https://wodolei.ru/catalog/akrilovye_vanny/120na70/
За время пребывания графа в Турне крестьяне успели забыть, как отбирают хлеб, заставляют учиться и вторгаются без разрешения на поля. Что касается нарушения границ владений, аббат, в сущности, даже поддерживал его: он щедро платил людям за найденные на пастбищах природные диковинки.
Когда брат Гастона, Жак, спалил портрет сборщика налогов, аббат только посетовал, что использовали влажное сено, а не сухое. Он объяснил, что сухое сено подчеркивает действительно разжигающую силу протеста. А в следующий раз, когда местный пчеловод натравил на того же сборщика налогов рой пчел, аббат поблагодарил его за открытие еще одной области применения пчелиных жал.
Собрание началось с просьб населения, касающихся последствий урагана. Гастон попросил выделить деньги на новые щеколды для ставней в «Рыжем псе». Ему отказали.
Прачка завела разговор об оплате горячей воды. Ее конкурент, пользующийся углем для нагрева воды, имел свои соображения на этот счет. Аббат уладил конфликт, выписав ему вместо угля телегу дров из собственного леса.
– Полную телегу? – поинтересовался счетовод аббата. В его голосе явно слышалось раздражение.
– Нет. Думаю, это не совсем то. – Оже захотел поставить счетовода на место. – Выпишите ему две телеги.
Счетовод поднялся с места, решив уладить дело лично с аббатом. После долгой дискуссии Оже наконец сказал: «Хорошо, хорошо! Одна телега дров». Счетовод умел влиять на аббата. Он напомнил об оценке деревенских дорог, сделанной мостильщиком, в которой расписан каждый пункт и предложена сумма к оплате. Не обращая внимания на то, что аббат его не слушает, счетовод заметил, что болото никуда не делось и его надо сушить; что через четыре недели приедет сборщик налогов за деньгами, необходимыми для ведения реальных и надуманных войн; что банкиры из Женевы ждут подтверждения заключенных контрактов. На все это аббат ответил: «Заплати столько, сколько нужно».
Совсем расстроившись, счетовод поджал губы и высказался по поводу разрешенных выплат: «Нам следует быть осторожными, господин. Вклады должны приносить прибыль, в конце-то концов». Пока он пробирался обратно на свое место, аббат продолжил выполнять свою непосредственную функцию – разрешать конфликты. Он вмешался в спор между мужем и женой, стараясь произвести впечатление городского жителя и natif одновременно. Труднее всего ему было справляться с конфликтами, которые касались различных взглядов на Бога и религию. Оже никогда не терзал себя вопросами веры. Ни в большом зале, ни в жизни аббата не было ни малейшего признака присутствия Бога. Однако это приводило в бешенство местных религиозных деятелей. Аббат подливал масло в огонь тем, что вел себя крайне воинственно.
Второй предмет мебели, стоявший в большом зале, ясно демонстрировал отрицательное отношение Оже к богословию. Даже пастор Бурже, который нередко смеялся над папистами и их потворствам своим желаниям, расстроился, увидев кресло. Католики же – особенно кармелиты – восприняли сей предмет мебели как откровенное богохульство.
Кресло соорудили из стенок исповедальни, разобранной на куски. Оно напоминало собой искусно и причудливо украшенный резной гроб, в котором сидящий мог вытянуть ноги и при этом оставаться закрытым с трех сторон. Аббат попытался оправдать свое неуважение, заметив, что так он скрывается от ужасных сквозняков, причиной коих явилась Бешеная Вдова. На самом деле он заказал такое кресло лишь затем, чтобы разозлить стоявших перед ним религиозных деятелей: капуцинов, кальвинистов, сестер милосердия, урсулинок и, конечно же, кармелитов.
Сестра Констанция, будучи решительной и волевой женщиной, представительницей кармелитского ордена, подошла к гробу-исповедальне, чтобы обратиться со своими просьбами. В руках она держала толстый cahier с жалобами. Аббат пробежался взглядом по страницам и спросил: «Неужели в течение трех месяцев вы только и делали, что составляли этот список? Правда, как написано! Будто епитимью накладываете!» Однако позже он успокоил Констанцию тем, что пообещал языки всего зарезанного скота отправлять в монастырь.
Кальвинисты, коих было меньшее количество, тоже злились на аббата, так как он отказывался выделять общине деньги, обещанные (как они полагали) самим Господом Богом, Они стояли прямо напротив католиков. Бурже, пастор реформаторов, просил починить церковный колокол. Отец Гамо хотел завезти в церковь мощи святых.
– Мы не в Женеве, – сказал аббат кальвинистам, – и не в Риме, – повернулся он к католикам. – Мы в Турне и потому должны жить согласно нашим доходам. Просите помощи у своих единомышленников. А теперь я должен вернуться к собственным делам, что, честно говоря, мне нравится больше. Где пастух?
Оже предложил недовольным церковникам удалиться и объявил, что теперь принимает находки жителей и обязательно за них заплатит – звонкой монетой или добрым словом. Конечно, склонен аббат был к последнему.
– Что ты принес? – спросил он у пастуха, стоявшего перед ним.
– Воду, которую вы просили.
– Откуда?
– С пастбища, что позади бретемского леса.
– Ах да! Давай сюда. Анри! – позвал аббат своего кладовщика. – Анри, принеси графин.
Тот же парень, что доставил графский подарок в дом Пейджей, еле двигая ногами, подошел к столу. Аббат протянул руку из своего гроба-исповедальни, схватил сосуд, наполнил его жидкостью из бурдюка, принесенного пастухом, заткнул горлышко пробкой и прикрепил ярлык.
Следующим подошел к столу старый Антуан, часовщик. Он предложил аббату цилиндрический регулятор хода часов. Довольный аббат принял его в качестве арендной платы за год. Друг за другом местные жители подходили к столу Оже и вручали ему порой очень неожиданные находки: пестрые яйца птиц, необходимые аббату для проведения исследований желтка; корзину, полную нарезанного и свернутого в кольца падуба толщиной в палец; голову кабана; птичье гнездо необычной формы; самку корюшки, полную икры и завернутую в мокрый мох. Самый большой дар – осел стоял в углу, так как не помещался на стол. Животное истошно закричало, а потом обильно помочилось прямо на пол, здорово удивив всех собравшихся.
Аббат и сам кое-что дарил. Он раздавал людям закатанные банки с мускусными апельсинами (на самом деле это были не апельсины и даже не мускус, а непонятно что, на вкус напоминающее очень сладкую грушу). Под своим уникальным креслом Оже держал несколько таких банок.
Главную и долгожданную встречу аббат приберег на десерт. Он подошел к женщине с корзиной, полной трав, и к мальчику, который держал папку изуродованной рукой. Женщина поставила на стол корзину, а мальчик вручил графу рисунок. Тот очень долго его рассматривал, водя очками по бумаге. Клод нервно переминался с ноги на ногу. То, с какой радостью облегчился осел, вызвало в мальчике желание справить свою нужду. Он слишком увлекся этими мыслями, чтобы услышать, как аббат приглашает его приехать через неделю в поместье. Мадам Пейдж тут же сама согласилась за Клода. Когда собрание наконец закончилось, мальчик готов был взорваться, но не от того, что наступил переломный момент в его жизни, а от дикого желания опорожнить мочевой пузырь.
Часть II
Наутилус
5
Клод вернулся в поместье через семь дней, как и договаривались. Опустевшему большому залу будто не хватало суеты и толкотни, присущих дню собрания. Теперь здесь мало что напоминало о встрече, разве только едва уловимый запах ослиной мочи да следы жира и запекшейся крови на полу, оставшиеся, по всей видимости, от головы кабана. На столе не было ничего, кроме книг и свитков; все находки и подарки деревенских жителей унесли в кладовую Аббат сидел в своем гробу-исповедальне и читал какой-то трактат, время от времени отрываясь, чтобы окунуть перо в чернильницу и сделать заметку.
Не зная, как правильно представиться, Клод легонько поскреб ботинком об пол, чтобы привлечь внимание аббата. Безрезультатно. Тогда он кашлянул. Снова никакой реакции. Аббат все читал трактат да делал заметки. Резкие движения руки и головы Оже говорили о том, что сейчас его лучше не беспокоить, поэтому Клод решил подождать. Он позволил разуму побродить по закоулкам мозга и обдумать противоречивую информацию о сидящем впереди человеке, которую мальчик получил за последнее время.
Угольщик говорил одно, пекарь Роша – другое, а у владельца «Рыжего пса» Гастона имелась третья версия биографии аббата. От обделенных графским вниманием католиков можно было услышать как похвалу, так и (чаще всего) осуждение. Из всего вышесказанного Клод сделал один вывод: этот аббат – не просто аббат, не отсталый представитель отсталого общества. А если и так, то его отсталость имеет иную природу, которую очень трудно определить. Аббат не питал слабости к модной одежде, не старался изящно выражаться и льстить людям, не бегал за юбками. По крайней мере за местными юбками. Катрин, судомойка в доме аббата, знаменитая многочисленными любовными связями, была доступна и графу. Однако она же частенько слышала шум в его комнате, а пару раз даже видела Оже в объятиях какой-то женщины. Ходили слухи, что аббат был весьма страстен во время этих тайных ночных встреч.
Исходя из болтовни в таверне, можно было сделать некоторые выводы и относительно его ума. Почтальон, доставляющий почту в поместье – инструменты для проведения исследований по экспериментальной философии, бандероли из далеких земель, журналы, издающиеся зарубежными академиями наук, – сказал Клоду: «Он читает… книги!!!» Фермеры из отдаленных районов Турне говорили о щедрости Оже. В противовес этим высказываниям отец Гамо заметил, что лоток для денежных пожертвований церкви нисколько не потяжелел со времени прибытия графа в долину.
Единственным достоверным источником информации по этому поводу оказался егерь, шустрый парень, который мог запустить ястреба, равно как и очередную сплетню, на сотню ярдов. Нежно зажав в руках старый мушкет и вставляя в него патроны, он рассказал Клоду, что аббат был единственным ребенком в семье, наследником солидного состояния. Его отец занимался морской торговлей. Аббат, будучи еще юношей, стал членом иезуитского ордена, из которого его позже выгнали с позором. Получив причитавшееся по закону наследство, Оже решил купить небольшое турнейское поместье, обладание которым и обеспечило ему титул графа. Не обращая внимания на протесты церкви, он присвоил себе и звание аббата. Егерь закончил свой рассказ, подстрелив низко летящую дикую утку.
Размышления Клода были прерваны грохотом, который он принял за звук выстрела. Позже мальчик догадался, что так чихнул аббат. Заряд воздуха, вылетевший из ноздрей графа, скинул бы на пол его очки, не будь они привязаны к кожаному ремешку – бесхитростному приспособлению, изобретенному Марией-Луизой. Вместо того чтобы уронить очки, аббат выронил свиток, и тот стал раскручиваться по пыльному полу. Проследив за дальним концом свитка, граф увидел, что его поймал Клод.
– Ваш ученик прибыл, господин, – нервно сказал мальчик.
Аббат покачал головой:
– Никакие формальности не должны нам мешать, не надо подписывать бумаг. Ты не мой ученик. Это, конечно, не значит, что я не буду тебя учить или что ты не будешь учиться. Ты обязательно будешь, равно как и я.
Аббат сказал, что ничто не должно напоминать ему об игнацианском обучении. (А ведь прав оказался егерь!) Это означало, что беспрекословное послушание и жесткая дисциплина, которые так измучили Оже в юном возрасте, у него популярностью не пользовались.
– Ты понимаешь меня? – спросил граф.
Клод не понимал. Он смутился, и это отразилось на его лице.
– Решать будешь сам, как делал тот визирь, что придумал большинство восточных анекдотов, которые ты так любишь! Решай сам, как тот парень, что посвятил свою жизнь калифу и согласился хранить все его секреты.
Сравнение понравилось обоим. Оно перенесло Клода в мир магии и джиннов. Он уже почти увидел врата Константинополя и минареты Багдада. Аббату же вообще было приятно говорить о том, что здесь считалось ересью и богохульством, – так он одерживал еще одну личную победу в войне против Церкви.
Доброта аббата подбодрила Клода.
– Может ли визирь попросить у калифа исполнения одного желания?
Аббат нахмурился:
– Нет. По правилам восточных сказок калиф не должен ничего дарить визирю. Отец наверняка тебе рассказывал.
Клод снова смутился. Он слишком на многое рассчитывал.
Но аббат тут же весело добавил:
– Зато можно попросить исполнения трех желаний!!!
Они рассмеялись. Клод стал придумывать, о чем же спросить аббата.
– Почему вы поселились в Турне?
– Это легкий вопрос. Один из моих знакомых, с кем я вел переписку, однажды рассказал, что есть возможность приобрести эту землю, что климат здесь мягкий (ха!), что здесь тепло и светло (еще раз ха!). Также он сообщил мне, что прежний владелец пользовался уважением местных жителей и шел по жизни со словами: «Рожден, чтобы подавать!» Позже я узнал, что это действительно был его девиз. Только имелась в виду не помощь своему народу, а умение делать хорошие подачи в теннисе. – Аббат изобразил, как бьет ракеткой по мячу. – Также мой знакомый рассказал, что здесь я легко могу не только связаться с продавцами республиканских книг, но и избежать жесткого надзора церковного суда. Описывая местность, он назвал ее, если мне не изменяет память, так: «Милая, светлая, уютная деревенька». Подумав как следует, я понял, что он ошибся. Прав мой приятель был только в том, что это деревня. Но знаешь ли, много думать иногда вредно. Я переехал сюда потому, что устал от путешествий. После многих лет миссионерской деятельности под полным контролем ордена Святой Троицы, ныне расформированного, я понял, что больше не хочу путешествовать. Здесь я осознал одну вещь – чтобы увидеть новый мир и новую жизнь, вовсе не обязательно собирать чемоданы.
Аббат снова чихнул, но уже не с такой силой. Он вытер нос засаленным рукавом платья и спросил:
– Так о чем это я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Когда брат Гастона, Жак, спалил портрет сборщика налогов, аббат только посетовал, что использовали влажное сено, а не сухое. Он объяснил, что сухое сено подчеркивает действительно разжигающую силу протеста. А в следующий раз, когда местный пчеловод натравил на того же сборщика налогов рой пчел, аббат поблагодарил его за открытие еще одной области применения пчелиных жал.
Собрание началось с просьб населения, касающихся последствий урагана. Гастон попросил выделить деньги на новые щеколды для ставней в «Рыжем псе». Ему отказали.
Прачка завела разговор об оплате горячей воды. Ее конкурент, пользующийся углем для нагрева воды, имел свои соображения на этот счет. Аббат уладил конфликт, выписав ему вместо угля телегу дров из собственного леса.
– Полную телегу? – поинтересовался счетовод аббата. В его голосе явно слышалось раздражение.
– Нет. Думаю, это не совсем то. – Оже захотел поставить счетовода на место. – Выпишите ему две телеги.
Счетовод поднялся с места, решив уладить дело лично с аббатом. После долгой дискуссии Оже наконец сказал: «Хорошо, хорошо! Одна телега дров». Счетовод умел влиять на аббата. Он напомнил об оценке деревенских дорог, сделанной мостильщиком, в которой расписан каждый пункт и предложена сумма к оплате. Не обращая внимания на то, что аббат его не слушает, счетовод заметил, что болото никуда не делось и его надо сушить; что через четыре недели приедет сборщик налогов за деньгами, необходимыми для ведения реальных и надуманных войн; что банкиры из Женевы ждут подтверждения заключенных контрактов. На все это аббат ответил: «Заплати столько, сколько нужно».
Совсем расстроившись, счетовод поджал губы и высказался по поводу разрешенных выплат: «Нам следует быть осторожными, господин. Вклады должны приносить прибыль, в конце-то концов». Пока он пробирался обратно на свое место, аббат продолжил выполнять свою непосредственную функцию – разрешать конфликты. Он вмешался в спор между мужем и женой, стараясь произвести впечатление городского жителя и natif одновременно. Труднее всего ему было справляться с конфликтами, которые касались различных взглядов на Бога и религию. Оже никогда не терзал себя вопросами веры. Ни в большом зале, ни в жизни аббата не было ни малейшего признака присутствия Бога. Однако это приводило в бешенство местных религиозных деятелей. Аббат подливал масло в огонь тем, что вел себя крайне воинственно.
Второй предмет мебели, стоявший в большом зале, ясно демонстрировал отрицательное отношение Оже к богословию. Даже пастор Бурже, который нередко смеялся над папистами и их потворствам своим желаниям, расстроился, увидев кресло. Католики же – особенно кармелиты – восприняли сей предмет мебели как откровенное богохульство.
Кресло соорудили из стенок исповедальни, разобранной на куски. Оно напоминало собой искусно и причудливо украшенный резной гроб, в котором сидящий мог вытянуть ноги и при этом оставаться закрытым с трех сторон. Аббат попытался оправдать свое неуважение, заметив, что так он скрывается от ужасных сквозняков, причиной коих явилась Бешеная Вдова. На самом деле он заказал такое кресло лишь затем, чтобы разозлить стоявших перед ним религиозных деятелей: капуцинов, кальвинистов, сестер милосердия, урсулинок и, конечно же, кармелитов.
Сестра Констанция, будучи решительной и волевой женщиной, представительницей кармелитского ордена, подошла к гробу-исповедальне, чтобы обратиться со своими просьбами. В руках она держала толстый cahier с жалобами. Аббат пробежался взглядом по страницам и спросил: «Неужели в течение трех месяцев вы только и делали, что составляли этот список? Правда, как написано! Будто епитимью накладываете!» Однако позже он успокоил Констанцию тем, что пообещал языки всего зарезанного скота отправлять в монастырь.
Кальвинисты, коих было меньшее количество, тоже злились на аббата, так как он отказывался выделять общине деньги, обещанные (как они полагали) самим Господом Богом, Они стояли прямо напротив католиков. Бурже, пастор реформаторов, просил починить церковный колокол. Отец Гамо хотел завезти в церковь мощи святых.
– Мы не в Женеве, – сказал аббат кальвинистам, – и не в Риме, – повернулся он к католикам. – Мы в Турне и потому должны жить согласно нашим доходам. Просите помощи у своих единомышленников. А теперь я должен вернуться к собственным делам, что, честно говоря, мне нравится больше. Где пастух?
Оже предложил недовольным церковникам удалиться и объявил, что теперь принимает находки жителей и обязательно за них заплатит – звонкой монетой или добрым словом. Конечно, склонен аббат был к последнему.
– Что ты принес? – спросил он у пастуха, стоявшего перед ним.
– Воду, которую вы просили.
– Откуда?
– С пастбища, что позади бретемского леса.
– Ах да! Давай сюда. Анри! – позвал аббат своего кладовщика. – Анри, принеси графин.
Тот же парень, что доставил графский подарок в дом Пейджей, еле двигая ногами, подошел к столу. Аббат протянул руку из своего гроба-исповедальни, схватил сосуд, наполнил его жидкостью из бурдюка, принесенного пастухом, заткнул горлышко пробкой и прикрепил ярлык.
Следующим подошел к столу старый Антуан, часовщик. Он предложил аббату цилиндрический регулятор хода часов. Довольный аббат принял его в качестве арендной платы за год. Друг за другом местные жители подходили к столу Оже и вручали ему порой очень неожиданные находки: пестрые яйца птиц, необходимые аббату для проведения исследований желтка; корзину, полную нарезанного и свернутого в кольца падуба толщиной в палец; голову кабана; птичье гнездо необычной формы; самку корюшки, полную икры и завернутую в мокрый мох. Самый большой дар – осел стоял в углу, так как не помещался на стол. Животное истошно закричало, а потом обильно помочилось прямо на пол, здорово удивив всех собравшихся.
Аббат и сам кое-что дарил. Он раздавал людям закатанные банки с мускусными апельсинами (на самом деле это были не апельсины и даже не мускус, а непонятно что, на вкус напоминающее очень сладкую грушу). Под своим уникальным креслом Оже держал несколько таких банок.
Главную и долгожданную встречу аббат приберег на десерт. Он подошел к женщине с корзиной, полной трав, и к мальчику, который держал папку изуродованной рукой. Женщина поставила на стол корзину, а мальчик вручил графу рисунок. Тот очень долго его рассматривал, водя очками по бумаге. Клод нервно переминался с ноги на ногу. То, с какой радостью облегчился осел, вызвало в мальчике желание справить свою нужду. Он слишком увлекся этими мыслями, чтобы услышать, как аббат приглашает его приехать через неделю в поместье. Мадам Пейдж тут же сама согласилась за Клода. Когда собрание наконец закончилось, мальчик готов был взорваться, но не от того, что наступил переломный момент в его жизни, а от дикого желания опорожнить мочевой пузырь.
Часть II
Наутилус
5
Клод вернулся в поместье через семь дней, как и договаривались. Опустевшему большому залу будто не хватало суеты и толкотни, присущих дню собрания. Теперь здесь мало что напоминало о встрече, разве только едва уловимый запах ослиной мочи да следы жира и запекшейся крови на полу, оставшиеся, по всей видимости, от головы кабана. На столе не было ничего, кроме книг и свитков; все находки и подарки деревенских жителей унесли в кладовую Аббат сидел в своем гробу-исповедальне и читал какой-то трактат, время от времени отрываясь, чтобы окунуть перо в чернильницу и сделать заметку.
Не зная, как правильно представиться, Клод легонько поскреб ботинком об пол, чтобы привлечь внимание аббата. Безрезультатно. Тогда он кашлянул. Снова никакой реакции. Аббат все читал трактат да делал заметки. Резкие движения руки и головы Оже говорили о том, что сейчас его лучше не беспокоить, поэтому Клод решил подождать. Он позволил разуму побродить по закоулкам мозга и обдумать противоречивую информацию о сидящем впереди человеке, которую мальчик получил за последнее время.
Угольщик говорил одно, пекарь Роша – другое, а у владельца «Рыжего пса» Гастона имелась третья версия биографии аббата. От обделенных графским вниманием католиков можно было услышать как похвалу, так и (чаще всего) осуждение. Из всего вышесказанного Клод сделал один вывод: этот аббат – не просто аббат, не отсталый представитель отсталого общества. А если и так, то его отсталость имеет иную природу, которую очень трудно определить. Аббат не питал слабости к модной одежде, не старался изящно выражаться и льстить людям, не бегал за юбками. По крайней мере за местными юбками. Катрин, судомойка в доме аббата, знаменитая многочисленными любовными связями, была доступна и графу. Однако она же частенько слышала шум в его комнате, а пару раз даже видела Оже в объятиях какой-то женщины. Ходили слухи, что аббат был весьма страстен во время этих тайных ночных встреч.
Исходя из болтовни в таверне, можно было сделать некоторые выводы и относительно его ума. Почтальон, доставляющий почту в поместье – инструменты для проведения исследований по экспериментальной философии, бандероли из далеких земель, журналы, издающиеся зарубежными академиями наук, – сказал Клоду: «Он читает… книги!!!» Фермеры из отдаленных районов Турне говорили о щедрости Оже. В противовес этим высказываниям отец Гамо заметил, что лоток для денежных пожертвований церкви нисколько не потяжелел со времени прибытия графа в долину.
Единственным достоверным источником информации по этому поводу оказался егерь, шустрый парень, который мог запустить ястреба, равно как и очередную сплетню, на сотню ярдов. Нежно зажав в руках старый мушкет и вставляя в него патроны, он рассказал Клоду, что аббат был единственным ребенком в семье, наследником солидного состояния. Его отец занимался морской торговлей. Аббат, будучи еще юношей, стал членом иезуитского ордена, из которого его позже выгнали с позором. Получив причитавшееся по закону наследство, Оже решил купить небольшое турнейское поместье, обладание которым и обеспечило ему титул графа. Не обращая внимания на протесты церкви, он присвоил себе и звание аббата. Егерь закончил свой рассказ, подстрелив низко летящую дикую утку.
Размышления Клода были прерваны грохотом, который он принял за звук выстрела. Позже мальчик догадался, что так чихнул аббат. Заряд воздуха, вылетевший из ноздрей графа, скинул бы на пол его очки, не будь они привязаны к кожаному ремешку – бесхитростному приспособлению, изобретенному Марией-Луизой. Вместо того чтобы уронить очки, аббат выронил свиток, и тот стал раскручиваться по пыльному полу. Проследив за дальним концом свитка, граф увидел, что его поймал Клод.
– Ваш ученик прибыл, господин, – нервно сказал мальчик.
Аббат покачал головой:
– Никакие формальности не должны нам мешать, не надо подписывать бумаг. Ты не мой ученик. Это, конечно, не значит, что я не буду тебя учить или что ты не будешь учиться. Ты обязательно будешь, равно как и я.
Аббат сказал, что ничто не должно напоминать ему об игнацианском обучении. (А ведь прав оказался егерь!) Это означало, что беспрекословное послушание и жесткая дисциплина, которые так измучили Оже в юном возрасте, у него популярностью не пользовались.
– Ты понимаешь меня? – спросил граф.
Клод не понимал. Он смутился, и это отразилось на его лице.
– Решать будешь сам, как делал тот визирь, что придумал большинство восточных анекдотов, которые ты так любишь! Решай сам, как тот парень, что посвятил свою жизнь калифу и согласился хранить все его секреты.
Сравнение понравилось обоим. Оно перенесло Клода в мир магии и джиннов. Он уже почти увидел врата Константинополя и минареты Багдада. Аббату же вообще было приятно говорить о том, что здесь считалось ересью и богохульством, – так он одерживал еще одну личную победу в войне против Церкви.
Доброта аббата подбодрила Клода.
– Может ли визирь попросить у калифа исполнения одного желания?
Аббат нахмурился:
– Нет. По правилам восточных сказок калиф не должен ничего дарить визирю. Отец наверняка тебе рассказывал.
Клод снова смутился. Он слишком на многое рассчитывал.
Но аббат тут же весело добавил:
– Зато можно попросить исполнения трех желаний!!!
Они рассмеялись. Клод стал придумывать, о чем же спросить аббата.
– Почему вы поселились в Турне?
– Это легкий вопрос. Один из моих знакомых, с кем я вел переписку, однажды рассказал, что есть возможность приобрести эту землю, что климат здесь мягкий (ха!), что здесь тепло и светло (еще раз ха!). Также он сообщил мне, что прежний владелец пользовался уважением местных жителей и шел по жизни со словами: «Рожден, чтобы подавать!» Позже я узнал, что это действительно был его девиз. Только имелась в виду не помощь своему народу, а умение делать хорошие подачи в теннисе. – Аббат изобразил, как бьет ракеткой по мячу. – Также мой знакомый рассказал, что здесь я легко могу не только связаться с продавцами республиканских книг, но и избежать жесткого надзора церковного суда. Описывая местность, он назвал ее, если мне не изменяет память, так: «Милая, светлая, уютная деревенька». Подумав как следует, я понял, что он ошибся. Прав мой приятель был только в том, что это деревня. Но знаешь ли, много думать иногда вредно. Я переехал сюда потому, что устал от путешествий. После многих лет миссионерской деятельности под полным контролем ордена Святой Троицы, ныне расформированного, я понял, что больше не хочу путешествовать. Здесь я осознал одну вещь – чтобы увидеть новый мир и новую жизнь, вовсе не обязательно собирать чемоданы.
Аббат снова чихнул, но уже не с такой силой. Он вытер нос засаленным рукавом платья и спросил:
– Так о чем это я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51