В руках он держал тетрадку из грубой бумаги, подарок на День Всех Святых. Эта тетрадка всегда была с ним. Вообще-то ее подарили ему затем, чтобы тренировать почерк, о чем свидетельствовали ровные полоски поперек каждого листа. Правда, Клод нашел тетради и банке чернил другое применение – он использовал их для рисования.
Нос Клода терся о шершавый пол, когда он смотрел вниз через дырку, но это его не расстраивало. Вид, «как через папин телескоп», очень нравился мальчику, и в его тетрадке было много рисунков, сделанных с этого ракурса.
Он быстро нашел себе мишень, выбрав старшую сестру. Хотя Клод никогда не был особенно добр с Фиделитой, все же он старался поддерживать с ней спокойные отношения. Однако не выраженные на деле эмоции нашли прямое отражение в тетради с набросками.
Клод раскрыл причину столь рьяного желания Фиделиты заделать все трещины – она хотела построить карточный домик, а карточные домики, как известно, уязвимы перед сквозняками. Мальчик позавидовал тому, как Фиделита управляет своей младшей сестрой, разрешая ей только наблюдать и восхищаться многообразием своих талантов.
Таланты? Какие уж тут таланты! Клод всегда был более решительным в строительстве карточных домиков, он ставил фигуры друг против друга, чтобы они могли соперничать. Фиделите же явно не хватало изобретательности в конструкциях, вдобавок она полностью игнорировала тот факт, что король и валет соединяются верхушками, а рядом с королевой стоят какие-то шестерки-семерки. А еще она мошенничала: ставила карты в надрезы, оставленные ножом на столе. Поэтому Клод издевался над ней в своих рисунках, где карточная знать восставала против столь нерадивого архитектора. Он позволил червовому королю отрезать Фиделите левое ухо, которое походило на ручку кувшина, а королеве проткнуть один глаз. Подставка для дров превратилась в маленькую черную собачку, впившуюся девочке в ногу.
– Это будет поместье графа, – сказала Фиделита своей сестре.
Клод еле подавил смех. Домик скорее напоминал скромный монастырь, но уж точно не графское поместье с его причудливой и витиеватой архитектурой. Впрочем, внутренний двор, галерея и колокольня все же были запланированы. Евангелина приставала к Фиделите, выпрашивая у нее карты, но получала в ответ одни шлепки. «Твои руки слишком грязные!» – говорила старшая сестра. Последовала ссора, сопровождаемая злым перешептыванием. Испугавшись, что на шум придет мать, Фиделита все-таки дала сестренке три карты, тем самым успокоив ее. Девочки вернулись к своей работе, а Клод – к своей.
В дверь постучали, хоть и очень тихо. Бешеная Вдова как следует постаралась, чтобы заглушить звук. Мама Клода, присматривавшая за шишками, ничего не услышала. Зато услышала Фиделита – еще бы, с такими-то ушами-кувшинами! – но не обратила внимания на чьи-то призывы. Поэтому о прибытии нежданного гостя сообщил Клод. Мадам Пейдж приказала открыть дверь. Фиделита неохотно вытащила мешок с галькой и освободила замок от дорогого украшения.
Клод внимательно следил за тем, как встречаются плоды усилий Фиделиты и злобный ветер. Простонали замерзшие петли двери, потом застонала сама Фиделита. Сначала рухнули наружные постройки, затем внутренний двор, и к тому времени, когда в дом ступили ноги в тяжелых ботинках, от картонного поместья осталась одна колокольня.
Возле руин карточного домика стоял Жан-Батист-Пьер-Роберт Оже, аббат, граф Турнейский, кавалер королевского ордена Слона, коллекционер новых видов растений, натуралист, механик, философ, часовщик, старейшина долины и владелец того самого дома, который вдохновил Фиделиту на постройку своего – карточного. Аббат, чьи многочисленные имена и титулы будут опущены, дабы пощадить не только автора, но и читателя, извинился за несвоевременный визит.
– Ох, жаль, что мы не смогли приехать до того, как поднялся ветер! Мне нужно было закрепить громоотвод, – объяснил он.
Аббат приехал в качестве ученого и grand seigneur, и, надо сказать, он прекрасно соответствовал обоим этим званиям, по крайней мере лучше, чем кто-либо другой в Турне. Он был крепким мужчиной, его кустистые брови топорщились над глазами подобно соломенной кровле, которую обычно стелили местные крестьяне на свои хижины. Под «крышей» светились маленькие голубые глазки, увеличенные парой очков (аббат жил в достатке), сквозь которые Оже восхищенно уставился на свисавшие с потолочных балок сушеные травы.
Аббат был просто очарован талантами и познаниями мадам Пейдж в ботанике. Даже к концу зимы, когда все жители долины мечтали об изобилии весенней ярмарки, мадам грезила лишь сбором травок. С весны до осени, когда другие пахали, сажали, собирали урожай, заботились о скоте, она рыскала по горам и долам в поисках грибов и трав. Затем она высушивала их у себя дома и раздавала всем желающим. Последним ее пациентом оказался Филипп Роша, точнее, его бурая кобыла, страдавшая артритом. (Бедному Филиппу не везло с лошадьми с тех пор, как Вдова выпотрошила его пегого пони.)
Аббат не скупился, щедро расплачиваясь с мадам Пейдж за лекарственные и съедобные травки, которые она собирала. Он бережно нес их домой и помещал в гербарий. Так как граф был безнадежным систематизатором и дрожал при одном упоминании бинарной номенклатуры, он переименовывал растения, чтобы хоть как-то подогнать свою классификацию под версию Карла Линнея. Он сообщил мадам, что в его кладовой есть горшочек с Упрямицей Пейдж, названной так потому, что «…и цветок, и вы – воистину решительные дамы!».
Мадам Пейдж тут же доказала справедливость сказанного, схватив аббата за руку и усадив его у камина. Она переобула его в деревянные башмаки и напоила одним из своих знаменитых отваров. А граф тем временем продолжал изучать травы, свисавшие с потолка. Он отмечал те, что были увязаны в узел (чабер, шалфей, эстрагон), и те, что не были (наперстянка, аконит, толокнянка). Особенно его заинтересовали связки сушеных грибов.
Фиделита заканчивала реконструкцию галереи, когда ее работа была вновь прервана громким уверенным стуком в дверь. Незнакомец вошел в комнату. Его одеяние – длинный темный плащ, явно сшитый в Женеве, – свидетельствовало о принадлежности к реформистской церкви. Пришелец вел себя сдержанно, да еще и Бешеная Вдова, рвущаяся в дом, добавляла холодка к атмосфере. Незнакомец не улыбался, ничего не говорил.
Мадам Пейдж и его усадила к камину, однако даже на самое приятное, что может быть в таких условиях – близость тепла в холодную ночь, – он ответил благодарным молчанием надгробного памятника. Незнакомец постучал ботинками об пол, чтобы стряхнуть с них снег. Домик Фиделиты задрожал, и всем стараниям девочки пришел конец. После некоторого колебания гость все-таки надел деревянные башмаки, а свои ботинки аккуратно поставил рядом с другими, меньшего размера. Затем очень осторожно, экономя движения, он стянул с себя одновременно два слоя одежды, оставив рукава внутреннего платья в рукавах плаща.
Аббат и незнакомец выпили особый березовый чай мадам Пэйдж, но от шишек отказались. Оже поинтересовался, что это за травки свисают с потолка, и мадам особенно выделила толокнянку, как отличное мочегонное, и несколько других полезных снадобий. Незнакомец болтать не собирался, а потому молча подошел к столу и бросил на него свою тяжелую сумку, презрительно стряхнув карты на пол. Евангелина собралась было вернуть их на место, но гневный взгляд гостя ее остановил.
Прочистив горло и кивнув мадам Пейдж и аббату, незнакомец предложил им поговорить наедине. Надо сказать, что большие уши были характерным признаком всех троих детей, а не только Фиделиты, и поэтому из своего укрытия Клод мог кое-что слышать.
– Необходимо покончить с волнениями мальчугана, – сказал незнакомец.
– Он будет против, – ответила мама.
– Знаете ли, сейчас не время для возражений! Это происки дьявола, и мальчика нужно от них избавить!
От этой фразы у Клода пересохло в горле. Теперь он понял цель визита незнакомца и аббата. А то, как мать указывала гостям на чердак, еще больше напугало его. Молчаливый гость вернулся к столу и начал доставать из сумки инструменты. Он вынул небольшой коловорот, пилу, молоток и напильник.
Евангелина подумала, что гость – плотник. Она ошибалась, и об этом сообщили инструменты, появившиеся на столе чуть позже: тяжелый и громоздкий инвентарь костоправа, спринцовка, зажимы, сургуч и уретральный зонд (в те времена он выглядел так же устрашающе, как и сейчас). Хирург – а незнакомец был хирургом – осмотрел коробку с ланцетами и скребками. Увидев, что хозяйка не побеспокоилась о том, чтобы постелить скатерть, врач сам разложил на столе зеленое сукно, каким пользуются ростовщики и любители карточной игры ломбер. На него он складывал тампоны, пластыри, компрессы, бинты, лигатуры, нитки, аккуратно располагая предметы на одинаковом расстоянии друг от друга. Хирург внимательно осмотрел сверкающие скальпели, затем бросил на спинку стула ремни.
Мадам Пейдж не знала, о чем говорить, но и молчать не хотела. Как и все жители долины, она была падка на гномический жанр народного творчества – афоризмы. В конце концов мадам изрекла следующее: «Позаботишься о плуге, и плуг позаботится о тебе!» Эта неуклюжая попытка завести беседу не была поддержана хирургом. Тогда мадам Пейдж позвала сына. Клод выразил свое несогласие, запустив в собравшихся небольшой репой.
Семейное счастье рухнуло.
Фиделита подобрала снаряд и отдала матери – воистину отзывчивый ребенок! Она присоединилась к мадам Пейдж, уговаривая Клода спуститься. Он воспротивился даже с большей горячностью, продолжив воздушные атаки. Тогда за дело принялся аббат, суля обитателю чердака все земные блага. Когда цена возросла до увлекательной истории и нескольких конфет, Клод наконец съехал вниз, неуклюже зажав под мышкой тетрадку.
Он посмотрел на хирурга – хирург посмотрел на него. Незнакомец ожидал увидеть кое-что полюбопытнее – перед ним стоял длинношеий подросток десяти лет от роду, наиболее запоминающейся чертой которого были огромные зеленые глаза. (Мать называла их базиликовыми – этому растению она отдавала особое предпочтение.) Красивый худой мальчик не страдал кожными заболеваниями, хотя многие жители долины имели дефекты подобного рода. Большие уши (хотя и не такие большие, как у Фиделиты) украшали его голову. Он был одет скромно и небрежно, что, как правило, вызывало у людей изумление. Только не у Адольфа Стэмфли, хирурга и гражданина Женевы. Стэмфли считался человеком безупречным во всех отношениях, а значит, в рамках кальвинистской доктрины – почти безгрешным. Он всегда был вежлив и почтителен, даже если люди вокруг вели себя по-другому. Он считал, что его талант не имеет себе равных, а чистота инструментов говорит о его профессионализме. Он был непреклонен и любил отдавать распоряжения. «Пора начинать», – сказал он.
Два воина встретились за столом. Клод хотел схватить напильник, но хирург охладил его любопытство ударом ручки трепана (который наивная Евангелина приняла за коловорот) по костяшкам пальцев. Клод захныкал, а потом заревел. Мадам Пейдж постаралась утешить сына очередным афоризмом. «Бог успокоит ветер, дующий на остриженного барашка!» – сказала она. Мальчик побежал в угол комнаты.
Хирург сказал: «Мы не должны позволять мальчишке докучать нам своим хныканьем!» Он приказал Фиделите принести ведро снега. Девчонка, которая в обычной ситуации и палец о палец не ударила бы, выбежала за дверь быстрее, чем кукушка выпрыгивает из настенных часов. Ожидая Фиделиту, хирург посмотрел на карты, что лежали на полу, таким взглядом, каким нормальный человек смотрит на засиженную мухами коровью лепешку. «Их делают в аду», – промолвил он.
Клод попытался скрыть свой страх под вызывающим поведением. Он крикнул: «Нет, их делают в Безансоне!» (Вообще-то они были напечатаны в немецком округе Швейцарии, но такие детали лишь загромождают повествование.) Мальчик схватил карту, Старуху с косой, и швырнул ее в лицо Стэмфли. Последнему это крайне не понравилось, и он отбил карту рукой – она упала лицевой стороной вверх. Хирург скорчил отвратительную гримасу (хотя его лицо и в расслабленном состоянии было не слишком привлекательным) и двинулся к хозяйке дома. Рот врача, щелкавший подобно хирургическим щипцам, изрыгнул: «Операцию необходимо провести сегодня же. НЕТ, СЕЙЧАС ЖЕ!!!»
2
Оставалось только утихомирить Клода. Хирург достал из своих запасов настойку на ягодах можжевельника, носящую имя города, где он родился. (Ныне этот напиток известен как джин.) У мадам Пейдж были свои идеи на этот счет. Она не хотела упускать возможность опробовать свои богатые знания в области ботаники на практике. Хирург неохотно согласился, но поставил собственное условие: «Можете воспользоваться вашим средством, а я воспользуюсь своим».
Мадам Пейдж сначала хотела напоить Клода липовым чаем, лекарством от бессонницы, однако, увидев, в каком возбужденном состоянии пребывает ее сын, передумала и решила приготовить отвар валерианы. Она сняла с потолка растение и начала его мять.
Аббат внимательно наблюдал за действом и наконец спросил:
– Вливание?
– Нет. Это необходимо для того, чтобы полезные свойства вышли из растения в отвар.
Мадам смешала щепотку одного, капельку другого, добавила какой-то побег и высыпала все это в эль, подогретый на медленном огне. Поморщившись, Клод выпил обе жидкости, но ни джин, ни отвар не успокоили мальчика. Тогда аббат предложил свое средство – опиум. Это вызвало споры. Хирург ни в коем случае не хотел давать Клоду коричневатый пирожок, извлеченный из кармана аббата. Мадам Пейдж не была так уверена, а потому колебалась. Она с подозрением относилась к заморским снадобьям. Тогда аббат напомнил о том, что турки давали опиум раненым солдатам, дабы они шли в бой. Неожиданно из темноты последовал вопрос:
– Турки из Константинополя?
Клод заинтересовался, по каким-то необъяснимым причинам утешился и все-таки съел горький пирожок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51