Байбача протянул журнал Абдушукуру:
— Прочитайте вы.
Тот прокашлялся и с чувством начал:
— «Один из благороднейших наших баев — щедрых сторонников прогресса и ревнителей просвещения, мулла Хаким-байбача, сын Мирзы-Каримбая из Ташкента, пожертвовал «Айне» десять рублей. Наш журнал приносит ему глубокую благодарность и надеется, что такая щедрость послужит великим примером для всех почтенных баев-мусульман».
Мирза-Каримбай рассмеялся, потряхивая бородкой.
— Понятно,— сказал он, не скрывая своего удовольствия, — заполучили десять целковых, как тут не похвалить!
— Нет, отец,— вежливо возразил Абдушукур.— Деньги эти попадут не в карман кому-нибудь. Журналу не хватает средств на бумагу, печатание и другие расходы, ведь «Айна» печатается в очень небольшом количества. Возможно, даже приносит убыток редактору.
Глаза Мирзы-Каримбая заиграли.
— Убыток! Зачем же он выпускает книгу, этот ученый?
— У него высокая цель, отец,— служение культуре. Он стремится просветить мусульман, открыть им глаза,— ответил Абдушукур.
— Правду говорят — бог каждому посылает какую-нибудь болезнь. Кому нужна эта самая культура? И что это за штука такая? — снова разгорячился старик.— Хвала аллаху, глаза у нас у всех открыты, каждый из нас при своем деле, и каждый по своим стараниям получает и хлеб насущный. Под рукой белого царя живем мы спокойно и благоустроенно... А тут культу-у-ра!
— Верно, под сенью его величества мы живем спокойно, мирно,— согласился Абдушукур.— Но мы считаем, что в нашу жизнь необходимо внести некоторые преобразования. Надо уничтожить все вздорное, вредное, что мешает процветанию ислама. В старых школах наши дети не получают должного образования. В новых школах мы намерены наряду с благородным кораном ввести преподавание и таких полезных предметов, как география, история, счет. Если бы наши баи уделили школам некоторую толику внимания, иначе говоря, оказали бы им носильную материальную помощь, то мы, мусульмане Туркестана, в ближайшее время стали бы в ряду культурнейших наций мира.
— Хорошо, а кто будет учиться в этих школах? — спросил бай.
— Дети мусульман.
— Э-э! Дети каких-то там Ишматов-Ташматов будут учиться, набираться ума-разума, а баи деньги плати? — Мирза-Каримбай усмехнулся.— Если мальчишка учится, то польза от этого ему самому, отцу-матери. И все расходы пусть несут те, кто хочет обучать. У баев есть свои дела, свои заботы. А потом, братец мой Абдушукур, сколько бай ни делай добра, благодарности от простолюдина на» равно ему не дождаться. Это уже известное дело.
Преобразования, конечно, необходимы,— рассудительно заговорил Хаким-байбача, постукивая пальцами по краю подноса.— Невежества у нас много Европейцы подчас дивятся, глядя на нас. Но если те науки, что вы собираетесь вводить в новых школах, не противны шариату и если на это последует благословение улемов, то каждый отец ради своего сына будет помогать школе сколько в его силах. В старых школах ребята каждый четверг приносят учителю хлеб или хлебные деньги. Помимо этого, с учеников собираются деньги на циновки, на уголь, праздничные деньги. Этот обычай надо сохранить. Пусть и в новых школах дети вместо хлеба приносят каждую пятницу по пяти, по десяти копеек. Таким образом, по пословице «капля по капле — и озеро наполняется», учителю будет собрана порядочная сумма.
— Поддерживать в надлежащем состоянии школы, отвечающие требованиям нашего века, таким путем будет трудно, чтобы не сказать невозможно,— вежливо пояснил Абдушукур.— Допустим, что мы встали на этот путь. Однако многие отцы даже и трех-пяти копеек в неделю дать не в состоянии.
— На руке пять пальцев, и все они разные,— возразил Хаким.— Одному суждено быть ученым, образованным, другому — поденщиком, носильщиком. Так устроен свет.
— Если каждый пойдет учиться, кто же будет пасти скот? — уже раздраженно сказал Мирза-Каримбай.— Для поденщика, мастерового, батрака было бы сыто брюхо — и довольно с него! Каких чудес можно ожидать от их детей, если они даже кое-чему подучатся? Иное дело дети из состоятельных семей. Для них прилично быть и в школе, и в медресе.
Абдушукур молчал, не находя, что возразить баю. «И в самом деле! — думал он, запивая сладким чаем миндаль.— Тщетно помышлять об учении для детей простого народа, тогда как даже дети именитых купцов только и знают, что шляться по улицам, играть в альчики или стравливать собак. Нет, сначала надо обучить современным наукам детей баев — столпов общества. За ними — сила. Великая честь будет для нас, если в течение десятка лет мы сумеем дать трех-четырех докторов, двух-трех адвокатов, несколько депутатов в Государственную думу. В сущности, будущее Туркестана принадлежит купцам и другим состоятельным людям. Поэтому об их-то детях и надо думать в первую очередь».
Убрали дастархан. Подошло время предвечерней молитвы, и все трое поднялись, чтобы совершить омовение. Молитва читалась здесь же, обязанности имама исполнял Абдушукур. Затем было подано большое блюдо плова. Мирно беседуя, хозяева и гость поели, и Абдушукур вскоре откланялся.
Когда он надевал в передней галоши, Мирза-Каримбай окликнул его:
— Мулла Абдушукур, завтра свадьба моей слабенькой1. Прошу пожаловать.
— Поздравляю! Благодарю, конечно, приду.
1 Слабенькая (заифа)—так по старому обычаю называли дочерей при разговоре с посторонними.
II
В узкий, непроходимый для арб и обычно глухой тупичок сегодня вошла жизнь.
Первым здесь появился Ярмат. Вышел он ранним утром и еще старательно подметал улочку метлой, тщательно засыпал землей и заравнивал все ямки, а мимо к воротам байского дома уже потянулись женщины — в одиночку и группами, с детьми и без детей.
На Ярмате была новая, но явно не по голове, нескладная тюбетейка, да и сам он напоминал в этот час человека, неожиданно получившего высокий чин и еще не освоившегося с новым положением: он непомерно задирал нос, все движения его были исполнены неестественной, будто взятой напрокат, торжественности, а на лице застыло выражение тупой важности и гордости.
Когда улочка была подметена, Ярмат разогнал шумную ватагу соседских ребятишек, затеявших здесь игру в альчики, и затем принялся носить воду из хауза во дворе мечети. Встречая людей, по его мнению, достойных, он непременно приглашал: «Прошу пожаловать на той!» — будто торжество, ожидавшееся в доме бая, было и его торжеством.
Время раннее. Еще ничего не слышно о караване с дарами жениха, еще не вышел из покоя хозяин тоя — Мирза-Каримбай, а движение и гомон в тупике все нарастали и нарастали. Толпа за толпой — девушки, молодые женщины, старухи в бархатных, канаусовых, бенаресских паранджах всех цветов шли и скрывались в воротах байского двора. Многие вели с собой ребятишек, приодетых, с перьями филина на шапках. На подносах, на блюдах, в корзинах женщины несли жаркое, пельмени, слоеные пирожки, тонкие, испеченные на сале лепешки, всевозможные фрукты, фисташки, миндаль.
Со стороны ичкари доносились непрерывный гомон и смех женщин, плач грудных детей, шум, гам. Даже Ярмат, видевший на своем веку не один байский той, проходя по переулку с ведрами, удивлялся: «Столько женщин, столько детей! Где они разместятся? А сколько приношений?!»
Завидев Юлчи, показавшегося в начале улочки, Ярмат закричал ему издали:
— Эй, Юлчибай! Иди, иди. Вот удача тебе — прямо на той попал!
— Что за той, Ярмат-ака? — с удивлением спросил Юлчи, подходя ближе.
— Э-э, ты еще ничего не знаешь? — в свою очередь удивился Ярмат.— Сегодня начинается той дочери нашего хозяина, Нуринисы. Великий той!..— с хвастливой гордостью объявил он и зачастил: — Арбу у въезда в тупик, на большой улице оставил? Хорошо. Отведи коня в конюшню и быстрее сюда. Работы — уйма!
Юлчи все время был занят на полевых работах, жил на хлопковом участке и потому о свадьбе Нури до сих пор ничего не слышал. Последнее время он перевозил хлопок на склад, дважды в день приезжал в город, но не хотел показываться на глаза хозяину и на ночь возвращался обратно. Только сегодня, после первой же ходки, он зашел повидаться с хозяином — надо было подковать лошадь и перетянуть шины.
Неожиданное известие взволновало Юлчи. Правда, в сердце юноши все еще жил образ девушки, которую он только однажды видел в поместье Мирзы-Каримбая, но он не забывал и горячих, страстных речей Нури. «Если бы девушка меня не любила,— часто думал он,— разве стала бы она гоняться за мной, искать встречи где-то в чужом доме? Разве вышла бы она ко мне ночью, рискуя своим добрым именем и честью?» Услышав о свадьбе Нури, Юлчи почувствовал какую-то неясную обиду и грусть, точно его незаслуженно унизили и оскорбили. Сам всегда искренний и прямой, он и в других не мог допустить подлости и пытался найти оправдание девушке. «Что могла сделать бедная Нури? — размышлял он.— Могла ли девушка сказать отцу-матери, что любит другого? Да еще кого: бедняка работника!.. Ясно, она никому не открыла своего сердца. Затаила свое горе... Был бы я сыном какого-нибудь бая, она если не родным, то другому кому из близких намекнула бы. А сейчас, наверное, забилась куда-нибудь в угол и плачет горько... Впрочем, кто знает. Купеческий сын, пожалуй, хорош собой. Свахи, наверное, так расхвалили его, что Нури и позабыла обо мне. Любовь таких балованных девушек что вешний снег: повалит густо-густо и тут же тает».
Как только Юлчи вышел из конюшни и показался в переулке, Ярмат тотчас передал ему коромысло и ведра. Обращаясь к Мирзе-Каримбаю, важно прохаживавшемуся по улочке в дорогой лисьей шубе, он сказал с угодливым смехом:
— Бай-ата, сегодня мы, наверное, вычерпаем половину хауза! Бай, будто и не слышал, ничего не ответил. На приветствие Юлчи он
также пробурчал что-то неразборчивое.
В полдень по улочке с криками «Той прибыл, той!» засновали уличные ребятишки. В начале тупика показались согнувшиеся под тяжестью огромных мешков два возчика и несколько соседских парней. Ярмат, увлекая за собой Юлчи, побежал им навстречу. В подарок к тою жених прислал пятнадцать тяжело нагруженных разным добром арб...
С криками, с шумом и смехом возчиков по обычаю обсыпали мукой, те сразу стали похожи на мельников. Под блеяние двух десятков баранов, под ругань и шутки возчиков и парней, под крики махаллинских ребят арбы были быстро разгружены. Добро начали переносить на байский двор. Целые арбы муки, риса, мешки миндаля, фисташек, десятки корзин халвы, полсотни ящиков с разными фруктами...
Под арбами, точно муравьи, ползали ребятишки, собирая все, что просыпалось на землю. Несколько подростков догадались прорезать пару мешков, вскрыть один из ящиков и принялись под шумок набивать карманы фруктами и миндалем.
Их проделку заметил Ярмат.
— И что за бессовестный народ! Эй, тебе говорю, не дырявь мешок! — заорал он.
Кто-то из возчиков попытался обратить все в шутку:
— Это же дары для тоя. Дай полакомиться! Парни, помогавшие переносить добро, обиделись:
— Даром, что ли, мы ломаем спины вашими мешками!
«В самом деле, что тут такого, если ребята полакомятся? — подумал Юлчи.— Стоит ли из-за такого пустяка рычать на людей!»
Неожиданно подошел Хаким-байбача. С ним был смазливый молодой человек, разодетый, видно, из очень богатой семьи. Хаким нахмурил брови, явно недовольный шумом и тем, что на пути к дому собралась толпа плохо одетых людей. Он грубо выкрикнул:
— Это еще что такое? Места своего не знаете?
Ребята бросились врассыпную. Попятились и остальные. У арб остались только возчики да Ярмат с Юлчи. По адресу байбачи с разных сторон посыпались нелестные эпитеты и даже ругань.
Сали-сапожник, пристроившийся со своей немудреной работой под дувалом, напротив, встал на сторону ребят:
— Молодцы! Так и надо. Раз той, зачем же стращать, разгонять народ!
Хаким-байбача, точно он и не слышал слов «простолюдина», зашагал к дому, глядя прямо перед собой и никого не замечая.
Вслед ему с другой стороны улицы послышался насмешливый хохот сапожника.
Ярмат пугливо оглянулся и покачал головой.
— Можно ли выказывать такое неуважение к сыну богатого и почитаемого всеми человека! — сказал он с укоризной и тут же прибавил уже сердито, видимо обидевшись за хозяина: — Когда только вы ума-разума наберетесь, Сали-ака?
— Ума-разума? — блеснул на него глазами Сали.— Не только ум — мы и силы свои вон таким отдали.— Сапожник кивнул в направлении тупика.— А они нас теперь и за людей не считают.
Ярмат не нашелся что возразить. Юлчи подумал: «И верно! Я им родственник, а байбача и на меня посмотрел так, словно на пустое место...»
Дары, присланные женихом, были перенесены на байский двор. Через час после этого начали прибывать гости —купцы и духовные лица, приглашенные из других частей города. Их встречали, расположившись на скамейках, поставленных в два ряда по одну и по другую сторону улочки, сам Мирза-Каримбай, имам приходской мечети, купцы и другие состоятельные люди квартала. Гости из «торговых людей» были, как и подобает им, внешне скромные, а на самом деле их распирало от скрытой гордости и спеси. Блюстители религии, наоборот, выступали важно, с нарочитой медлительностью и величием.
Сопровождаемые ловкими, расторопными и сладкоречивыми тойбаши, знатные гости торжественно следовали дальше, в первую мужскую половину байского двора. Через некоторое время они столь же церемонно возвращались, поглаживая маслившиеся после жирного плова породы и внушительно отрыгивая. У каждого под мышкой был большой с лепешками, фруктами, сладостями. Особенно объемистыми были улемов и ишанов.
До простых людей квартала черед еще не дошел. Если в улочке мдруг появлялся какой-нибудь чапан, глаза тойбаши начинали метать шкры. Беднягу, обладателя чапана, ненароком, по простоте душевной сшедшего раньше положенного времени, незаметно оттирали к дувалу, шипели: «Почему такая прыть?!» — и так же незаметно впихивали и какую-нибудь соседскую калитку. Мирза-Каримбай в этом отношении был особенно строг, он заранее предупредил всех тойбаши:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44