Кто-то родился, кто-то умер, кто-то поправился, кому-то стало хуже – все стараются поддерживать друг друга. Последний раз я был в больнице, когда навещал Джонни Красную Пыль. В комнате ожидания время течет еще медленнее, чем на Кайо-Локо или в море. Остается только ждать. Читать какую-нибудь ерунду в газете или журнале.
Часто мы проглатываем газетные статьи, журналы или даже целые книги, абсолютно не задумываясь над их содержанием, – на это не бывает времени. Но когда сидишь в комнате ожидания, в любую секунду готовясь к объявлению о жизни или смерти, держа в руках изученный от первой до последней страницы журнал, то ничего не остается, кроме как обдумывать только что прочитанное. Именно этим я и занимался, когда ждал новостей о Клеопатре. Последний час я провел в размышлениях над статьей об идиотах в Северной Флориде. Они перестреляли сотни пеликанов и цапель в заповеднике, а потом по пьяни похвастались этим в придорожном кафе. Их арестовали. В уме я придумал больше дюжины наказаний – от закапывания в песок, чтобы другие птицы могли выклевать им глаза, до публичной порки в перерыве бейсбольного матча.
Я был глубоко погружен в собственные мысли, когда ко мне подошел молодой человек в белом халате и сказал:
– Мистер Марс, здравствуйте, я доктор Мальта. Клеопатра хочет вас видеть.
Постучавшись, я зашел в палату. Клеопатра сидела на кровати и смотрела в окно на океан.
– Я не собираюсь помирать в этой чертовой больнице, – рявкнула она.
Через три часа мы уже мчались по Гольфстриму на восток. Холодный фронт добрался до Флоридского пролива, и температура упала на двадцать градусов за двадцать минут. Ветер дул прямо в корму со скоростью двадцать узлов. Рассекая волны, «Лукреция» неслась вдоль Кубинского побережья. Похоже, шхуна чувствовала, что на этот раз время терять никак нельзя. Клеопатра называла это ветром Марди-Гра.
Ее выкатили из госпиталя в обязательном кресле-коляске, но на обочине она выпрыгнула и самостоятельно дошла до поджидающего микроавтобуса. Лупе отвез нас на пристань. Я позвонил Соломону и сообщил, что мы полетим на Кайо-Локо на всех парусах, поэтому когда мы оказались на причале, шхуна уже была готова к отплытию.
Ветер не переставал дуть, и мы подняли все паруса до единого, бросив вызов холодному фронту. Скорость ни разу не опустилась ниже семнадцати узлов, и мы покрыли пять сотен миль от Ки-Уэст до Кайо-Локо за двадцать девять часов – в два раза быстрее, чем приплыли сюда.
Клеопатра устроилась в своей каюте с помощью доктора Мальты – молодого врача, которого она каким-то образом заманила на шхуну. Доктор Мальта родился в Пакистане и оказался заядлым моряком. По собственному опыту я знал, что отказать Клеопатре очень трудно. Доктор Мальта поднялся на борт с полным чемоданом медицинских инструментов и следил за состоянием Клеопатры.
При посадке Клеопатра отдала ему необычный приказ: не дать ей умереть, пока мы не доберемся до Кайо-Локо.
40. Секунды между светом и тьмой
Силы природы никогда не переставали меня удивлять. Шторм, рожденный в замерзшей, изголодавшейся по солнцу Арктике в десяти тысячах миль к северу, может покрыть это расстояние со скоростью вдвое больше скорости «Лукреции» и в семидесятиградусных водах Гольфстрима заставить человека промерзнуть до мозга костей.
К югу от Кэй-Сол-Бэнкс, на опасном мелководье, мы с Соломоном снимали показания секстанта. Я всегда считал, что видоискатель этого прибора движет небеса – ведь именно это мы и делаем с помощью зеркала и кое-каких мудреных вычислений. Мы двигаем отражение звезды на зеркале вниз по дуге секстанта и сажаем его на видимый горизонт, что дает угол, поддающийся измерению.
Наши с Соломоном расчеты подтвердили, что в Кайо-Локо мы будем следующим утром до восхода солнца.
Я спустился в каюту, чтобы сообщить Клеопатре. Но она спала, и я смотрел на нее и с грустью думал, что она выглядит так, как и должна выглядеть столетняя старуха. Доктор Мальта вместе со мной вышел из каюты.
– В чем дело? – спросил я.
– Мы мчимся наперегонки со смертью, – сказал он мрачно.
– И мы будем первыми.
Вернувшись на палубу, я сообщил о нашем разговоре Соломону. Он ничего не сказал, только посмотрел на такелаж, и по его лицу было видно, что он готов на все, чтобы выполнить последний приказ Клеопатры. Он созвал всю команду на палубу и приказал поднять шпринтовый парус.
– Пока ветер дует, она будет дышать, – сказал он.
Когда моя вахта окончилась, я не пошел в свою каюту, а свернулся калачиком на койке в полурубке, закрыл глаза и помолился за Клеопатру.
Не знаю, сколько я спал, но разбудило меня чье-то пение. С трудом продрав глаза, я увидел, что снаружи еще очень темно. Дул ветер, и мы быстро двигались вперед. Было холодно. Я надел шерстяной свитер и штормовку и влез в страховочные ремни. Шхуна градусов на двадцать накренилась на правый борт. Я пристегнулся к штормовому лееру и начал медленно и осторожно пробираться к рулевой рубке, борясь с волнами и ветром.
Сказать по правде, не знаю, дрожал я от холода или от страха за Клеопатру. Когда я наконец добрался до рубки, меня ждало очередное потрясение: у штурвала стоял Соломон, а позади него сидела Клеопатра в коконе из одеял и с большой ниткой фиолетово-золотых бусин на шее. Она пела доктору Мальте по-испански, а он измерял ей давление.
– Счастливого Марди-Гра! – сказала она с вымученной улыбкой. – Я все еще здесь – пока мы еще не встретились с Бабушкой-Призраком, – прибавила она. – Эту песню всегда пела мне моя мама. Она очень старалась воспитать меня хорошей девочкой и хотела, чтобы я держалась подальше от кораблей. У бедняжки ничего не вышло. Она мне, кстати, только что приснилась.
Доктор Мальта закончил процедуру и подоткнул ее руку под одеяло.
– Давай, посиди с нами, Талли, – сказала она и похлопала по скамейке рядом с собой. – У меня для тебя подарок. – Она вытащила вторую нитку бусин из-под одеяла и надела их мне на шею поверх куртки.
– С днем рождения, – сказал я.
– Ох уж этот день рождения, – она вздохнула, а потом рассмеялась. – Просто старая карга еще раз прокатилась вокруг солнца.
Я вытащил маленькую коробочку, которую приготовил еще в Ки-Уэст. Тогда я полагал, что мы будем праздновать ее сто второй день рождения на Кайо-Локо. Но сейчас, ютясь вместе с ней в рулевой рубке «Лукреции», я вдруг подумал, что это куда более подходящее место для вручения подарка.
– Открой за меня, Талли. Да, доктор Мальта, думаю, пока я могу пропустить рюмочку лекарства.
Доктор Мальта вытащил пинту рома из своей черной сумки и налил щедрую порцию в кофейную кружку, которую держала Клеопатра.
– Хочешь глоточек, моряк? – спросила меня Клеопатра.
– Не сейчас, капитан, – ответил я. Я развернул коробочку и вручил ей. Она подняла крышку.
– Талли, это же твоя счастливая ракушка! – воскликнула она.
– Теперь она ваша. Джонни Красная Пыль сказал мне, что она нужна для того, чтобы указывать мне путь. Я таскал ее с собой повсюду, а теперь пришло время ей немножко отдохнуть, и в Кайо-Локо, думаю, ей будет хорошо. Да и потом, что можно подарить женщине, у которой все есть?
Клеопатра повертела раковину в руках:
– Ты здорово придумал, Талли, но я не могу принять такой подарок. Мне бы очень пригодилась какая-нибудь хреновина, которая приносит удачу, но я уверена, ты еще найдешь кого-то, кому она нужна больше, чем мне.
С этими словами они наклонилась вперед, слабо меня обняла и вежливо, но настойчиво вложила раковину в мою ладонь.
Из полурубки вышел Роберто.
– Мы идем с невероятной скоростью. Будем в Кайо-Локо меньше чем через час. – Он пристегнулся к штормовому лееру и двинулся вперед к мачте, освещая себе путь фонарем.
– Значит так, – сказала Клеопатра. – Я благодарна тебе за все, что ты для меня сделал, но сейчас я должна кое-что тебе сказать.
– Не глупите, – сказал я со смехом. – Осталось меньше часа.
– А что, по-твоему, я собиралась сделать, когда туда попаду? Спрыгнуть с мачты и поплыть к берегу, как проклятый троеборец? О боже, я просто немного волнуюсь – надо бы мне последить за своим языком. Близится день суда, и мне бы лучше не выражаться. Сынок, я умираю. Не то чтобы я тебя бросала, просто я выхожу из игры. Так что слушайте и не перебивайте. – Она повернулась к Соломону: – Соломон, когда меня не станет, «Лукреция» твоя. Я имею в виду, ты будешь ее владельцем, а не просто капитаном. Да она и так была твоя все эти годы. У меня есть счет в банке, с которого ты можешь снимать деньги на текущие расходы и ремонт шхуны. Из этих же денег ты должен платить зарплату команде. А еще их хватит, чтобы построить новую школу на Дангриге. Я хотела бы, чтобы ты учил детей с Багамских островах морскому делу и сделал все возможное, чтобы сохранить на этих островах мореплавание. Если мы спасли маяк, то должны быть и суда, которым он будет помогать. Согласен?
– Есть, капитан, – ответил Соломон. Слезы бежали по его щекам.
– Доктор Мальта, вы были с нами не очень долго, но благодаря вам я еще дышу, к тому же вы меня вытащили из этой проклятой больницы. Эта клиника, которую вы хотите построить в вашей деревне в Пакистане, – считайте, что деньги у вас есть.
Доктор склонил голову и взглянул на нас, словно спрашивая, может ли он верить своим ушам. Мы кивнули.
– Талли, теперь ты. Разумеется, с тобой посложнее, чем с остальными. Ты сделал то, ради чего я привезла тебя сюда. Маяк обрел душу, а я – свое последнее пристанище. Я верю, что вы с Соломоном будете приглядывать за Кайо-Локо и не позволите ему снова прийти в упадок.
– Да, мэм, – ответил я, стараясь унять дрожь.
– И вот еще что. Ты уволен, – сказала она, потягивая ром. Соломон неожиданно прекратил рыдать, немного помолчал и разразился диким хохотом.
– Я не шучу.
Сначала я подумал, что у нее просто предсмертный бред или ее устами заговорил ром, но, заглянув в глаза, которые я так хорошо успел изучить, я понял, что она была серьезна как никогда.
Я понятия не имел, что ответить. В этот момент «Лукреция» врезалась в огромную волну, которая обрушилась на палубу сорокафутовым каскадом брызг, затопив рулевую рубку. Соломон чудом удержал штурвал, и вода в рулевой рубке, которая теперь походила на бассейн, начала убывать.
Клеопатра рассмеялась:
– Мы все выжившие – даже вы, доктор Мальта. Вы пережили ваш первый настоящий шторм. Но беда выжившего в том, что он часто танцует один. Он балансирует на детских качелях – на такой доске, положенной на бревно – и удержаться на ней непросто. С одной стороны – способность жить в одиночестве. С другой – тяга к общению. Как удержать равновесие? Быть выжившим – не так уж плохо, но есть риск оказаться последним на вечеринке, когда котел с пуншем опустел, а конфетти превратились в мусор под ногами – как у меня.
Клеопатра закрыла глаза и смолкла. Сперва я подумал, что она умерла, но из ее рта по-прежнему выбивалась тоненькая струйка пара. Она продолжила:
– Талли, я не хочу, чтобы это случилось с тобой. Вот почему я увольняю тебя с Кайо-Локо и дарю тебе Хайборн-Хилл. Осядь там на некоторое время. Ты сделал для меня больше, чем можешь себе представить, и Хайборн-Хилл покроет только малую часть моего долга перед тобой. Устраивай вечеринки, веселись, найди себе подружку, женись на ней, если захочешь, заведи детей и рыбачь сколько влезет. Ки-Уэст, конечно же, не культурная столица мира, но для начала сойдет.
– Маяк два румба по правому борту, – выкрикнул Роберто с передней палубы.
Клеопатра повернула голову, но маяка не увидела. Соломон накренил судно на правый борт и показал ей маяк.
– Он где-то там, – сказал я и указал вдаль.
– В такой темноте его должно быть видно еще лучше, чем обычно, – заметила Клеопатра.
Вся команда уставилась в темноту, и, когда пронизывающий белый свет прорезался сквозь ночь, по палубе разнеслись радостные крики и свист.
Я считал секунды между светом и тьмой.
– Четыре вспышки с интервалами по четыре секунды, – сказал я, оборачиваясь к Клеопатре. – Вы, как всегда, правы, капитан. Это Кайо-Локо. Мы дома.
Внезапно мы все притихли: ветер, ровно дувший с норд-норд-веста с тех пор, как мы отплыли из Ки-Уэст, начал спадать. А потом вдруг подул со всех сторон, словно никак не мог решиться, что же ему делать. Паруса забились на ветру, и такелаж громко задребезжал. Соломон держал судно ровно, готовясь отразить какой-нибудь внезапный удар.
Но ничего страшного не произошло – наоборот. Ветер упал до нуля, вой мгновенно прекратился, и «Лукреция» выровнялась. Потом в небе к востоку пронеслась падающая звезда с огненным хвостом, растянувшимся на половину небосвода, и исчезла.
Я завороженно глядел на оставленный ею след и вдруг услышал, как что-то упало. Когда я обернулся и посмотрел на Клеопатру, ее глаза были закрыты. На лице застыла улыбка, а у ног валялась разбитая кофейная кружка. Она отстояла свою последнюю вахту на борту «Лукреции».
41. На спине крокодила
Когда в Древнем Египте умирала царица, говорили, что ее душа отплывает по Нилу на золотой барке к следующей жизни, где она соединится с Ра, богом солнца. Принадлежности для этого путешествия готовили здесь, на земле, за годы до предполагаемого отъезда. Похоронная барка, выкрашенный золотой краской деревянный корабль ста пятидесяти футов длиной, была доверху набита монетами, драгоценными камнями, пищей, царскими сандалиями, книгами, музыкальными инструментами, несколькими доверчивыми и преданными слугами, любимыми кошками и звездными картами, вырисованными на листах папируса. Египтяне верили, что все это и вправду можно взять с собой.
Я не берусь утверждать, что женщина, обязанная своим именем картине в кубинской парикмахерской, была как-то связана с древними правителями Египта, или «Лукреция» была ее царской баркой, но, подобно египтянам, она точно знала, как именно хотела покинуть этот мир. В трюме «Лукреции» стоял гроб из красного дерева, который Клеопатра заказала в Ки-Уэст. Еще там были мешки ракушек и земли с Малекона в Гаване, деревянный ящик для игрушек из парикмахерской и бейсбольный мяч, который подписал ей Эль Коэте в ночь, которую мы провели с ним на Кубе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51