– Ты нашел ее, – вот и все, что он сказал.
Я взглянул на раковину, лежавшую у меня на ладони.
– Ну, давай поболтаем, – проворчал он. – У меня осталось не так уж много времени. Черт, да впусти же немного света в эту дыру!
Он потянулся к пачке, прикурил, затянулся и тут же страшно закашлялся. Вскоре кашель утих, и он сел, зажав сигарету в пожелтевших от табака пальцах.
– Гвозди в крышку гроба, – тяжело дыша, прохрипел он, смотря на сигарету. – Вот кто они такие, эти сукины дети, Талли. Гвозди в крышку гроба. А-а, черт с ним, я и так одной ногой в могиле.
Я положил ракушку на столик рядом с кроватью.
– Я потерял ее и думал, что уже не найду. А потом сегодня утром…
– Я знаю, – хрипло выдохнул он. – Что ж, думаю, лучще рассказать тебе всю историю до конца.
И с этими словами Джонни Красная Пыль вновь разжег в моем сердце магию, в которую научил меня верить отец. Он затушил сигарету, прижал кислородную маску к лицу, сделал несколько глубоких вдохов, сел и крепко сжал мою руку.
– Талли, в песне океана нет слов, но в ней содержится одно нехитрое послание: мы не должны забывать о том, откуда пришли. Песня заключена в воде, из которой состоим и мы сами. Большинство людей не замечают ее, она доступна лишь избранным. Ты один из тех счастливчиков, что несут ее в своем сердце. Но будь осторожен: это беспокойная песня, гонимая ветрами и течениями. Она может превратить тебя в бревно, которое прибивает то к одному, то к другому берегу. Но ты однажды найдешь нужное место и пустишь корни. Отправь мне открытку, когда доберешься туда.
Прежде чем я ушел, он попросил меня подать ему старую холщовую сумку, лежавшую в углу палаты. Я выполнил просьбу, и тогда он начал смеяться и хрипеть одновременно. Секунд через десять приступ кашля утих, и он извлек из недр видавшей виды парусины потертый кожаный мешочек. Именно из него он когда-то достал мою ракушку. Вот и сейчас он запустил трясущуюся руку внутрь и вытащил маленького вырезанного из дерева геккона на кожаном шнурке.
– Надень-ка его, – сказал он. – Отныне он будет сопровождать тебя во всех твоих странствиях.
Я взял брелок и повесил на шею.
– Может, сейчас тебе так и не кажется, но ты направляешься домой. Раковина будет напоминать тебе о том, куда ты идешь, а геккон станет твоим товарищем в пути, так что тебе никогда не будет одиноко.
– Что-то подсказывает мне – в будущем меня ждет долгое путешествие, – сказал я.
– На любой работе дерьма хватает. Тебе просто надо найти такую, где его поменьше. Насри на ранчо, живи своей жизнью.
Я обнял Джонни на прощание, вышел из палаты и еще долго стоял на ступенях госпиталя, глядя на его окно и зная, что больше никогда его не увижу. Помахав пустому оконному проему, я поднес раковину к уху и понял, что время пришло.
Джонни оказался прав. Очень скоро все изменилось. Неделю спустя ранчо в Вайоминге, где я проработал большую часть своей жизни, купили калифорнийцы, чтобы разводить пуделей. Это меня как громом поразило. Новая владелица Тельма Барстон привнесла новый смысл в титул «Злая Ведьма с Запада». Ей стоило бы сменить имя на Бастинду. А потому рано или поздно, но мы схлестнулись. Сражение на пуделином ранчо в Хартэйке вряд ли войдет в учебники истории, но тот день изменил всю мою жизнь. Не осознавая, что делаю, я выкинул массажный стол Тельмы в окно. Час спустя я поставил раковину на приборную панель моего пикапа, сунул в пищевой отсек лошадиного фургона седло, коллекцию произведений искусства из двух картин, одежду и радиоприемник, загрузил Мистера Твена, потер деревянного геккона на шее – и ни разу не оглянулся. Я вез своего коня к морю.
3. Святая покровительница молний
Одна из многих жемчужин мудрости, подаренных мне капитаном Клеопатрой Хайборн, звучит так: «Странное удовольствие получаешь от шторма, когда плывешь на непотопляемом корабле».
Только вот дело в том, что я не был знаком с Клеопатрой, когда вышел в открытый океан первый раз в жизни. С собой у меня тогда были только мои талисманы: геккон Джонни Красной Пыли, раковина моллюска и картина. Услышав рассказ о том, как я ее нашел, капитан Кирк Паттерсон разрешил повесить картину на переборке рулевой рубки на время нашего путешествия в рай. На удачу.
Да, это звучит диковато, но я – ковбой с коллекцией произведений искусства: всего две картины, но они проехали со мной почти через всю страну, от Вайоминга до Алабамы. Именно там я познакомился с Кларком Гейблом, объездчиком лошадей-каттеров. Он и представил меня капитану Кирку, владельцу креветочного траулера. Кирк согласился перевезти нас с Мистером Твеном через Мексиканский залив на Ки-Уэст, а оттуда – на полуостров Юкатан.
Одной из картин, которые я вез с собой, была очень ценная гравюра. Я свернул ее трубочкой, убрал в водонепроницаемый мешок и спрятал под своей койкой. Она принадлежала моей прабабке, в молодые годы сбежавшей из родного Теннесси в Эквадор. Ее историю и историю того, как это произведение попало ко мне в руки, я расскажу позже. Другой шедевр назывался «Святая покровительница молний».
Мое увлечение искусством началось одним весенним утром на блошином рынке на окраинах Шайенна, штат Вайоминг. Я отправился туда на ежегодную ковбойскую версию Марди-Гра – Дни Фронтира. Легенды, культурные и исторические события, породившие народные празднества, вроде этого, еще представляют некий интерес для посетителей, но скорее – это просто повод для всеобщей гулянки. В такие дни местные власти и религиозные лидеры закрывают глаза на распутство и пьянство, и город получает огромные прибыли. Признаюсь, я действительно ездил в Шайенн не только встретиться с друзьями, но и в надежде закадрить пару девчонок.
В качестве временной стоянки на предстоящую неделю я наметил кинотеатр под открытым небом на окраине города. На время его превратили в стоянку для трейлеров. Утром, прежде чем отправиться на гулянья, я вывел свою лошадь на прогулку, и сам не заметил, как очутился в центре гигантского блошиного рынка, раскинувшегося прямо у въезда в кемпинг.
Не сказать, чтобы я любил шататься по магазинам, да и блошиные рынки никогда не вызывали у меня энтузиазма, но в тот день по какой-то необъяснимой причине я остановился у одной из палаток. Внимание мое привлекла картина.
Если изображенная на ней праведница молила о спасении, ее молитвы были услышаны. Она возлежала на огромном белом облаке, а лучи света, исходившие от ее босых ног, чертили на штормовом небе зигзаги молний. На поверхности океана лучи от ее ног встречались с лучом маяка. Там, где два луча пересекались, образовалась полоска спокойной воды, по которой к небольшой тихой бухточке позади маяка плыл крошечный парусник.
Картина лежала в большой картонной коробке из-под антиблошиных ошейников с надписью «Хартц Маунтин» поверх кучи типичного хлама: пластиковой посуды, старых, еще восьмидорожечных кассет Мерла Хаггарда, потертой доски для игры в «скраббл» и около дюжины пар роликовых коньков.
Я начал продираться к коробке, чтобы рассмотреть картину получше, но мне преградил путь лысый байкер в кожаных штанах и жилетке. Татуировки покрывали его руки от запястий до плеч. Он вытащил картину из коробки и поднял ее вверх, сравнивая изображенную на ней женщину с жалким подобием Пресвятой Девы Марии, растянувшимся через всю его правую дельтовидную мышцу.
– Эй, Шпилька! Глянь-ка на это, детка! – заорал он подруге сердца, тоже облаченной в воловью кожу. Она стояла у другого конца стола, вертя в руках автоматический пистолет 45-го калибра армейского образца, как заправский сержант морской пехоты. – Она прямо как Сэлли Филд в том телевизионном шоу. Когда я был церковным служкой, оно мне страшно нравилось. Как оно называлось, это шоу? По коду, у меня провалы в памяти.
Девушка с пистолетом взглянула на картину.
– «Летающая монахиня». И ни хрена она на нее не похожа, Барт. Лучше поищи-ка в этом дерьме пару бифокальных очков.
Она открыла казенник и уставилась на владелицу лотка с хламом. Старушка сидела в электрическом кресле-коляске и усердно мусолила «Кэмел».
– Сколько возьмешь за пистолет?
– Предлагаю сделку. Пистолет и картина для твоего дружка – за пятьдесят баксов.
– Только пистолет, – огрызнулась Шпилька.
– Сорок пять баксов, – ответила женщина.
– Продано.
Барт швырнул картину назад в коробку; Шпилька расплатилась и заткнула оружие за пояс. Вскочив на мотоциклы, они с ревом исчезли из виду.
– Значит, картина стоит пять долларов? – спросил я у старухи в кресле-коляске.
– Нет, она стоит десять долларов, – ответила она.
– Но я только что слышал, как вы предлагали ее за пять долларов женщине, купившей пистолет.
– Верно, ковбой. Я предлагала ее в довесок. Знаешь ведь, когда покупаешь картофель фри с чизбургером, все это стоит на пять-десять центов дороже одного бургера. Этот пистолет и эта картина шли вместе.
– Мэм, я вижу очевидную связь между чизбургером и тарелкой картошки, но будь я проклят, если смогу найти нечто общее между автоматическим пистолетом и религиозным произведением искусства.
– Ага, так мы теперь крутые бизнесмены, да? Я скажу тебе вот что, мистер лучший-выпускник-фермерского-факультета-Гарварда, – сказала старушка. – Гони шесть баксов, и я прибавлю пару роликовых коньков.
– Вот что. Я дам пять долларов, и вы оставите коньки себе.
– По рукам! – старуха вдавила кнопку на подлокотнике инвалидной коляски и повернулась. – Говорю тебе, с такой бляхой на ремне, как у тебя, и светлой головой, что прячется под этой шляпой, ты запросто можешь стать чертовым президентом этих Соединенных Штатов, сынок. Подожди, я дам тебе пузырчатую пленку – завернешь свою картину. – И она куда-то поехала сквозь полосу препятствий из вешалок для одежды, картонных коробок и любителей распродаж. За ней тянулся след сигаретного дыма – ну просто вылитый «Ф-14» в небе.
Ожидая ее возвращения, я решил получше рассмотреть приобретение. С обратной стороны была приклеена карточка. Перевернув картину, я начал читать.
На выцветшей желтой бумажке от руки было написано, что изображенная на картине женщина – святая Барбара, покровительница попавших в грозу моряков. В кратком житии говорилось, что ее причислили к лику святых после того, как ее злого отчима поразила молния. Правда, перед этим он успел отрубить ей голову за какой-то незначительный проступок.
Моя картина отправилась домой в одеяле из пузырчатой пленки.
Тогда я еще понятия не имел, что она приведет меня в мир, где маяки не только еще существуют, но и по-прежнему служат проводниками для заблудших душ.
Наши с Мистером Твеном странствия, начавшиеся в Хартэйке, занесли нас в прибрежный городок Хит-Вейв, Алабама. Мы поднялись на борт «Карибской души» – креветочного траулера капитана Кирка – и я потер деревянного геккона на шее. На удачу.
Мы пустились в путь через Мексиканский залив, и святая Барбара смотрела поверх наших плеч. Водная гладь была плоской, словно блин, солнце медленно опускалось за горизонт на западе. Перед тем как покинуть город, я неожиданно столкнулся с кое-каким неприятным дельцем из прошлого, так что шанс сменить «додж» на корабль принес мне невероятное облегчение. Я подносил ко рту первый кусок пирога нового мира.
Алабама осталась позади. Полуостров Юкатан лежал впереди по правому борту. Я отбывал свою вахту у штурвала, грезя об исследователе Джоне Ллойде Стивенсе – первом американском путешественнике, ступившем на Юкатан и открывшем древние города индейцев майя. Когда-то они составляли могущественную империю – и именно к ним я сейчас и направлялся.
Капитан Кирк стоял у открытой двери в рулевую рубку и смотрел в бесконечное звездное небо. Я был слишком взволнован и спать не мог. Капитан Кирк заметил, что в этом нет ничего особенного, такое всегда случается, когда оставляешь сушу в первый раз и снова начинают отрастать жабры. Он сказал, что я привыкну.
Я старался быть таким же невозмутимым, как Кирк, но ничего не получалось. Слишком уж долго я мечтал об океане. Конечно, рулевая рубка креветочного траулера – это вам не мерно покачивающаяся на волнах палуба парусной шхуны из киноверсии «Отважных капитанов», завладевшей моим воображением еще в детстве. Но я был в полном восторге и от «Карибской души».
Стоило выйти в открытое море, как капитан Кирк ожил. Судя по всему, на раскачивающейся палубе он чувствовал себя гораздо комфортнее, чем на твердой земле. Мы развлекались, вспоминая необычные обстоятельства моего прибытия на борт. Я рассказал ему о своем путешествии с гор к океану и сложных чувствах к женщине, которую повстречал в Арканзасе, – Донне Кей Данбар. Я даже набрался смелости и признался ему, что хотя я мечтал о такой поездке всю свою жизнь, толчком к ней послужило весьма неприятное событие. Дело в том, что в Вайоминге я совершил преступление. Я заверил его, что никого не убивал, не бегал за жертвой с топором, а он уверил меня, что будь я им, меня бы не было на его судне. Оказалось, что однажды он и вправду вышел в море с таким вот типом, и теперь знал, как они себя ведут. Наконец, я спросил его, почему он вообще пустил меня на свой корабль вместе с лошадью.
– У меня есть друг из Вайоминга, он парень что надо. Ты мне его немного напомнил, – вот и все, что он мне ответил.
Когда я закончил рассказывать Кирку о Тельме Барстон и о том, как из-за нее выписали ордер на мой арест, Кирк поведал мне немного и о своей жизненной тропе. Он вырос в семье рыбаков, работал на семейном чартерном судне палубным матросом, затем стал помощником отца-капитана, вместе с ним бороздил чистые воды за барьерными островами у Алабамы, Миссисипи и Луизианы в поисках саргана и крупных акул. Ему не было и двадцати, когда он отправился во Вьетнам. Он служил в дельте реки Меконг помощником боцмана на разведывательном катере. Однажды его отряд попал в засаду, и Кирка буквально выбросило взрывом из воды. Он выжил, но поклялся впредь избегать рек и провести остаток своей жизни в открытом океане. Так он и поступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51