Так я закончу работу над списком Бюффона. Чучела нужны ему для его самого известного исследования.
– Какого?
– Поиски девственницы-проститутки.
Клод удивился. Он спросил, а не Пьеро ли автор водяных крыс, что выставлены в крытой галерее.
– А, одетых в красный атлас? Под вывеской с ножницами? Да, это мои, мои… Но должен сразу сказать, я не виноват, что мех выцвел. Владелец галереи выставил их на солнце раньше, чем они успели просохнуть.
Пьеро оказался неуверенным в себе чучельником. Он несколько минут рассказывал о недостатках меха, которых Клод даже не заметил. Затем, отвечая любопытством на любопытство, Пьеро спросил: а нельзя ли посмотреть на комнаты Клода? Как только чучельник вошел на чердак, то он сразу понял, что восхищаться этими неухоженными комнатами, обставленными плохой мебелью, незачем. Тем не менее его интерес возрос, когда он заметил несколько предметов в нише под балками, напоминающей то ли усыпальницу, то ли святыню. Пьеро особенно понравились манекен и миниатюра.
– А кто эта дама? – спросил он.
Клод соврал, назвав красавицу своей любовницей, которую он оставил где-то очень далеко. После этого юноша заговорил о другой своей страсти – к механизмам и механике вообще.
Пожалуй, самая откровенная ложь, о которой шла речь в письме, касалась обстоятельств, при которых Клоду удалось добыть карточку известного часовщика. Как вы уже, наверное, догадались, он не нашел работы в мастерской Абрахама Луи Бреге, хотя честно пытался. Клод исходил все улицы вдоль и поперек в поисках работы. Он исколесил весь Сите, напоминающий по форме лодку, таращась в витрины ювелирных магазинов, мастерских оптиков и часовщиков. Тридцать шесть раз он предлагал свои услуги, и тридцать шесть раз ему отказывали. Отказы эти содержали насмешки, презрение, оскорбления, молчаливую враждебность, открытую враждебность и лишь однажды жалость. Ее проявил подручный в мастерской Бреге на Ке д'Орлож. Он и дал Клоду карточку великого мастера, которую мальчик впоследствии отправил мадам Пейдж. Подручный даже показал Клоду личное рабочее место Бреге, где лежали чертежи grande complication.
– Часы для королевы! – сказал он. – Валы и подпятники из сапфира, колесики и перегородки из золота, завод платиновый. В этих часах проявится все, на что способна человеческая изобретательность!
У Клода не было слов. Он поразился, насколько чисто сделаны сложнейшие детали. Далее подручный намекнул, что за стакан вина может дать неплохой совет, но Клод не воспользовался случаем, потому что опасался за свое финансовое положение.
Позже Плюмо обругал друга за это.
– Ты в городе, где не пишут рекомендательных писем. Даже если у тебя есть талант, это совершенно ничего не значит. Твои знания в области самостоятельного продвижения по службе катастрофически недоразвиты! В следующий раз, когда тебя попросят, купи помощнику вина.
И Клод вновь и вновь предлагал кому-то выпить, урезая, таким образом, свои финансы. Впрочем, вскоре он понял, что слушать разговоры помощников скучно. Некоторых, кажется, заинтересовали компенсационные балансы и заточка механизмов, однако вместо этого они говорили о законах гильдии и плохом заработке. Клод пытался повернуть беседу в другую сторону, где смог бы проявить свои знания, но умельцы только смеялись над его серьезным отношением к любимому делу, предпочитая сплетничать о каком-нибудь конкуренте.
Клод сделал вывод, что эти люди – не часовщики. Они лишь расписывают циферблаты, изготавливают корпуса и вырезают механизмы. За восхищавшим его сдержанным лицом Бреге, за лицами Лепина и Ле Роя стояла дюжина неизвестных низкооплачиваемых ремесленников, мало заботящихся о продвижении своего дела. Они занимались подельщиной, вот и все.
В тот первый месяц, когда Клоду было нечего делать и не о чем мечтать, он проводил время на птичьих рынках. Здесь он мог вдыхать запахи деревни и размышлять о своем бедственном положении. На рынке присутствовало множество клеток, гораздо больших по размеру, чем вопящие птицы в них. Юноша оценивал по достоинству страдания несчастных тварей.
В тот день, когда Клод написал письмо домой, на рынке он видел, как мужчина своими пальцами набивает голубей и птиц покрупнее викой. Один торговец запихивал пищу в горло птиц. В конце дня тот же мужчина сжимал им глотки, чтобы они выплюнули зерно, которое еще не успели переварить. Ревизор (перо в шляпе говорило о его должности) смеялся над зрелищем, которое так расстроило Клода.
Он ушел с рынка, чтобы отдохнуть под Новым мостом. Пока клевал носом, он наблюдал, как колония пауков, неуверенных в надежности перекладин моста, спускалась по ниткам своих паутин, чтобы закрепить их об опоры арки. Неожиданно Клод заметил, что в его сумке шарит покрытая струпьями рука. Произошла драка. Повозившись немного, юноша наконец-то пересилил своего соперника комбинацией случайных, но эффективных ударов. Потасовка еще больше усилила отвращение Клода к городу. В ходе нее он упал в грязную лужу и запачкал свои единственные брюки. Во влажном пятне перед ним предстал весь город: смесь разных вин, экскременты из полумиллиона сортиров, кишки червей, крысиные испражнения, задушенные голуби. Все это взбито копытами лошадей и ботинками с железными носами в густую едкую пасту. Думаю, необязательно говорить, что пятно так и не отстиралось.
Вот об этом Клод и думал, когда писал матери. Вот почему он соврал, вот почему приукрасил те условия, в каких находился. Рассматривая письмо в темноте, он переживал, что цитата из святого Матфея расстроит мать. На ощупь отыскав свечу, он зажег ее и перечитал письмо, но все-таки решил оставить постскриптум. Клод прошелся по чердаку, насколько это позволяло обрубленное пространство, и встал перед нишей, где лежали его вещи. Долгое время он смотрел на книгу аббата. Прорезанная обложка была пуста, а деньги растрачены. Клод взглянул на картинку, изобразил вытянутые руки Спасителя, потупленный взгляд. И в этот момент мир открылся ему. Точнее сказать, земной шар.
22
Опустив глаза, Клод увидел имя издателя трактата по механике: «Опубликовано Л. Ливре, издательство «Глобус», Париж». Реакция Клода была следующая: «Ну я и тупица!» В поисках работы он совсем забыл о своем знакомстве с издателем порнографии.
На следующее утро Клод обсудил дело с Плюмо, который как раз вернулся домой после распутной ночи и мечтал о приятном сне. Заплетающимся языком он поведал Клоду все, что знал о Ливре:
– С ним связана одна скандальная статейка. Я писал о нем и о его партнерах, когда нуждался в деньгах.
Клод рассказал о своей встрече с продавцом книг.
– Я бы на твоем месте не возобновлял с ним знакомства, – сказал Плюмо. Далее последовали такие слова, как «самодовольное ничтожество» и «эксплуататор». – Не стоит обращаться к нему за поддержкой.
Клод тем не менее был неумолим:
– Я только хочу, чтобы он привел меня в часовую мастерскую. Он издавал книги на подобные темы в прошлом.
– Это было давно. Как тебе известно, он поменял занятие.
Клода это не остановило. Он направил свои стопы на улицы издательского квартала в поисках вывески «Л. Ливре, издательство "Глобус"». В растерянности юноша шагал по улицам, встречая на своем пути разъездных торговцев юмористическими книгами и дешевыми удовольствиями. Наконец он нашел магазин. На фасаде здания была изображена карта мира, без всяких признаков открытий капитана Кука и Лаперуза. Внутри Клод увидел изящный стеллаж и, что вполне естественно, множество книг. Гость поместья занимался выставкой, располагавшейся под изображением птицы. Клод посчитал, что это хорошее предзнаменование, ведь он знал историю сего пернатого создания. Пьеро рассказывал ему о Симург – персидской птице, которая была способна говорить и размышлять. Исследователь, поймавший ее, не понимал по-симургийски. Мало того, орнитологи и лингвисты до сих пор горюют, что он так и не довез ее до Парижа – птица погибла в дороге. Пьеро имел честь сделать из уникальной особи чучело. Клод хорошо запомнил это, потому что рассказ таксидермиста был непосредственным образом связан с отцовскими сказками.
Продавец книг вышел из магазина, чтобы поставить стенд снаружи. Гладковыбритые челюсти и огромный парик Ливре двигались независимо друг от друга, когда он наклонился, чтобы привести в порядок книги, сбитые прохожим. В его наряде не было ни одного недостатка, ни одна складочка не нарушала идеального порядка. Но все-таки что-то грубое присутствовало в этой аккуратности, да и в нем самом. Возможно, такое впечатление создавалось оттого, что он не раз останавливался, чтобы сплюнуть прямо на мостовую. (Свой платочек Ливре берег для официальных встреч.) Клод еще раз представился человеку, которого аббат прозвал Флегмагорлом.
Ливре опять сплюнул и сказал:
– Ах да, Пейдж. Я помню. Жди здесь.
Продавец книг зашел в магазин и вынул из тайника в своем столе маленькую книжку, ту, что Клод видел в поместье.
– «Пейдж, Клод, ученик графа Турнейского. Гений и талант».
Книготорговец цокнул языком и осмотрел Клода с головы до ног. Ливре хватило ума, чтобы увидеть, сколько в юноше рвения и пыла и что это неспроста, наверняка парень попросит о помощи. Клод являл собой просто Нужду во плоти. Ливре решил предупредить возможные просьбы или предложения услуг. А в этот миг Клод смотрел на птицу, и продавец книг спросил его (на это мальчик и рассчитывал):
– Ну и что думает гений об этом?
Последовав совету Плюмо, Клод отбросил всякую скромность. Он похвалил выставку и качество гравюр. Затем он рассказал приукрашенную историю Симург и описал, как она питалась, ее репродуктивные органы и манеру гнездиться.
– Я полагаю, тот факт, что они спариваются на лету, очень интересен.
Он рассказал о том, как поймали птицу, и описал ее голос, похожий на человеческий.
– Я также интересуюсь птичьим пением.
Знания выбрызгивались из Клода подобно тому, как молоко – из вымени дойной коровы.
Ливре пригласил юношу зайти в магазин.
– Только вытри ноги о мой коврик!
На полу лежал чистенький, пусть и изношенный, коврик из сизали, на котором была выткана монограмма Ливре. Клод решил, что уже достаточно вытер ноги, однако, судя по сопению и покашливаниям продавца книг, ошибался. Юноша вернулся к коврику и еще немного покрутился на нем.
Когда они вошли в магазин, зазвенел дверной колокольчик. Клод огляделся и увидел, что тот же мотив, что и на коврике, повторяется по всему магазину. Двойная «Л» присутствовала на чашах, на ковре, в экслибрисах.
Книги расставили согласно их размерам и тематике. Кварто рядом с кварто, ин-фолио – с ин-фолио, трактат по механике рядом с трактатом по механике. Не было здесь и шатких строений в форме пирамид, поднимающихся с пола. Книги, украшенные завитушками и орнаментом, стояли так, что на стене образовывался узор из золоченых корешков. Даже мохнатые кипы непереплетенного материала были приведены в порядок. Различные декреты, обращения, акты, законы и королевские указы Ливре перевязал ленточкой. Книжные полки являли собой не просто модную тогда категоричность. Они выстроились в систему, достигшую апофеоза Порядка и Дисциплины, стали продуктом деятельности совершенного Homo hierarchicus в лице Люсьена Ливре.
Посреди магазина, на полу, покрытом черно-белой шестиугольной плиткой, располагалось несколько шкафов с застекленными витринами.
– Мои витрины! – сказал Ливре. – Они дают пристанище книгам, но, думаю, ты понимаешь, что некоторые книги недоступны человеческому взгляду. Они за шторкой. – Его палец указал на саржевую занавеску, по бокам которой помещались два больших глобуса.
Похожий на голубятню огромный письменный стол из красного дерева занимал почти все пространство. Вдоль стола была протянута бечева, на которой висели кусочки бумаги, похожие на знамена какого-то военного судна или на лилипутское белье, развешанное для просушки. (Кстати, перевод «Приключений Гулливера» всегда наличествовал в коллекциях «Глобуса».) Ливре заговорил первым:
– Раз уж ты не принес ни новостей, ни часов от графа, я могу сделать вывод, что ты больше не в его услужении. Я тоже. Он разорвал со мной отношения, хотя все еще должен мне много денег. Он даже не соблаговолил отправить мне портрет, за который я несу прямую ответственность. Впрочем, кредиторы аббата вскоре потребуют от него возвращения долгов.
Клод сдержался и ничем не показал, какое удовольствие ему доставила новость, что у аббата возникли серьезные проблемы и его привлекут к ответственности, пусть и не за столь серьезное преступление, как убийство. Клод уже подумывал, отдать ли Ливре портрет, и все же решил, что это вызовет слишком много вопросов.
Клод старался подражать манере Ливре говорить витиевато:
– Как вы совершенно точно подметили, я больше не в его услужении.
– Я также предполагаю, что ты страстно жаждешь неких перемен в своей жизни. Не так ли?
Клод кивнул.
– Я так и думал. Вероятно, я смогу тебе помочь. Неужели все так просто? Неужели продавец книг приведет
его прямо в часовую мастерскую?
Но Ливре доказал, что действительно является самодовольным ничтожеством и эксплуататором, как и говорил Плюмо.
– Не думай, что я возьму на себя такую ответственность и оценю достоверность предложенных тобой сведений касательно Симург. Достоверность для меня ничего не значит. Позволь мне взглянуть на твою руку. – Ливре поморщился. – Нам придется прикрыть это уродство. Каков твой рост?
Клод не понимал, зачем и для чего продавец книг задал такой вопрос, но решил, что не стоит рисковать возможным покровительством. Он ответил:
– Два с половиной фута.
– Сколько? Это что еще за мерки?
– Это мерки поместья. Мы использовали константинопольский фут.
Из задней части магазина донесся женский голос:
– Это примерно в два раза больше, чем парижский фут, если я правильно помню свои записи.
Ливре заорал:
– Просто скажи мне, сколько это будет здесь, в Париже!!!
Перо зацарапало по бумаге, и после нескольких подсчетов женский голос объявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51