– Надеюсь, этим «должны быть» ты выражаешь не сомнение? Ты задерживал поставку дважды, и мои клиенты недовольны.
Аббат не обратил внимания на последние слова.
– Они скоро будут готовы. Нам нужны новые материалы.
– Я привез заказ на «Потаскушку». Заказанные картинки отмечены на отдельном листе бумаги. И еще есть одно немного странное задание, непохожее на другие. Мужчина, мой постоянный клиент, попал в трудную ситуацию, требующую особого внимания.
Ливре прошептал детали на ухо аббату, и тот сначала удивился, а потом развеселился. Затем продавец книг обратился к Клоду:
– Тебе надо изобразить грязную сцену, какую – можешь придумать сам, но лицо героини должно принадлежать вот этой даме.
Ливре достал маленький сверток из любимой им коричневой бумаги.
– Проверим твои таланты! – сказал он.
– Да, и твою гениальность, – добавил аббат.
Продавец книг положил сверток на стол.
– Это портрет в миниатюре, выполненный на слоновой кости.
Вскоре разговор был закончен, и Ливре, с позволения хозяина, покинул комнату. Он сказал, что уедет завтра же вечером, до заката. Затем торговец отнес в свою комнату несколько книг под общим названием «Парижские тайны».
15
– Кто она? – спросил Клод. Он заинтересовался красивой молодой женщиной на портрете. Свиток «Ч» давал лишь самую поверхностную информацию: «Один корпус из серебра – портрет в миниатюре, любой рисунок, для месье Хугона».
Аббат ответил:
– Ее зовут Александра Хутон. Ливре сообщил мне, что она довольно давно спит с мужем в одной постели, но до сих пор остается девственницей. Часы должны спровоцировать ее на выполнение супружеских обязанностей. Нам предстоит смастерить механизм и корпус, чтобы, как выразился Ливре, «пробудить в ней желание». А она красотка, просто Мадонна без младенца, не так ли?
Клод кивнул. Он никогда раньше не видел такого красивого лица. От него исходила такая сила и привлекательность… Мягкая линия подбородка, пухлые губы, чуть вздернутый носик… Но истинная красота женщины таилась в глазах. Сверкающие глаза, цвета среднего между кобальтом и берлинской лазурью, говорили о неудовлетворенной чувственности. Ощущение усиливалось из-за бровей, которые не просто вздымались, будто арки, над глазами, а дерзко и надменно парили над ними. Лицо окаймляли светлые волосы, скорее всего натуральные, украшенные мелкими полевыми цветами.
Клод взял миниатюру и разглядывал ее под покровом одеяла, лежа на соломенном тюфяке. Приятная волна разлилась по животу, и это, несомненно, выдало бы причину его беспокойства, если бы Анри не спал крепким сном. Желание Клода, стыдливое желание юноши, усилилось тем, что уже долгое время он делал «Часы любви» и добился в этом успеха. Во сне он приставлял лицо прекрасной незнакомки к телам, которые обычно рисовал на табакерках, визитницах или часах. Гениталии Клод воображал грубо, совсем не так, как во время изящной работы днем.
На следующее утро Клод попытался нарисовать то, что видел во сне, приложив лицо к изображению «Потаскушки», однако понял, что не способен на это. Он не мог привить банальным извращениям Люсьена Ливре ту таинственность, что окружала парижскую незнакомку. Хотя с механической частью проблемы юноша справился без труда. Клод смастерил маленький поршень, подталкивающий женское тело в объятия мускулистого краснокожего мавра. (Цвет получился в результате смешивания селитры и купоросного осадка.) А вот нарисовать лицо, что обычно давалось ему так легко, теперь представлялось невозможным. Клод не мог изобразить красоту глаз и бровей женщины. Часами он просиживал в ненадежной позе – поставив пятки на книжную полку, с соболиной кистью в одной руке, и миниатюрой – в другой. Его прежняя неудовлетворенность вернулась. Он мучился, смотрел на портрет и водил по зубам кончиком кисти. После каждого мазка Клод звал Анри и нервно спрашивал:
– Какой бы цвет подобрать для внутренней части бедра?
– Массикот, пожалуй.
– Слишком желт для такой нежной девственной плоти! – страстно возражал Клод.
– У нас есть запас того английского белого графита…
Клод качал головой. Перебранка продолжалась до тех пор, пока они не остановились на сурьме. Когда аббат случайно услышал об их выборе и пошутил по этому поводу (сказал что-то о «языке алхимика на бедре парижской красавицы»), Клод так разбушевался, что всем стало ясно – он страстно влюблен. Аббат отвел юношу в сторону и сказал:
– Ты сейчас в таком возрасте… тебе хочется буйства духа и тела. Я могу помочь тебе в достижении только одной из этих целей, хотя был бы рад помочь во всем.
Клод задал прямой вопрос:
– Вы когда-нибудь любили то, что вам недоступно?
– Недоступное, недосягаемое – это все, что я знал, дорогой визирь. У твоего калифа никогда не было гарема. – Аббат взял Клода за руку, как делал это уже много раз. – Мои эмоции никогда не находили выхода. Ни в работе, ни в любви. Я надеюсь однажды исправить это. Впрочем, позже я тебе все объясню.
– Опять секреты?
– Конечно. Но все эти секреты на самом деле представляют собой лишь одну тайну, и скоро она тебе откроется. Я говорил тебе, что моя жизнь – это череда скрытых комнат. Всегда есть еще одна, куда никто не входил.
– И когда же ваша тайная страсть откроется мне?
– Какая именно?
– Я имею в виду мадам Дюбуа.
– Мадам Дюбуа? – Аббат удивился, что Клод о ней слышал. – Мадам Дюбуа – не страсть, а обуза. И я подозреваю, вы с ней познакомитесь сразу после твоего путешествия в Лион.
Подозрения аббата не оправдались, по крайней мере не полностью. Накануне путешествия, а не после него, произошла встреча Клода с мадам Дюбуа, встреча, момент которой оттягивался изо всех сил. Путешествие в Лион с остановкой в мастерской республиканского часовщика затевалось, дабы расширить познания Клода в механике и научить его ценить «человека, каким бы он ни был, принять любого, обретающегося на земле», как говорил Игнатий Лойола.
– Твое воображение, – добавил аббат, – нужно питать. Ничто не станет для него лучшей пищей, чем поездка.
Счетовод одобрил четырехдневное путешествие только после того, как решили, что Клод отвезет три изделия – одну «Расстриженную монашку» и две «Сельские шалости», прямо-таки классику жанра, – в Женеву, а затем доставит заказы из Лиона. (Недавно предприятие аббата понесло убытки – перевозчик украл «Даму с собачкой на качелях».)
Оже считал, что в Лионе можно найти замечательные образцы того, как простри человек становится волшебником или алхимиком. Весь вечер он разглагольствовал (с бокалом токая в руке) на тему чудес, которые могут продемонстрировать простой кровельщик, переплетчик книг, винокур, шелкокрутильщик, плетельщик корзин. Аббат с энтузиазмом рассказывал о работе торговца свечами, пел дифирамбы глашатаям и продавцам булавок и мыла.
– Только никто из них, даже сапожник, не годится тебе в подметки. Никто не владеет подобным мастерством и талантом.
– Может, нам стоит обсудить маршрут? – перебил его Клод. Он был терпеливым слушателем, но знал, что иногда стоит направлять поток мыслей учителя в нужное русло.
Маршрут оказался довольно простым. До Женевы Клод доедет в повозке. Там он покажется сам и продемонстрирует часы в конторе счетовода, который и оплатит его проезд до Лиона.
Аббат дал Клоду часы и парик, предназначенный специально для путешествий и давно забытый им.
– Это не все, что ты возьмешь с собой, – сказал Оже. Порывшись вокруг себя, он извлек на свет книжку, хранившуюся в глубинах гроба-исповедальни. – Путешествие в Лион обещает быть утомительным, а потому я предлагаю тебе взять с собой вот это.
Книжка размером в 1/8 листа называлась «De Christus Mecanica». На обложке было нарисовано механическое распятие. Книги на латыни не слишком привлекали Клода, но то, что он успел прочитать, могло принести определенную пользу его делу.
Аббат печально произнес:
– Я опубликовал ее в Париже. Это дань одному из моих увлечений, о которых я тебе рассказывал раньше. В ходе ее публикации я и познакомился с Люсьеном Ливре.
Действительно, имя Ливре и эмблема его книжного магазина присутствовали на титульном листе (об этой традиции пришлось забыть, когда торговец начал печатать порнографию).
– А Ливре все еще издает книги о механике?
– Раньше издавал, теперь – нет. Постарайся понять смысл книги, когда будешь читать ее во время поездки. Жаль, что некоторые иллюстрации не вошли в издание.
Клод взял книгу к себе в комнату и показал ее Анри, который уже почти заснул, а потому не слишком заинтересовался томом. Да и вообще его знание латыни ограничивалось названиями лекарств и надписями на горшках с эмалью. При свете единственной свечи Клод начал изучать подаренную книгу, положив ее на колени. Текст было трудно разобрать. Мерцающий свет и храп Увальня отвлекали мальчика. AF переплетались и превращались в SF, a JAL сливались в LH, не говоря уже о рисунках.
Ум юноши бродил неизвестно где, пока неожиданно Клод не заметил, что баланс обложки нарушен. Спереди она весила гораздо больше, чем сзади. Он присмотрелся. Крапчатый форзац прикрывал отверстия, вырезанные для очков, а в углу аббат написал: «Молодому человеку со столь необычным взглядом на мир». Чернила немного растеклись, и Клод понял, что пока аббат писал посвящение, он чихнул.
Клод провел ногтем по обложке и заинтересовался еще больше. Он взял щепотку угля из коробки с красками и растер ее по внутренней стороне. Проявилась длинная извилистая линия, похожая на нос. В этот момент погасла свеча. Он зажег ее снова, стараясь сдерживать растущее возбуждение. Клод взял еще одну щепотку угля и вновь растер ее по обложке. Возникшие линии образовали подбородок, лоб и завитки волос. Вместе они напоминали знакомые мясистые черты лица короля. Ножом Клод подрезал форзац. Теперь-то он понял, почему передняя и задняя обложки книги имели разный вес. В двух отверстиях для нюрнбергских очков лежали две монеты: одна – луидор, прямо с французского монетного двора, вторая – риксталер, расширивший нумизматические границы книги, включив в них Пруссию.
Клод перевел дыхание, зажав в одной руке портрет Людовика XVI, в другой – Фридриха Великого. Он думал, не разбудить ли Анри, чье сонное дыхание участилось настолько, что его просто нельзя было сравнить с медлительностью дневного образа жизни. Но что он скажет? Что повлечет за собой такое открытие? Испуг, зависть или, что скорее всего, особенное состояние, свойственное только Увальню – смесь лености и печали; настроение не менее тонкое, чем цвета, смешиваемые для «Часов любви».
Клод решил порадоваться деньгам в одиночку. Он тихонько взвизгнул, подергал ногами в разные стороны и начал думать о завтрашнем приключении. Он отправлялся в Лион, имея при себе деньги. За ночь возбуждение только росло в Клоде. Солома все сильнее раздражала кожу, а список желаний рос и разворачивался, подобно турецкому ковру. Клод мечтал приобрести все инструменты, упомянутые в «Очерке о часовом деле» Берту, закупить побольше красного золота, рубиновых шпателей, запастись отполированной сталью. Он бы взял напрокат экипаж, и единственной его спутницей стала бы дама, вдохновившая художника на создание миниатюры.
Клода разбудил оглушающий храп Анри. Уснуть снова не получилось, и юноша решил выбраться из постели, чтобы поблагодарить аббата. Он прошел по всем комнатам, но нигде не обнаружил графа – ни в мастерских, ни в большом зале, ни среди выстроившихся в зигзаг альковов, соединяющих комнаты поместья. Вдруг Клод услышал отдаленное треньканье музыкального инструмента. Он звучал, подобно клавесину, возле библиотеки и все же отличался настолько, что его стоило занести в свиток «3». Клод прислушался. Музыка то и дело прекращалась, и в этих паузах юноша мог расслышать голоса. Он вошел в часовню. Еще до того как нажать на резной квадратик, Клод знал, что аббат принимает у себя мадам Дюбуа. Предположение вскоре подтвердилось. Он увидел аббата и его гостью сквозь ширму, скрывающую самую секретную комнату графа. В мягком свете керосиновой лампы вырисовывался старческий силуэт Оже. Он разговаривал с мадам Дюбуа, которая сидела.
Уже второй раз за ночь Клод видел две головы в профиль, но эти представляли для него больший интерес, нежели короли на монетах. Особенно профиль мадам Дюбуа. Ее нос грациозно изгибался, а шея постепенно переходила в несоразмерно большую грудь. Голову венчали волосы, коих было очень много, и Клоду показалось, их можно легко снять. Одетая в кринолин, она держала в длинных ловких пальцах два крошечных молоточка и стучала ими по струнам открытого клавесина. Нижняя часть ее тела со всеми прелестями скрывалась в тени инструмента.
Клод хотел поблагодарить аббата за подарок, однако опасался нарушить неприкосновенность мирка за ширмой. Он никак не мог решиться, входить или нет. Клод наблюдал, как аббат дает указания своей тайной ученице. Мадам Дюбуа снова начала ронять молоточки на струны, но после нескольких сыгранных нот остановилась.
Аббат пододвинулся к ней и вежливо напомнил:
– Милое создание, играйте с душой. – Он изменил положение ее рук и молоточков над струнами клавесина, нагнулся и поцеловал ее. – Давайте попробуем еще раз.
Женщина повернулась к клавесину и принялась выстукивать начало мелодии. Техника ее игры почти не улучшилась. Хоть и стараясь изо всех сил, мадам Дюбуа никак не могла извлечь из инструмента звуки, подобающие ее милой наружности.
– Не останавливайтесь, – проворчал аббат, и тем не менее ученица остановилась.
Оже рассердился и начал ругаться:
– Ну какая же вы глупая! Вы так ничему и не научились!
Мадам Дюфуа молчала. Она начала играть снова, и опять последние ноты мелодии ей не дались.
Аббат взорвался:
– Я же говорю, не останавливайтесь, а вы продолжаете донимать меня своей неуверенностью!!!
Горечь в голосе аббата поразила Клода. Так гневно он обычно разговаривал только о религии. Клод не знал, оставаться ему на месте, вмешаться в спор или вернуться в комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51