В свободное время от кормления морковкой своего любимого пса Геркулеса (такое меню придавало блеск его меху) граф развлекался с увеселительными приспособлениями, научным оборудованием и древними игральными картами. В его коллекции насчитывалось тридцать расписанных золотом и серебром колод!
Когда аббат и Клод прошествовали в кабинет дворянина, молодой красивый слуга объявил, что граф задержится. Аббат сначала осмотрел ртутный бассейн весом в сто пятьдесят фунтов (по его собственным оценкам), затем повернул ручку механического планетария, разместившегося на подставке. Клод по привычке мысленно перечислил все предметы в комнате: коллекция вогнутых и выпуклых зеркал, зажигательное стекло на подоконнике, четыре электрические машины, такие привычные взору философа инструменты, как микроскоп, барометр, гидрометр, гигроскоп (Клод предположил, что не такой точный, как еловая веточка его матери), полка с аэрометрами (один был похож на серебряный волан, другой – на китайскую ракетку, третий – на королевскую державу). Клод обрадовался, что они оставили свои поддельные приспособления дома.
Составление списка прервалось, когда аббат повернул ручку планетария с такой силой, что Марс слетел с орбиты и закатился под стол. Как раз в тот момент, когда Клод пытался восстановить порядок во Вселенной, вошел граф Корбрейский.
– Мы уже встречались раньше, – отчеканил он.
– Да, сэр, в магазине Люсьена Ливре, – ответил Клод, поднимаясь с пола.
Аббат почувствовал, что его присутствие неинтересно графу. Здесь только Клод мог добиться поддержки. Поэтому Оже промолчал, стоя за столом, заваленным изделиями из стекла.
– Мой друг, – сказал Клод, посмотрев на аббата, – тот самый человек, который делал «Даму с собачкой на качелях».
– Давайте больше не будем говорить о тех часах, – ответил граф. – Я совершил ошибку. Пусть это останется нашим секретом. Ведь мне приходится помнить о своей репутации.
– Хорошо, забыли.
– Тогда зачем вы пришли?
– Мы хотим, чтобы вы помогли нам с механическим воспроизведением звуков. Вы интересовались этим раньше.
– Возможно, Даже если и так, я уже все забыл. Это было очень давно.
– Тогда я надеюсь, что вы позволите мне напомнить об этом деле.
Граф любезно согласился.
Клод начал свою речь с лирического рассказа о путешествиях.
– В хижинах горцев я видел машины, в которых дерево и железо слились так же легко и естественно, как встречаются небесная твердь и горы. Я слышал, как голосовые связки мертвецов наигрывают печальные мелодии. Я даже понял, как говорит флейта. И теперь я хочу, monsieur le comte, соединить все эти исследования в одном грандиозном устройстве.
– Не вижу связи между твоими исследованиями. Впрочем, это не твоя вина.
– Моя мать, – продолжал Клод, – говорила, что лучше взрастить один богатый урожай, чем размениваться на многие. Но также она ценила те особенные сады, где разнообразие крылось в их внутренней глубине.
– Ну, покажи мне эту твою внутреннюю глубину.
Клод достал тетрадь с набросками. Граф притворялся, что все понимает. Он задал несколько вопросов не по существу, однако изобретатель отвечал так, будто они раскрывали самую суть его работы. Граф также отметил, что у него есть несколько условий, и Клод с радостью их принял. Ведь выбора у него не было.
Скормив Геркулесу морковку, граф удовлетворенно-благодушно изрек:
– Что ж, ты получишь свою говорящую голову.
Он позвал секретаря. Красивый парень вбежал в кабинет, зажав пантограф под мышкой. Граф диктовал, секретарь строчил, и два набора деревянных рукояток производили на свет тот же самый текст в уменьшенном формате. Контракт был коротким и четким. В нем оговаривались обстоятельства финансирования, способ оплаты и условия оплаты. Имя графа заносилось в текст только после предварительного одобрения с его стороны.
– Репутация, знаете ли, – заметил дворянин.
Главный пункт договора звучал так: «Я оплачу изготовление искусственной головы, которая, при помощи шестеренок и блоков, а также других научных приспособлений, будет говорить. Говорящая голова должна иметь в своем репертуаре, помимо других звуков, такие слова: «Vive le Roi – да здравствует король!» Срок в девять месяцев, начиная с момента подписания договора обеими сторонами и до завершения работ, был надписан сверху, соглашение скреплено подписью графа и засвидетельствовано аббатом, чей автограф было почти невозможно разобрать.
53
Дойти до улицы Святого Севериана можно было и пешком. Но Клод и аббат решили нанять коляску.
– Поторопись! Друзья ждут нас! – сказал Оже.
– Ты рассказал им о встрече?
– Я был уверен в успехе.
По дороге домой они разговаривали друг с другом на языке специалистов – о разнообразных шарнирах, о расположении трубок и зубчатых механизмов, о закаливании стали. И лишь когда они въехали во внутренний двор, аббат остановился.
– Теперь нам пора забыть о делах. По крайней мере на день. Помни, что говорила твоя мать: «Делу – время, потехе – час». Пришла пора веселиться!
Назидательные проповеди мадам Пейдж никогда не включали в себя подобные простоватые изречения, однако Клод был слишком счастлив, чтобы спорить.
Аббат заорал еще со двора:
– Journaliste! Empailleur! Nouricce!
Головы Плюмо, Пьеро и кормилицы с Агнес на руках появились в проеме слухового окошка. Клод ничего не сказал. Вместо этого он поднял высоко в воздух полный кошель монет. Головы исчезли. Донесся звук спускающихся по лестнице деревянных башмаков кормилицы, подбитых сапог журналиста и тапочек из выделанной страусиной кожи Пьеро (таксидермист нередко пользовался оставшимися от чучел лоскутами для своих целей).
Друзья выбежали во двор, наряженные и готовые к празднику. Кормилица даже взяла напрокат сложное, слегка старомодное платье, непривычно сдавливающее некоторые части тела. Посовещавшись, Клод и компания решили отправиться на фестивальную площадь.
Вскоре вся группа тронулась в путь, рука об руку: Агнес боязливо схватилась за тонкий пальчик кормилицы, кормилица цеплялась за шершавую руку чучельника (слишком много мышьякового мыла), чучельник держал перепачканные чернилами пальцы Плюмо, а тот, в свою очередь, подхватил под руку аббата. Последний также опирался на Клода, чтобы не упасть. Цепочка не разбилась даже, когда они проходили под аркой, несмотря на то что проход был довольно узким. Все еще держась друг за друга и хохоча, друзья залезли в поджидающую у ворот коляску.
Неподалеку от фестивальной площади они купили маринованных огурцов и овсяный хлеб. Клод заметил человека-оркестр, которого встретил в свой первый день в Париже, и обнаружил, что тот прикрепил еще несколько колокольчиков к наряду. Хотя это и позабавило Клода, он все же решил не портить звуковыми исследованиями праздник. Работа, как верно сказал аббат, начнется по-настоящему только на следующий день.
Агнес протянула пальчик, указывая на арку в дальнем конце площади, где разместился жонглер. Группа друзей попыталась протиснуться поближе, но их остановила толпа, собравшаяся перед крытым павильончиком. Зазывала обещал им показать чудеса эквилибристики и акробатики. Друзья прошли мимо игрушечного скрипача, привязанного к человеку.
– Посмотри! – сказал Клод дочери. – Кукла заставляет своего хозяина играть на скрипке!
Около пожирателя огня, от которого несло серным духом, другой зазывала разглагольствовал о совершенствах человека с обезьяньим хвостом.
– Только что с корабля! – кричал он, не уточняя, с какого именно. – Для леди и джентльменов! Произошел от расы хвостатых галерных рабов, где в скамейках даже проделывали дырки, чтобы разместить их необыкновенные органы! Страшный сон портного, мечта любой женщины! – Играя на любви публики ко всему непристойному, зазывала просунул полы фрака между ног.
Дальше друзья имели честь лицезреть человека с извращенным чувством голода. «Этот человек с жадностью набрасывается на все, что ему дают!» – гласила надпись на плакате, изображающем его предыдущие обеды. Агнес показывала, а Клод читал вслед за ее пальчиком: «Свечка, шерстяные гетры, набор салфеток, амбарный замок с резной скважиной, кадка из-под масла, два карманных ножа, молоток каменщика, конский хвост, горшок с травами, включая сам горшок». Ныне жертвой всепоглощающего голода обжоры стала книга великого Рабле.
– Переплетенная в опоек, – заметил Плюмо.
– Вот бы сюда Ливре! – сказал аббат. – Он всегда терпеть не мог жадных читателей.
– Думаю, извозчик тоже оценил бы этого парня! – отметил Клод.
Все посмеялись над другом, которого сейчас не было рядом (он застрял на паромной переправе через Треву). Они прошли мимо африканца, весьма экзотического человека, который разговаривал сам с собой, присвистывая и прищелкивая. Это веселило зевак, собравшихся вокруг. Клод сказал: «Я где-то читал, что пение скрипки больше всех остальных музыкальных инструментов похоже на человеческий голос. Подозреваю, автор книги не был на родине этого бедняги!»
Наконец группа добралась до жонглера. Выступающий демонстрировал завидное мастерство. Люди толпились возле него, и наши друзья с трудом нашли место, откуда можно было наблюдать. Жонглер подбрасывал в воздух несколько разных предметов, взятых у зрителей. Самыми запоминающимися из них были рыба и кожаный ботинок, снятый с ноги заинтересованного прохожего. Завидев в толпе Агнес, жонглер стащил с ее головы шапочку и добавил в свой круг. Толпа зааплодировала. Клод залез в кошелек и выудил из него мелкую монету. Ему нравилось в этот вечер играть роль покровителя.
Жонглер зажег три факела и крутил ими высоко в воздухе. Затем туда же последовала сковородка, зажатая меж коленей. Из кармана сюртука циркач достал яйцо, потом еще одно, и вскоре они закрутились вместе с другими предметами. Список предметов рос. Казалось, жонглеру все труднее и труднее манипулировать ими. Он сгибался в коленях, задирал голову, напрягал мышцы на шее. Пот струился по его щекам. И в тот момент, когда зрители уже собирались взорваться аплодисментами, жонглер потерял контроль. Яйца, факелы, сковородка – все рухнуло на пол. Волна вздохов прокатилась через толпу, однако уже через секунду, быстрее, чем можно произнести «фокус-покус», несколько пар рук бешено захлопали. Толпа посмотрела внимательнее. Факелы приземлились на не замеченные раньше дрова, сверху упала сковородка. Яйца разбились в ней и теперь преспокойно жарились. Зрители побросали монеты в шляпу жонглера и начали расходиться, зажав кошельки в руках, чтобы предотвратить нелегальные проявления левитации.
Тут журналист заметил палатку, в которую обязательно хотел заглянуть. В ней помещалась копировальная машина, принадлежавшая специалисту по силуэтам. После короткого и нежного спора с Агнес Маргарита приподняла тяжелый занавес, чтобы утолить любопытство двухлетней воспитанницы. Они устраивались в темной комнате, пока Клод расспрашивал человека, следящего за процессом проявления силуэтов. Мужчина объяснил, что отражательное зеркало разбилось, а потому изображение получится перевернутым. «Законы оптики, знаете ли», – серьезно произнес он. Копировалыцик отрегулировал фокус и поймал отражение на пластинке решетчатого стекла. Затем закрепил четырьмя кнопками листок промасленной бумаги. Крышку с объектива сняли, и показался свет. На стекле проявились кормилица и Агнес. Мужчина велел им устроиться поудобнее, а потом начал обводить контуры. Он пользовался черным графитовым карандашом, который, по его мнению, обладал лучшими качествами по сравнению с мелом.
Только Клод его не слышал. Он был очарован сценой, проявившейся внутри сетчатой рамки. Он смотрел, как Маргарита весело качает его дочь, затем ласково целует ее в щечку. Это был нежный поцелуй, и его нежность тронула сердце молодого отца. Клод видел лишенное матери дитя и бездетную мать. Сцена напомнила ему икону, Мадонну с младенцем, хотя и (виной тому законы оптики) Мадонну с младенцем вниз головой. Он задумался: «Каково это, когда тебя целует Маргарита?»
Долго думать ему не пришлось. В ту ночь, после того как подвесная кровать была опущена, кормилица сама пришла к Клоду.

Часть IX
Пуговица
54
Именно Маргарита сделала первый шаг. Она чувствовала на себе пристальный взгляд Клода по пути домой, но знала его достаточно хорошо, чтобы понять – юноша не станет действовать сообразно своим желаниям. Не сказав ни слова, она осталась на чердаке после того, как Агнес уснула. Затем Маргарита разделась.
Раздевание началось со снятия взятого напрокат платья. Она вытянула руки, и этот жест напомнил Клоду о расписанном ситцевом переднике Катрин. Затем Маргарита стянула с плеч муслиновый шарф. Она повесила его на цепь, при помощи которой кровать крепилась к стене. Руки кормилицы замерли на мгновение на первом крючке платья перед тем, как расстегнуть остальные. Она развязала шнурок, стягивающий обременительные кринолины. Они упали на пол. Затем она сняла расшитый корсаж, белье и другие кружева. Упала нижняя юбка. На Маргарите все еще оставался корсет. Конструкция из китового уса, кишок и кожи, изменившая формы тела кормилицы, восхищала Клода. Потребовалось всего несколько мгновений, прежде чем женщина полностью освободилась от оков взятого напрокат одеяния.
Клод взглянул на отметины, пересекающие нежный стан Маргариты.
– Больно, наверное?
– Да, – ответила Маргарита. Она положила руку Клода, одетую в перчатку, на одну из отметин. Он провел пальцем по следам вокруг ее талии, вдоль спины и вверх по груди, где объемы значительно увеличивались. Неожиданно юноша заметил, что до сих пор одет в праздничный костюм: перчатки, туфли с пряжками, брюки и выглаженная рубашка все еще были на нем.
Маргарита принялась за Клода, помогая ему раздеться при помощи рта. Она задержалась на пуговицах. С тех пор как Клод носил бархатный сюртук, пуговицы стали для него буквально проклятием. Но теперь они придали действу некую утонченность и очарование. Маргарита закончила, оставив всего одну пуговицу – на брюках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51