– Чуть больше пяти футов по меркам города.
– Эта девушка, – сказал Ливре, будто представлял их друг Другу, – моя кузина Этьеннетта. – Книготорговец повысил голос: – Кузина, у которой так много работы, что она вмешивается в наш разговор! – Затем он вновь повернулся к Клоду. – Она счетовод в моем издательстве и имеет еще несколько обязанностей, отрабатывая тем самым большое жалованье, которое я ей плачу. Итак, пять футов. Очень хорошо. Ливрея тебе подойдет.
Смущению Клода пришел конец, когда Ливре объяснил, что имел в виду:
– У тебя приятная наружность, и ты наверняка привлекаешь внимание женского пола. К сожалению, у тебя акцент, выдающий не парижское происхождение, но с этим мы справимся. Я уже говорил твоему бывшему хозяину, что страницы должны храниться в книжном магазине. Я полагаю, ты достоин моего внимания. Я подам прошение гильдии и возьму тебя в ученики. Так как у меня на данный момент нет помощника, я не думаю, что ты откажешься.
Клод ответил, возможно, слишком резко:
– Я не ищу работы здесь. Я надеялся, что ваши познания в области часового дела и механики – аббат говорил, что раньше вы публиковали книги на эти темы, – помогут мне устроиться к часовщику в качестве усердного и компетентного работника.
– Аббат наверняка говорил тебе, что много лет назад я поменял свои пристрастия. Я ограничиваюсь философией.
Клод открыто заявил о своих желаниях:
– Я хочу быть только инженером, больше никем.
– Чушь! Ни в одной гильдии нет такой профессии. Подозреваю, этого слова нет даже в словаре. – Ливре заглянул в увесистый том, стоявший на столе из красного дерева. – Видишь, нет такой статьи.
Клод думал иначе. Он натолкнулся на это слово еще очень давно, когда учился в Турне.
– Вам стоит посмотреть слово «машина».
Они прочитали хором, один – по памяти, другой – из книги:
– Машина, слово греческого происхождения, означавшее выдумку, искусство. Значит, машина – это то, что состоит скорее из искусства и работы разума, нежели из прочных материалов. Поэтому изобретателей машин называют ing?nieurs или инженерами.
– Как остроумно, Клод Пейдж! – Ливре не оценил того, что его исправили, скорее, наоборот, взбесился. – Молодой гений! Ты, кажется, изучал часовое ремесло, когда я был в Турне. Если теперь ты наемный рабочий, покажи мне документы и приведи доказательства. Если нет, то проявляй должное уважение к своему будущему хозяину!
Целый час продавец книг насмехался и издевался, разбивая юношеские надежды Клода на куски, задевая его юношескую гордость. Он хотел раздавить Клода, заставить поверить в то, что Парижу нечегэ ему предложить. Только Ливре не знал, что Клод понял это и без его помощи.
– Поверхностные знания, которые ты получил в поместье, не смогут прокормить тебя, – доказывал торговец. – Единственное, что ты начал изучать, – и я должен подчеркнуть, насколько рудиментарны твои знания, – так это Библиополис, Город книг. Я говорил тебе об этом раньше, говорю и теперь. Я не могу помочь тебе с твоим желанием работать механиком.
Клоду нечего было сказать.
Продавец книг смягчился:
– Для кого-то, Клод, не иметь работы – значит отдыхать, жить праздно. Но в Париже все иначе. Безработица отнимает больше времени, чем любая работа.
Клод понял этот афоризм, потому что вот уже месяц отчаянно искал работу. Именно поэтому, когда их беседа подошла к концу, Клод Пейдж согласился стать учеником в издательстве «Глобус».
23
Первое, что должен был сделать Клод, это зарегистрироваться официально. Продавец книг отвел его в задние комнаты, где юноше предстояло надеть ливрею – бархатный камзол с двенадцатью пуговицами из слоновой кости и пару лайковых перчаток. Камзол висел на каркасе в форме хрупкой девушки, над головой которой возвышался чересчур большой парик Ливре. Кроме этого, на ней ничего не было.
– Юная леди, – сказал Ливре.
У юной леди имелись три руки, в одной она держала зеркало, в другой – тазик для умывания, в третьей – подсвечник. Она представляла собой необычный предмет мебели, нечто среднее между вешалкой для шляп и манекеном, хранившимся в нише у Клода. У юной леди было основание на колесиках и спиральное туловище, доходившее до самой головы, поддерживающей парик. Ливре велел юноше одеться в камзол, а сам в это время снял пару лайковых перчаток с перфорированной доски, с которой безвольно свисали еще полдюжины таких же. Он приказал Клоду примерить перчатки. Они не подошли, потому что у бывшего ученика аббата были очень длинные пальцы, но Ливре это не взволновало. «Твое уродство надо обязательно прятать!» – заметил торговец.
Пока они шли к нотариусу, Ливре распространялся о непрочности человеческих отношений и необходимости заверять вышеупомянутые отношения договорами. Клод, вспоминая, как аббат боролся против всего, что хотя бы отдаленно напоминало формальность, был готов принять любые условия, предложенные Ливре.
Они прошли под геральдическим щитом нотариальной конторы, и Клода попросили поклясться, что он является тем, кем является, – сыном покойного Мишеля Пейджа, часовщика, и Джульетт Кордан. Он поклялся. Далее Ливре попросили прилюдно поклясться, что он является тем, кем является. Книготорговец также поклялся, и таким образом выяснилось, что он сын судомойки из Людеака и неизвестного отца.
Продавец книг заплатил нотариусу и вместе с Клодом пошел в ратушу, где все уже ждали их. Чтобы ректор университета «упустил из виду» невежество Клода в области греческого языка и денежного обращения, Ливре пришлось заплатить небольшую сумму. Он записал это в свою книжечку, равно как и деньги, собранные генерал-лейтенантом полиции. Там же стояла пометка «подумать» о плате за знания, которыми Ливре собирался одарить Клода. Оплатить это предлагалось в будущем. В договоре не было никакой оговорки о месте проживания ученика. Здесь Ливре пользовался прерогативами возраста. Клод обязывался работать в магазине, но вот где ему спать – это уже его забота, а не(хозяина. В бумагах также говорилось, что Клод будет самостоятельно оплачивать стирку, свет и питание, однако раз в неделю ужинать с хозяином. Последнюю меру приняли, чтобы продлить рабочие часы. Обе стороны произнесли серьезные клятвы и подписали серьезные бумаги. Весь ритуал завершился дополнительными свидетельскими показаниями и запахом расплавленного сургуча.
Чтобы отпраздновать случившееся, Ливре пригласил своего нового ученика на ужин, поданный ровно в восемь. До тех пор питание Клода состояло в основном из дешевых, но вкусных ужинов мадам В. Эта пища была другой, хотя бы потому, что ее приему предшествовал ряд встреч иного рода, интересных и отталкивающих одновременно. Привычки Ливре, относящиеся к пище, хорошо запомнились – еще долго после его отбытия из поместья Мария-Луиза бесилась по поводу переваренной репы.
Ливре оказался даже более привередливым у себя дома, в Париже. Хотя произошли и кое-какие изменения. Вместо репы теперь подавался картофель. Ливре объяснил, что он проконсультировался с одним знахарем, который рассказал ему о достоинствах любимых клубней Пармантье.
Этьеннетта прислуживала и в качестве официантки, она принесла несколько блюд и быстро удалилась. Ливре сначала повел носом из стороны в сторону, затем принюхался, засопел и шмыгнул. Он подозрительно осмотрел пищу, по ходу дела проклиная кухарку. Никто никогда не мог понять, чего же Ливре боится. Он сплюнул в платочек, демонстративно лежащий на столе. Итак, меню включало отварной картофель, взбитый до состояния тех паст, которые изготавливали у аббата Клод и Анри, кожуру картофеля, сырую и похожую на бракованный кожаный ремень, и картофельный хлеб, крошащийся и черствый.
– Сегодня я не буду пить свою сельтерскую воду. Учитывая праздничную природу сегодняшнего ужина, я приготовил действительно особое средство. – Ливре разлил по стаканам мутную густую жидкость. – Кое-где ее называют мобби.
Клоду не понадобилось пробовать напиток, чтобы понять, каков его основной ингредиент.
В пище не имелось никаких специй, на стол даже не поставили солонку или мускатный орех. Единственным украшением стола было клокотание, исходившее из горла Ливре. Казалось, что-то шарообразное и влажное засело у него в груди. Кашель и оплевывания, которые Клод наблюдал в поместье, не шли ни в какое сравнение с прилагаемыми продавцом книг усилиями. За своим столом Ливре мог кашлять, задыхаться и сопеть, чавкать и плеваться. Звуки эти проверяли на прочность как желудок Клода, так и его символическое видение. Он мысленно сравнил репертуар Ливре с эффектом, производимым мокрой губкой, брошенной о стену.
Торговец принялся разглагольствовать в одиночку:
– Слово «соглашение» произошло от слова «зуб». И знаешь почему? Потому что документ будто разорвали зубами напополам, так выглядят оборванные края. Половина документа – учителю, половина – ученику, и никакого обмана!
Мысли Клода вновь воспарили. Насколько здесь все иначе! В Турне аббату достаточно было просто тронуть Клода за плечо, или улыбнуться, или задать сложный вопрос. Как там он говорил? «Я научу тебя учиться». Здесь Клода обязывают, грозя клочком бумаги с оборванными краями.
– Приказ, Клод, вот что самое главное. Одна из моих лучших статей называется так: «Место для каждого – и каждый бдит его». – Ливре процитировал самого себя с таким видом, будто верующий читает «Отче наш». – Для всего есть свое место. Не только для книг, стоящих на полке, или для перчаток на перфорированной доске, но и для ученика в магазине, для крестьянина в деревне, для короля во дворце.
Клод подумал над девизом. «Место для каждого – и каждый бдит его» – девиз человека, не терпящего нововведений. И все же Ливре был глубоко недоволен своим положением. Вот она, злая ирония судьбы, сделавшая этого человека продавцом и ярым критиком status quo одновременно.
– Твой предшественник, Клод, ничего не смыслил в работе с нашими лучшими клиентами. Он не понимал, что продажа книги – это акт обольщения. Клиенты больше заинтересованы не тем, что внутри книги, а тем, что вокруг нее. Мы можем переплести книгу в опоек, в сафьян и в другие виды кожи. Ну и, конечно, обложки-обманки для тех книг, что за занавеской.
Клод вновь отвлекся, пока не услышал, как Ливре сказал:
– Все дело в пропорциях. Фолианты – для роскошных комнат. Сейчас же, когда комнаты становятся все меньше, размеры книг тоже уменьшаются. Для нашей профессии это выгодно. Маленькие книги приносят нам изящную прибыль. Поэтому мы следим за шириной полей. Особенно выгодно издавать детские буквари. Маленькие книжки для маленьких глаз – большие деньги. О, эту мысль стоит записать! – Ливре достал книжечку и записал наблюдение.
Разговор стих, стихло клокотание, и ужин объявили законченным. Ливре вновь достал книжечку и просмотрел список одежды, которую Клод должен был носить: бархатный камзол в магазине, плащ для улицы, черные перчатки из грубой кожи для уборки крыльца, коричневые перчатки из грубой кожи для уборки магазина, белые – для книжной пыли, зеленые – для полировки меди и латуни.
– Я вычту стоимость камзола и перчаток из твоего жалованья. Плащ купишь сам. – Ливре подсчитал общую сумму долгов и, расщедрившись, сказал: – Я не возьму с тебя денег за сегодняшний ужин и за перчатки, которые ты сейчас носишь.
Теперь была очередь Клода плеваться.
– Но у меня нет денег, чтобы заплатить за все остальное!
– Чушь! Ни один гений не мог покинуть такого щедрого человека, как граф Турнейский, без компенсации.
– Я потратил все, что у меня было.
– А инструменты еще у тебя?
Клод кивнул.
– Тогда все просто. Продай их. Они тебе больше не понадобятся. Продай их, и все.
* * *
В ломбарде всегда царит атмосфера глубокой подавленности и печали, обусловленная высокой концентрацией в воздухе чувства утраты. Любой, кто заходит сюда, задается вопросами: «Что заставило музыканта продать свою скрипку? А графа – свои любимые часы? А как здесь оказалось оловянное судно? Или эта кукла из человеческой кожи?» Трагичность ощущается и в том, как расставлены предметы. Подвесив их на куски веревок или заперев в клетки, закладчик будто допускает, что в его ремесле действительно есть что-то криминальное. В конце концов повешение или тюремное заключение – судьба разбойника с большой дороги.
Клод попытался сделать трудный выбор между теми предметами, что некогда принадлежали настоящему романтику. Он должен был решить, какие вещи закладывать и сможет ли он их выкупить, тем самым загладив свою вину. Клод мог легко расстаться с париком, подарком аббата, потому что никогда не питал сентиментальных чувств к этим завитушкам из конского волоса. Сочинение графа пришлось оставить, так как книга могла вызвать интерес со стороны закладчиков. С манекеном Клод не хотел расставаться сам. Фигурка была для него чем-то большим, чем простым напоминанием о встрече с извозчиком. Бесполый, вечно молодой человечек мог понять любые переживания, с которыми к нему обращались.
Остальные составляющие своего материального богатства Клод положил в сумку и потащил на улочку, где в достатке жили люди, занимающиеся древним и дурным ремеслом. Он пошел один. Плюмо юноша нигде не нашел. Кроме того, журналист не одобрял его ученичества. Клод входил и выходил из множества лавок, шокированный предложенными суммами. В результате он решил заключить сделку в небольшом, плохо освещенном заведеньице, где вместо прилавка стоял ломберный столик, а в блюде возле входа лежала куча жетонов из публичного дома.
С болезненным интересом Клод осмотрелся. Огромные уродливые часы стояли на почетном месте рядом с кассой. У часов недоставало одной стрелки. За кассой сидел щупленький близорукий закладчик. Видимо, он полагал, что если окружит себя пистолетами и ружьями, это скроет его физические недостатки. Старинный короткоствольный мушкетон висел над еще более старинным кремниевым ружьем. За прилавком лежал заряженный револьвер, который мог успокоить даже самых недовольных клиентов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51