— Чего ты стесняешься, цветок мой? Это я тебе отдаю. Возьми, спрячь!
Гульнар даже отступила на шаг.
- Нет, не надо! Я никогда такого не носила, бай-ата.— Она взяла поник и, чтобы не пылить, принялась тихонько мести.
Мирза-Каримбай, повторяя: «Твоя воля, дочь моя, твоя воля»,— куда-то спрятал драгоценности, затем медленно и неохотно вышел из комнаты.
«Нрав бая, похоже, лучше стал. Раньше он был скупым, нелюдимым,— думала Гульнар, убирая комнаты хозяина.— Отец говорил, что богатство его через край переливается, а что ему делать с ним? Зачем оно ему? Видно, к старости одумался, о добрых делах вспомнил. Хорошо, если он будет добрым к отцу и к Юлчи».
Перед глазами девушки снова засияли драгоценности. Она готова была раскаяться, что ничего не взяла. Но тут в ее еознаник зашевелилось какое-то смутное подозрение, и она подумала: «И хорошо сделала, что не взяла. На душе спокойнее».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
I
Хаким-байбача, в дорогой бобровой шапке и в синем суконном халате, степенно, не глядя по сторонам, возвращался из магазина. На повороте к дому его встретил элликбаши Алимхан.
— Мулла Хакимджан, сделайте такое одолжение, зайдите к нам,— пригласил он приятным, вкрадчивым голосом, легонько пожимая руку байбачи.
Хаким, полагая, что это обычная любезность, ответил:
— Спасибо, Алимхан-ака. Я, пожалуй, пройду домой.
— Нет, мой байбача,— значительно улыбнулся элликбаши,— я хочу сказать вам пару слов по секрету. Пожалуйте, жертвой мне стать за вас.
Хаким-байбача пожал плечом и нехотя последовал за Алимханом. Миновав темный, крытый проход, они по крутой дощатой лестнице поднялись на балахану. Крытая камышом и глиной, балахана снаружи была невзрачной, но внутри оказалась хорошо отделанной. Потолок украшен фресками, правда уже потемневшими от времени, но, видно, исполненными рукой опытного мастера. Ниши — ганчевые, по-старинному расположенные клетками одна над другой. Посреди комнаты разостлана новая ярко-красная кошма, подальше, на высоком месте,— уже подержанный чистый ковер. Вокруг сандала — новые одеяла.
Хаким-байбача присел к сандалу и откинулся на услужливо подложенную сзади подушку. Элликбаши осторожно снял тонкий суконный чекмень, повесил на колышек в стене аккуратно свернутую белую чалму. Потом заторопился вниз, в жилую половину дома, за угощением.
Алимхан был щеголеватым, хорошо сохранившимся для своих лет человеком. Ему было уже под шестьдесят, но никто не смог бы дать более пятидесяти. Заметно поседевшая борода его и усы были всегда аккуратно подстрижены, расчесаны, приглажены. Одевался он хорошо и со вкусом. На пальцах — кольца с крупными камнями. Были у него и часы, и, разговаривая с кем-либо, он то и дело поигрывал свешивавшейся на грудь серебряной цепочкой.
Какого-либо определенного дела Алимхан не имел. Одно время он снимался мелкой торговлей, но уже давно забросил ее. Алимхан был ил тех людей, которые, не утруждая себя заботами, умеют неплохо устроить жизнь. Хитрый и изворотливый, он был великим мастером но всякого рода темных делах. Взять в долг деньги и присвоить, составить подложный документ и отобрать у какого-нибудь простака юмлю или двор с постройками —для Алимхана обычное дело.
Особенно развернулся Алимхан с тех пор, как стал элликбаши. И ной должности он бессменно состоял уже двенадцать лет и, несмотря ни жалобы бедноты в казыхане и в другие учреждения, неизменно преуспевал в своих мошеннических проделках. И все потому, что он был и блиших, почти приятельских отношениях со всеми имамами, улемимн, малыми и крупными баями своего квартала, особенно.
«Талантам» Алимхана не было счета. Как элликбаши, он любил и умел распорядиться где надо и неизменно присутствовал на всех тоях, поминках, совал свой нос во все дела, с головой уходил в споры, скандалы и тяжбы жителей квартала — одних тяжущихся помирит, других сам стравит. Во всех случаях он защищал не правого, а богатого и щедрого на взятки. Если умрет кто-нибудь из денежных или многоземельных людей, он обязательно перессорит наследников. А потом начнет ловить рыбу в мутной воде и большую часть имущества оттягает себе. Завсегдатай всяких веселых компаний и вечеринок, Алимхан сам никогда никаких пиров не устраивал.
Оставшись один, Хаким-байбача припомнил все известные ему проделки Алимхана, еще раз удивляясь ему и преклоняясь перед его ловкостью. Приглашение на балахану вызвало в нем подозрения. «Нужно быть осторожным,— рассуждал байбача.— Он, похоже, придумал какую-нибудь новую каверзу. Может, совета хочет спросить? Нет, он никогда ни у кого советов не спрашивал. В чем же дело? Если попросит денег, конечно, скажу, что нет».
Алимхан поставил на сандал поднос, полный фруктов и сладостей. Потом внес бурно кипевший самовар, налил чаю. С обычной для него льстивостью он пригласил гостя откушать. Хаким-байбача положил в рот маленький, с урюковую косточку, кусочек лепешки, давая понять хозяину, что он не располагает временем.
— Говорите, Алим-ака...
— Не торопитесь, я давно имел желание побеседовать с вами. Прошу! — Алимхан жестом указал на поднос и принялся не торопясь распространяться о войне. Все известные ему новости он передавал таким тоном, будто сам только что прибыл с фронта. Рассказывал всякие небылицы о немецкой артиллерии, аэропланах и еще о каком-то «непостижимом уму» оружии врага.
Хаким-байбача, интересовавшийся известиями о войне, невольно заслушался. Потом и сам втянулся в беседу. Он выложил все, что слышал от русских, татарских и еврейских купцов о событиях в России, о пошатнувшемся положении царской власти.
Оба собеседника в меру своего разумения старались подыскать доказательства несостоятельности подобных слухов. Каждый из них просил аллаха о даровании победы царю и его армии.
Поело этой увлекательной беседы, растянувшейся на целых полчаса, Хаким-байбача снова выразил нетерпение. Элликбаши помолчал с минуI у, обдумывая, с чего начать обещанные «пару слов».
— Мулла Хаким, есть одно очень тонкое дело.— Алимхан улыбнулся. Но благое дело. Прежде чем приступить к нему, я счел за необходимость посоветоваться с вами. Если будет угодно аллаху, вы не только выскажете свое мнение, но и примете на себя руководство...
— Говорите. На хорошее дело я всегда готов.— Хаким-байбача взял из серебряного портсигара папиросу, зажал в губах, протянул портсигар Алимхану, потом выжидающе уставился на хозяина.
— Как известно, Хаким-байбача, о мужчине никогда нельзя сказать, что он постарел, подряхлел. Творец вселенной силой своего могущества мужчину создал основательно, совершенно. Бриллианты мужской силы неиссякаемы... Не правда ли?..— Алимхан, будто молодой щеголь, ухарски зажал дымившую папиросу в уголке губ и продолжал: — Вот уже четыре месяца, как умерла ваша добрая матушка. Не кажется ли вам, что нашего благодетеля и отца женить надо? Годы его порядочные, верно, но он еще очень бодр. Сердце его — сердце джигита. Я это хорошо знаю. Он еще не отстранился от дел, любит веселые беседы, часто бывает у друзей... Короче говоря, по всему видно, что Мирза-Карим-ата еще понимает толк в удовольствиях нашего бренного мира и желает еще долго вкушать от этих удовольствий. А коль скоро дело обстоит именно так, нам необходимо прислушаться к желаниям этого человека. Вот я и думаю: вы — старший сын, я — один из его друзей, возьмемся и общими силами поженим его... Доброе бы дело было, а?..
Элликбаши улыбнулся и в ожидании ответа Хакима-байбачи легонько поглаживал усы.
— Очень хорошо,— охотно согласился Хаким,— я и сам об этом подумывал. Неплохо было бы найти подходящую смирную женщину, чтобы она могла присмотреть за отцом, воды для омовения подать, постель приготовить.— Байбача взглянул на собеседника.— Алимхан-ака, отец говорил об этом с вами? Или вы по-дружески сами заботу проявляете?
Элликбаши налил гостю чаю, откусил маленький, с горошину, кусочек сахару, отпил глоток сам.
— Первым заговорил об этом ваш отец,— не торопясь начал он.— С неделю назад мы долго беседовали с ним. Но я до сих пор никак не мог вас встретить в таком месте, чтобы поговорить с глазу на глаз. Впрочем, это ничего,— с добрым делом, говорят, никогда не поздно. Только, я уже говорил вам, мулла Хаким, что у бая-ата нашего молодое сердце. А он хочет, чтобы сердце его еще больше помолодело. Поняли? Так что о женщине, которая бы годилась только воды подать, и речи быть не может, братец мой!
Хаким-байбача покачал головой, помолчал, пощелкивая пальцами о край подноса.
— Молодую жену хочет взять, говорите? Чудно!
— Намерения вашего отца, пожалуй, еще посерьезней,— подхватил элликбаши.— Он хочет нецелованный цветок сорвать. А что вы это скажете? Я готов преклониться перед этим человеком. Пользоваться всеми благами жизни в этом бренном мире больше, чем кому пи то ни было, ПОДХОДИТ именно вашему отцу.— Алимхан таинственно понизил голос.— Не стану от вас скрывать, наш Мирза-Карим-ата ночсг жениться на девушке!
У Хакима от удивления глаза полезли на лоб:
На девушке! Правда? Тавба!
Хэ-хэ-хэ! — мелко рассмеялся элликбаши.— В словах моих даже с копчик иголки нет лжи, байбача. Я ведь в этом деле, можно ска-,1ить, иг больше как толмач. Жених наш и на девушку уже намекнул, никли пришлась ему по сердцу. Так что перевяжитесь поясом старания, Ллйблчл, и думайте, как лучше удовлетворить желание отца. Ого, дел гуг мною! Вы, оказывается, нрава своего отца не знаете, а?..
Хаким-байбача был взволнован.
— Чья же она, эта будущая наша мать? — нетерпеливо спросил он.
— У вас под боком, Ярмата дочь! — весело ответил элликбаши.
— А?! Что вы говорите? Такое мне и в голову никогда не могло прийти!
Байбача даже побледнел. Он нервно закурил новую папиросу, почти грубо спросил:
— Разве нельзя найти другой... девушки?!
— На этот счет ваш отец высказал такие соображения: «Она выросла у нас, на моих глазах. Смирная, испытанная...» Однако, мне кажется, дело не только в этом. Девушка, видно, ярким пламенем горит перед его очами. Похоже, что душа его очень склонна к ней. Во всяком случае, мне так показалось. Оно и понятно, красивая девушка всякому, как солнце, греет сердце. Девичья порода — то же красное яблоко: увидишь, как яблоко отливает на солнце, плавая в воде, и даже нагнуться забудешь, протянешь к нему руку... Так что вы скажете, байбача? Если мы соединим дочь Ярмата с вашим отцом, не будет ли она на месте, как бриллиант в гнездышке на кольце?
Хаким не ответил. Низко опустив голову, он задумался. Байбача был в обиде на отца. Особенно его злило то, что отец выбрал именно Гульнар.
Алимхан, известный своим сладкоречием рассказчик на пирах и вечеринках, разошелся. Он говорил о чувствительной натуре Мирзы-Каримбая, о пользе женитьбы стариков на девушках; часто облизывая губы, живописал прелести девушек и наслаждения, какие они могут доставить. Хаким-байбача наконец не выдержал, вскочил с места:
— Ну, я пошел.
Элликбаши загородил ему дорогу:
— Хаким-байбача, наш благодетель твердо порешил это дело. Вам ли жалеть для родного отца дочь какого-то батрака? Вы разумный молодой человек, не мне вас учить. Одно должен напомнить: исполнение желаний отца — ваша святая обязанность. Как бы там ни было, сын — раб отца.
Хорошо, что я должен делать? — не глядя на Алимхана, спросил байбача.
От вас требуется совсем немного: осторожно разъяснить дело младшему брату, сестре... и еще кто там у вас есть, подготовить их, чтобы не было никакой обиды... И все. А насчет тоя постараться — это уж я сам. .
Хаким-байбача не сказал ни «да», ни «нет», холодно распростился и ушел.
Возвратившись к себе, Хаким даже не взглянул на игравших во дворе ребятишек, которые бросились было к нему с криками «дада», и прошел прямо в свою богато обставленную, недавно покрашенную в голубой цвет комнату. В доме было холодно, но он не присел, как обычно, к сандалу, а, не раздеваясь, бросился на новую, блестящую никелем кровать, купленную только ради украшения дома. Он долго лежал и думал.
Хаким-байбача понимал, что помешать отцу, отличавшемуся твердостью характера, жениться на девушке невозможно, тем более что для этого не было никаких оснований. Но ему было очень неприятно, что отец женится на Гульнар. Когда Гульнар выросла и расцвела первой девичьей красотой, Хаким-байбача сам заглядывался на нее. Но взять ее в жены он вначале не решался. Во-первых, если человек, уже имеющий детей, берет вторую жену, то в семье неизбежны ежедневные ссоры. Байбача боялся, что ему придется постоянно видеть нахмуренные лица жен и выполнять обязанности казия по разбору скандалов между ними. Во-вторых, он считал, что женитьба на дочери батрака, как бы девушка ни была красива, нанесет ущерб его гордости и доброму имени.
Позже Хаким придумал выход, казавшийся ему вполне надежным и безупречным. Выход был такой: он переселит под каким-нибудь предлогом семью Ярмата в один из городов Ферганы, хотя бы в Коканд, где он чаще всего бывает, и там женится на Гульнар. Одна жена в Ташкенте, другая — в Коканде. Они не смогут встречаться друг с другом, и не будет никаких раздоров. Об этой женитьбе мог бы никто и не знать вовсе. А сам он жил бы то в Ташкенте, то в Коканде.
Когда байбача собрался всерьез приступить к выполнению задуманного, умерла мать, и он вынужден был отложить дело до весны.
Хаким-байбача снова и снова раздумывал над создавшимся положением. Осуществить сейчас прежний план — значило навлечь на себя гнев отца. Байбача очень жалел, что так долго проявлял нерешительность и упустил время. Выхода никакого не было. Теперь ему волей-неволей приходилось отказаться от Гульнар.
Жена байбачи Турсуной принесла на китайском блюде баранье мясо, жаренное с яйцами.
— Вставайте, остынет,— предупредила она, ставя блюдо на сандал.
Хаким вздохнул, поднялся с кровати. Поел немного, отодвинул блюдо, спросил жену:
— Салим дома?
— Ушел за доктором или за табибом. Сынишка его Шавкат что-то заболел.
Вернется, скажи ему, пусть обязательно зайдет ко мне,— распорядился байбача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44