Я был так взволнован невероятной возможностью лечь спать в гостевой каюте и вернуться в Пунта-Маргариту на этой шхуне, что не мог думать о еде. Я принял душ, побрился и сменил одежду (Соломон сказал, что без этого никак, если ужинаешь с капитаном).
Пока я не спустился в столовую, я искрение полагал, что в синих бермудах и белой тенниске выгляжу элегантно. Соломон встретил меня с улыбкой. На нем были светлые брюки и… галстук, как и на мужской половине ученой парочки, которую Соломон представил мне как «других гостей». Супруги Эстрелла занимались историей инков в Коста-Рике. Они поженились совсем недавно и плыли с Клеопатрой до карибского побережья Панамы. Там они собирались сойти на берег и вернуться в Сан-Хосе.
Соломон намекнул мне, что на борту «Лукреции» за ужином никто не скучает. В стиле капитана Хайборн было всегда иметь при себе коллекцию «молодых ростков». По словам первого помощника, текущая миссия Клеопатры обеспечивала на борту непрерывный поток ученых, студентов и чудаков. Нетрудно сообразить, в какую категорию попадал я.
Я спросил экспертов по инкам, занимаются ли они серфингом, и начал рассказывать о том, какие в их стране первоклассные прибойные волны, – но они как-то странно на меня посмотрели. С таким же успехом я мог бы рассуждать о бунгало на луне.
Рядом со мной нарисовался официант с блюдом моркови. Я отпрянул, словно он подсовывал мне гадюку.
– Полезно для старого зрения, мистер Марс, – сказала Клеопатра, входя в каюту в цветастом муму. За ухом торчал цветок гибискуса, а седые волосы были собраны в лучок на макушке. – Я слышала, что даже смертники в самых грязных и вонючих темницах всегда переодевались к ужину. Говорят, это не дает им сойти с ума и помогает оставаться людьми. Присаживайтесь, прошу вас.
Я с удивлением отметил, как сильно она сейчас отличается от того морского волка, с которым я только что лазил по такелажу. Я никак не мог поверить, что ей больше ста лет.
– Вы познакомились с другими гостями, мистер Марс? – спросила Клеопатра.
– Да.
– Садитесь рядом со мной. Нам надо многое обсудить сегодня вечером.
Я опустился на стул и под ее пристальным взглядом нервно пододвинулся к столу. Соломон уселся на другом конце и ободряюще подмигнул мне.
– Должна сказать, вы выглядите превосходно, мистер Марс.
– Спасибо, мэм, – ответил я, разворачивая большую льняную салфетку и кладя ее на колени.
В обычный вечер я в один миг бы проглотил блюдо авокадо и свежих пальмовых сердцевин, которое поставил передо мной шеф-повар, но в последние дни все встало с ног на голову. Я медленно жевал и думал думу. Я ломал голову над тем, как справиться с Гектором – сторожем и по совместительству фанатом Хендрикса. Я понятия не имел, как я поплыву по каналу один, без Икс-Нея и доктора Уокера. Конечно, я помнил основные моменты, но тогда в башне был доктор Уокер, а не Гектор. Удастся ли мне удержать судно на глубокой воде? Поставит ли Гектор свет в верных окнах? Получил ли Баки мое сообщение о джипе? Я перестал жевать и проглотил. Хорошо пошло. Я сделал глоток чилийского вина. Это был не «Ля Таш» Сэмми Рэя, но тоже ничего. На мгновение все вопросы отпали. Я сделал еще один глоток и настроился на музыку.
Как и все остальное на «Лукреции», мелодия и голос были старые, но элегантные. Это было то же танго, что я слышал, когда мы подплывали к шхуне. Музыка лилась из старинного проигрывателя на карданном подвесе, благодаря которому игла не скакала вместе с кораблем.
– Кто эро поет? – спросил я Клеопатру.
– Это, мой юный друг, Карлос Гардель, певчая птица Аргентины. – В ее голосе слышалось благоговение.
– Моя мама тоже любила танго, – сказал я.
– И вы никогда не слышали о Гарделе?
– Я всегда считал танго маминой музыкой, а значит, слушать это я не очень-то хотел. Кроме того, в Вайоминге большого спроса на танго не было, – признался я.
Музыка задала настроение вечеру, а вино помогло забыть о делах. Мысли о Гекторе уступили место голосу Карлоса Гарделя и истории, которую поведала нам Клеопатра.
– В первый раз я увидела Карлоса Гарделя, когда мне исполнилось тридцать. Я везла партию поло-пони богатому ранчеро близ Буэнос-Айреса. Что это был тогда за город! В подарок на день рождения мой агент отвел меня на Гарделя в «Театро Колон». Записи – это, конечно, хорошо, но они не сравнятся с живым исполнением настоящего артиста. Накал, страсть в голосе, чудесные пальцы гитариста, зал, подпевающий каждой песне. Можете мне не верить, но этот вечер привел к длительному и серьезному визиту в исповедальню. Тогда я все еще верила во всю эту догматическую хрень. Думаю, тот концерт стал началом моего дезертирства из католицизма к танго.
– Танго… Что это? Танец, музыка или и то и другое? – спросила профессорша.
– Это жизнь и смерть, разыгранные в нескольких куплетах, и цепляющий припев. – В ее голосе зазвучала грусть.
– Как называется песня? – спросил я.
– «Тото у obligo», – не задумываясь, ответила Клеопатра. – Это была последняя песня, которую спел Гардель. Он погиб в авиакатастрофе.
– Когда это случилось?
– О боже, еще до твоего рождения, сынок. Он давал свой последний концерт в колумбийском городе Медельине. Его последнее шоу закончилось вскоре после полуночи, а утром его самолет разбился. Наверное, это была самая длинная и самая печальная похоронная процессия в истории. Его тело доставили из Колумбии в Нью-Йорк на океанском лайнере, а оттуда – в Аргентину. Я прилетела в Буэнос-Айрес на старом клипере «Пан Америкэн». Но в тот раз я не наслаждалась полетом. Это было грустное время, знаете ли: Гардель умер, начиналась война. Но музыка продолжает жить в сердцах его поклонников. Каждый день на кладбище Чакарита в Буэнос-Айресе они поют его песни и вкладывают зажженную сигарету в руку статуи перед его могилой.
– Похоже на «Грейсленд», – сказал я.
– Лучше, – ответила Клеопатра. – То есть я не имею ничего против Элвиса. Мне нравились все его ранние работы – пока эти чертовы корпоративные сволочи в Америке не решили его осадить и отправить черт знает куда. Но Гардель… в общем, в Аргентине есть одна пословица о Гарделе – «Cada dia canta mejor».
– День ото дня он поет все лучше и лучше, – перевел я.
Клеопатра указала своим бокалом на «Виктролу», и я присоединился к ней в молчаливом тосте за этот голос из прошлого.
– Exactamente!
Ужин на борту «Лукреции» совмещался с курсом удивительных лекций. Клеопатра оказалась профессором жизни. То количество знаний, которым она с нами поделилась, было просто невероятно. Теперь я знал, как правильно называются мачты и такелаж шхуны: я прикасался к ним, и морские термины навсегда отпечатывались в моей голове. От археологов с Коста-Рики я узнал, что еще в расцвет цивилизации инков верховный инка питался свежей рыбой, которую ему каждый день доставляли с моря во дворец в Куско. А ведь тогда не было никаких фургонов службы доставки. Они объяснили, что вдоль дороги от океана до дворца в две сотни миль – от уровня моря до трех тысяч метров – расставляли бегунов. А еще в тот вечер я услышал музыку Гарделя, которую теперь смогу узнать так же легко, как Вэна Моррисона.
Что ж, судя по началу можно было предположить, что разговор сведется к теории мироздания и философии, но Клеопатра выбрала неожиданное направление – и мы заговорили о кубинском бейсболе.
– Вы знали, что когда Фидель Кастро вышел из Сьерра-Маэстры, направляясь в Гавану на смертельную схватку с врагами, он остановился в бакалее в маленьком городке Гуиза? И что сделал он это исключительно для того, чтобы поговорить с местными болельщиками о первенстве по бейсболу в Милуоки?
– Нет, – ответили в унисон изумленные ученые.
Сказать, что Клеопатра Хайборн была любительницей бейсбола – это ничего не сказать. Она была так же бесстыдна в своей страсти к бейсболу, как проповедник, продающий за деньги молитвы по телевидению. К тому же равно одержима – особенно когда дело доходило до обращения «неверных» в бейсбол, в который играют кубинцы, в частности, молодой питчер по имени Эль Коэте. Ракета.
Остаток ужина прошел за обсуждением карьеры Эль Коэте с момента его рождения и до появления на Олимпийских играх. Он участвовал в них, несмотря на смерть отца. Ему он посвятил несколько великолепных подач, которые принесли его команде золотую медаль. Чтобы оживить свое повествование, Клеопатра указала на фотографию в рамке. На ней была запечатлена она сама рядом с очень высоким красивым молодым человеком в бейсбольной форме. На его груди красовалась выцветшая красная надпись «ИНДУСТРИАЛЕС». Они стояли на основной базе на стадионе в Гаване.
– Думаю, бейсбол просто у меня в крови – я ведь на самом деле кубинка, – объяснила Клеопатра семейству Эстрелла. – Бейсбол попал на Кубу из Америки незадолго до американской Гражданской войны и быстро стал символом настоящих кубинцев. Испанские правители, сошедшие на наш берег вслед за конкистадорами и основавшие колонию, презирали эту игру. Они называли ее повстанческой игрой. – Она смолкла, потом продолжила: – Кроме того, бейсбол ведь пришел из Соединенных Штатов, это было современно, прогрессивно. Играть в него – значило осуждать испанские традиции, которые представляли бои быков. В итоге бейсбол стал излюбленным видом спорта испанских креолов, но если сначала он был лишь способом проведения досуга для среднего и высшего классов, то скоро им увлекались уже все слои общества по всему острову. Так осталось и до сих пор, несмотря на бесконечные завоевания, ураганы и революции.
Ученые насытились бренди и бейсболом до отвала и не стали дожидаться кофейного иннинга. Они встали из-за стола и вежливо извинились, прикрывшись безупречным алиби – якобы им надо просмотреть кое-какой материал для своих исследований.
А я остался. Я никуда не спешил. Я ковырял ложкой кокосовый шербет и налегал на кофе. Мой шанс выиграть путешествие домой начнется в три часа утра, и я решил играть всю ночь.
Несколько дневальных в белых куртках начали убирать со стола, и Клеопатра отвела меня в полурубку. Я присел на кушетку. Повертев ручки одного из больших радиоприемников, она остановилась на сальсе и плюхнулась на койку напротив меня.
– Хорошо ловит сегодня, – сказала Клеопатра, положив ноги на подушку. – Должно быть, радиостанция с Соснового острова. Хочешь сигару?
– Нет, спасибо, – ответил я.
– Кубинские, – пояснила она с улыбкой.
– Почему-то курение – один из тех немногих пороков, которых мне удалось избежать в юности. Бог знает, как это вышло.
– Мне повезло меньше, – вздохнула Клеопатра, закуривая толстую сигару в форме небольшой торпедки. Она высунула снаряд в иллюминатор полурубки, и легкий бриз тут же подхватил густой дым.
– Штурман Талли. В этом есть что-то древнее и очень надежное, ты так не думаешь?
– Ну, на самом деле никакой я не штурман, но хотел бы им стать.
– Это можно устроить, – сказала она, и на моем лице отразился вопрос. Клеопатра взглянула на часы. – Итак, у нас есть восемь минут – потом начнется бейсбол. Хочешь услышать краткую версию истории о том, почему стооднолетняя старуха помешалась на бейсболисте из коммунистической страны, который ей во внуки годится?
– Этот вопрос уже приходил мне в голову.
Клеопатра затянулась и выпустила кольцо дыма.
– Если нам повезет, мы всю жизнь можем цепляться за кусочек своего детства. Мягкое прикосновение любимого одеяла или плюшевого медвежонка; мордочка первого щенка; музыка у лотка с мороженым. Если нам повезет, эти воспоминания не дадут нам слишком быстро состариться. Шоколад – его бы я тоже добавила к своему списку. Его дед был величайшей любовью всей моей жизни.
Его звали Луис Вилья, и он был первым бейсменом «Балтиморских Иволг», который играл обеими руками. У всех кубинских игроков есть прозвища. Прозвище Луиса было Мантекилья – сливочное масло. Поклонники были уверены, что замах его гладок, как масло. Он родился в крошечной рыбацкой деревушке Шоколад близ самой восточной точки Кубы.
Деревня раскинулась посреди леса деревьев какао, окруженного горами Баракоа, – отсюда и название. Даже сегодня в Шоколад не ведет ни одна дорога. Добраться до нее можно только на лодке. Ветры судьбы занесли меня туда по пути из ямайского Порт-Антонио. Мы шли в Тампу с трюмом, полным кофе «Синяя гора». У Кабо-Бабо мы попали в жуткий шторм, и нам потребовалось почти два дня, чтобы обогнуть Кубу с востока. Когда шторм стих, мы заметили слева по носу маленькую рыбацкую лодку. Мачту у нее сдуло, и беспомощное суденышко едва держалось на плаву. На борту оказался очень трудолюбивый молодой рыбак. Он пригоршнями вычерпывал воду из лодки. Увидев нас, спрыгнул в воду и поплыл к спасательному кругу, который мы ему бросили.
Мы втащили его на борт и отогрели. Ему было не больше двенадцати. Он сказал, что отправился рыбачить один и подцепил на крючок гигантского тунца. Он-то и утащил его от берегов родной деревни Шоколад в открытое море. Мы решили отвезти его домой.
Когда мы встали на якорь в гавани деревни, над «Лукрецией» появилась двойная радуга.
В ту ночь жители деревни устроили грандиозное торжество, а на следующее утро, когда мы стали готовиться к отплытию во Флориду, я вышла из каюты и не поверила глазам. Туманные горы, покрытые зелеными джунглями, а на их фоне – шаткий городской причал, раскрашенный во все цвета радуги.
Похоже, прощаться с нами высыпала вся деревня. Одинокая рыбацкая лодка отделилась от берега и направилась к нам. У румпеля стоял очень высокий, красивый мужчина. Поравнявшись со шхуной, он обратился ко мне на безупречном английском. Сказал, что мальчик, которого мы спасли, – его младший брат, и протянул мне небольшую шкатулку. Внутри лежал серебряный крест, украшенный крошечными изумрудами. Мужчина сказал мне, что, по легенде, распятие везли на одном из кораблей Колумба. И теперь жители деревни хотят подарить его мне в благодарность за спасение его маленького брата.
Клеопатра указала на трап между полурубкой и нижней палубой, где на стене висел крест, очень похожий на тот, который она только что описала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51