А беднягам, у которых даже своего ножа не было, позволялось наедаться до отвала. Подкрепившись, они уходили и славили имя Уорика по всей земле; его знали даже в далекой Богемии. Уорика проздали Делателем Королей, потому что он сверг Генриха и посадил на трон Эдуарда.
Вечер был хорош всем, кроме одного: рядом со мной не было Джона. Он оставался на севере. Уорик передал мне от него привет и послание.
– Джон должен собрать шотландских дворян с границы и доставить их в Йорк. Там они встретятся с представителями Эдуарда и составят мирный договор. Он велел передать на словах, что очень скоро навестит тебя.
– Папа, почему ты снова уезжаешь? – со слезами на глазах спросила его маленькая Анна.
– Детка, мне нужно вернуться в Лондон и поговорить с французским послом, – ответил Уорик, погладив по голове девочку, сидевшую у него на коленях. – Я хочу женить нашего храброго короля Эдуарда.
– Серьезно? – не удержалась я. – И на ком же хочет жениться король Эдуард?
– Эдуард? Он слишком занят своими шлюхами, чтобы думать об этом. Я все решу сам, – заключил Уорик. – Я собираюсь заключить мир с Людовиком Одиннадцатым и скрепить его браком с французской принцессой, чтобы Франция больше никогда не оказывала помощи анжуйской суке.
Меня поразило то, как Уорик говорил о короле. Интересно, что подумает Эдуард, когда узнает о матримониальных планах Уорика? По моей спине пробежал холодок. Взошедшее солнце было сияющим, но внезапно будущее показалось мне туманным и покрытым тенью.

ЙОРКИСТСКАЯ АНГЛИЯ 1462-1471
Глава девятнадцатая
1463 г.
Я обвела взглядом особняк нашего манора Ситон-Делаваль и осталась довольна. Мимо окон летел легкий снежок, сквозь щели в ставнях пробивались яркие солнечные лучи, освещая большой зал, украшенный лентами, зеленью и ягодами в честь Рождества и нового, 1463 года. В камине, обогревавшем зал, потрескивали дрова. В одном углу мужчины играли в кости, в другом женщины водили хоровод, а в середине комнаты дети играли в жмурки, с хохотом уворачиваясь от игрока с завязанными глазами. В воздухе витал запах вина с пряностями и имбирной коврижки; слуги разносили большие подносы со сладостями и ароматными напитками. «Мне есть за что благодарить Судьбу!» – подумала я. За почти два года, прошедшие после великой победы йоркистов при Тоутоне, случилось много хорошего.
Будь моя воля, я изменила бы только одно. Наша семья пополнилась еще одной дочерью/ Маргарет стала у нас с Джоном четвертой; я крепко любила их всех, но жалела, что не смогла родить Джону сыновей. Когда я писала мужу о рождении еще одной девочки, у меня дрожала рука. Я знала, что он будет разочарован. Мужчине нужны сыновья, способные помочь ему на поле боя, при дворе и в маноре. Но в его ответе не было и намека на разочарование. Муж радовался новости, писал, что ждет не дождется возможности увидеть свою красавицу дочь и надеется, что на границе наступит затишье, которое позволит ему приехать в Борроу-Грин. Я прижала его письмо к губам и невольно вздохнула. Все эти годы Джон оставался один, без мальчиков, которые могли бы ему помочь.
«Теперь, когда он близко и приезжает домой чаще, у нас впереди еще много времени, чтобы родить сыновей», – напомнила я себе.
Я приняла решение переехать в Нортумбрию в прошлом, 1462 году, потому что в Кембриджшире мы видели Джона редко. Он всегда был на севере, охранял шотландскую границу и сражался с остатками ланкастерцев, еще не сложивших оружие. Чтобы с корнем выкорчевать эту заразу и избавить королевство от угрозы, Джон осадил принадлежавшие ланкастерцам замки Алнуик, Дунстанберг и Бамберг. Поняв, что могу не увидеть его несколько месяцев, я перевезла своих домочадцев из Борроу-Грин в укрепленный манор Ситон-Делаваль на дальнем севере Нортумберленда, конфискованный у рода Делавалей и пожалованный нам королем Эдуардом.
Мы отправились на север, как только я оправилась после родов Мэгги, состоявшихся в сентябре. По пути до нас дошла новость о смерти графини Алисы. Я была рада, что ее страдания закончились, но ощущала гнетущее чувство потери и думала о Джоне; мне хотелось оказаться рядом с мужем и утешить его.
Когда мы уезжали из Мидленда, там только начинали желтеть листья, но в неприветливом Нортумберленде уже дули ледяные ветры, а землю покрывал иней. Пастбища пустовали, на дорогах почти не было путников, потому что скот загнали в сараи, а умные люди в такую погоду на улицу не выходили. Мы рысью проезжали нортумберлендские пустоши, холмы и долины, минуя бесконечные сараи и хутора, а иногда одинокого путника, которого выгнала из дому нужда. В конце поездки дорога так круто пошла в гору, что мы видели впереди только небо; казалось, каменистая тропа ведет прямо на Небеса. Я сочла это добрым предзнаменованием.
Наконец мы добрались до сонной деревушки Ситон-Делаваль, миновали ее и выехали в поля, окружавшие манор; тот был заметен издалека по колокольне старой саксонской церкви. Привратник начал опускать ржавый подъемный мост; жуткий скрежет распугал живших во рву лебедей и цапель, и те с диким хлопаньем крыльев взвились в воздух. Пока лошади, стуча копытами, поднимались к сторожке, я велела себе не забыть смазать мост. У встретившего нас управляющего был тревожный вид; несомненно, он боялся за свою судьбу при новых хозяевах из числа сторонников Йорка. Два uрума приняли у нас лошадей; мы спешились и пошли осматривать свой новый дом.
Через сад протекал ручей; надутые полотняные крылья ветряной мельницы напоминали паруса корабля. Вокруг голубятни летали голуби, оглашавшие воздух громким воркованием; разгуливавшие по двору гуси, утки и куропатки гоготали, крякали и трубили. Нас провели в крыло с просторной кухней, судомойней, пивоварней и пекарней, из которой доносился запах свежего хлеба. В животе урчало от голода, горло пересохло от жажды. Я с трудом подавила вздох. Пришедший в упадок манор требовал больших затрат. Голубятня покосилась, крепостной вал зарос сорняками, деревянный коровник наполовину сгнил, а полотняные крылья мельницы совсем прохудились. «Потребуется много труда; для ремонта хозяйственных построек придется нанять странствующих мастеров», – подумала я.
Потом мы вошли в главное здание и по скрипучей деревянной лестнице поднялись в жилые покои. Здесь стояло множество ведер, куда стекала вода, просачивавшаяся сквозь дыры в черепичной крыше, но главный зал был обит панелями и имел красивый балкон для музыкантов. Из его окон открывался вид на прекрасную саксонскую часовню с той самой высокой колокольней, которую я заметила издалека. Мы прибыли в полдень, и в зале стояла суета. На столах, накрытых чистыми скатертями, стояла оловянная посуда; слуги несли солонки и столовые приборы и раскладывали их в заранее отведенных местах.
В конце экскурсии мне показали хозяйскую спальню. К моему удовольствию, из нее открывался вид на окрестные поля и сады. Здесь имелось отхожее место с канделябрами по обе стороны стрельчатого окна. Я сменила забрызганный грязью дорожный костюм, умылась и пошла в большой зал, где была накрыта трапеза. Все домочадцы уже собрались там и ждали меня. Я предложила им сесть, кивнула кравчему, и на столы поставили тазики с водой, в которой можно было вымыть руки перед чтением молитвы.
Следующие два месяца все мои силы уходили на приведение дома в порядок; чтобы оплачивать ремонт, приходилось экономить на всем. Мы с управляющим ломали себе голову, пытаясь придумать, как сократить расходы на вино, пряности, раздачу милостыни, одежду и еду для слуг, заказ месс и церковных служб, мытье окон и полов, дрова, свечи, масло для светильников и даже на нянь, присматривавших за детьми. Сэкономленные деньги шли не только на ремонт, но и на приобретение таких необходимых вещей, как гобелены. Мои усилия оказались не напрасными; к Святкам дом стал выглядеть куда более уютным и гостеприимным.
Решение переехать в Ситон-Делаваль оказалось правильным. Джон приезжал домой при первой возможности. Конечно, его визиты были короткими, но приносили огромную радость не только мне, но всем обитателям манора.
Пока мы готовились к встрече нового, 1463 года, осада Алнуика и Дунстанберга шла так успешно, что в Рождество Сомерсет сдал Джону оба замка. Теперь в руках ланкастерцев оставался только Бамберг. На Двенадцатую ночь в Ситон-Делаваль приехал Джон и привез с собой дорогого гостя.
– Посмотри, кого я тебе привел! – Темно-синие глаза мужа сияли.
– Дядя! – воскликнула я и бросилась в его объятия с пылом, неприличным для леди. – Ох, дядя, как я рада тебя видеть! – Я хотела отвести его в дом, но тут позади раздался знакомый голос. Обернувшись, я увидела Сомерсета со связанными впереди руками, спешивавшегося с помощью воина. Какое-то мгновение он стоял и смотрел на меня. Я уставилась на герцога во все глаза; до меня не дошло, что, сдав замки, он сдался и сам.
– Приветствую вас, миледи Монтегью, – учтиво сказал он.
– Милорд Сомерсет… – Я осеклась, не найдя подходящих слов, и вежливо поклонилась, чувствуя на себе странный взгляд мужа. Потом Джон кивнул воину, и Сомерсета быстро увели. За ним последовали и другие пленники.
– Что с ними будет? – спросила я, выразив свои мысли вслух.
– Они изменники, – ответил дядя. – Дитя мое, как, по-твоему, с ними поступят? А теперь давайте обедать. – Он потер руки. – Я ужасно проголодался!
За обедом дядя рассказывал о своих необыкновенных приключениях в Иерусалиме, Падуе, Флоренции, Риме и на острове Родос. Мы пили вино с пряностями и ликеры, закусывая дюжиной блюд. Но все это время я думала о Сомерсете.
– Значит, Йорки все же победили Ланкастеров, – играя кубком, сказал дядя. – Как у Еврипида: «Кто может сравниться славой с победителем, простершим руку над головами ненавистных врагов?»… Честно говоря, будучи вдали от родины, я на это не надеялся. Догадываюсь, что решающую роль здесь сыграли обстоятельства смерти герцога Йорка.
– О да… – Джон задумчиво посмотрел в свой кубок, а потом залпом допил остатки вина. Мною овладела скорбь; я знала, что он думает об отце и Томасе.
– Да, трудна дорога, ведущая к высотам величия, – сказал дядя, цитируя Сенеку.
– Эту дорогу нас заставила пройти Маргарита, – практично ответил Джон.
– «Она принесла Илиону в приданое смерть», как сказал Ахилл о Елене Троянской. То же самое произошло в наши дни. История всегда повторяется, не так ли?
Джон вежливо кивнул и сменил тему:
– Милорд Вустер, если уж зашла речь о пленниках, что вы скажете, если я попрошу короля Эдуарда помиловать их?
– Нет, пусть они послужат примером остальным! – воскликнул дядя. – Их нужно казнить, причем медленно! – Он хотел взять ломтик оленины, но передумал и замахал ножом в воздухе. – Сажать на кол! Я видел, как это делали в Трансильвании. Такой мучительной казни подвергали турок. Именно так Влад Дракула подчинил себе эту мятежную область. Жертвам втыкали кол в задний проход, а женщинам – во влагалище. Его подданные живут в таком страхе, что никто не дерзает нарушить закон! Он поставил на базарной площади Тырговиште золотую чашу без охраны, но ни один вор не посмел к ней прикоснуться даже ночью. Говорят, он заставлял матерей есть собственных младенцев, грозя в случае отказа посадить их на кол.
Слуга принес дяде жаренного на вертеле поросенка, и дядя с аппетитом принялся за еду. Другой слуга положил на его тарелку гору вареной капусты и направился ко мне. Я с трудом одолела приступ тошноты и помахала рукой, не веря своим ушам.
– Они не сарацины, – побледнев, возразил Джон, – а наши подданные, часть которых сражалась на стороне Ланкастеров против воли.
Муж пытался соблюсти приличия, но в его голосе звучал гнев. Джон слушал дядю с каменным лицом, однако на его щеке пульсировала жилка.
– Тем не менее их страдания послужат примером и лишат ланкастерцев смелости, – ответил дядя. – Вы ведь желаете мира? Желаете восстановить закон и порядок? Самое действенное оружие для этого – страх! В лад Дракула четвертовал свою любовницу за то, что она обманула его, сказавшись беременной. Теперь в Трансильвании никто не смеет ни лгать, ни плутовать, боясь обратить на себя внимание государя.
Я поставила чашу, ощутив во рту вкус желчи.
– Англия – не Трансильвания. Вы и сами когда-то были ланкастерцем, – напомнил ему Джон.
– Это совсем другое дело. Я никогда не сражался на стороне Ланкастеров. Да, Генрих сделал меня графом, но с герцогом Йорком меня связывают родственные узы, а с вашим семейством – свойство и узы дружбы. Разве я мог принять чью-либо сторону? Вот поэтому я и уехал из страны.
– Эти люди были обязаны сражаться за своего сеньора независимо от того, чью сторону он принял. А для того, чтобы уехать из Англии, они были слишком бедны, – парировал Джон.
– Джон, это не твои трудности. И не мои тоже, – вздохнул граф. – Они сражались за Ланкастеров! Главное сейчас – наш долг перед королем, и заключается он в том, чтобы поддерживать Эдуарда всеми средствами, которые есть в нашем распоряжении, в том числе и страхом. Чины и звания тут ни при чем. Дракула учитывал их только одним способом: сажал своих вельмож на более длинные колья. А что касается турок, то послушайте, что он с ними делал… Я не выдержала и вскочила.
– Дядя, умоляю, как-нибудь в другой раз, ладно? Я не в том положении, чтобы слушать такое… – Я заставила себя улыбнуться и в оправдание собственной резкости положила ладонь на живот.
Джон бросил на меня испуганный взгляд.
– Клянусь распятием, так ты беременна? – Дядя отодвинул кресло, встал и бережно взял меня за руку. – Дорогая моя, вот что значит любовь! У тебя такой счастливый вид, что никому и в голову не придет…
Я любила дядю, но от его рассказа о пытках меня затошнило, и я не нашла другого предлога объяснить причину своего приступа. Впрочем, это было не совсем ложью: желудок действительно сводили спазмы.
– Этим счастьем я обязана тебе, дорогой дядя, – непринужденно сказала я, чтобы сменить тему. – Если бы не твое вмешательство и красноречие, королева не согласилась бы выдать меня за Джона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51