29) для сопрано. Пять дуэтов за пять дней. Мелодии рождались легко, такт за тактом, словно кто-то их напевал ему. Дворжак был так доволен, что затем, уже без вмешательства Неффа, по собственному побуждению, написал еще и тре­тий, самый большой цикл (ор. 32), включавший десять дуэтов.
Получив столь порадовавшие их сочинения, Неффы задумали устроить большой музыкальный праздник и начали разучивать дуэты. Очень скоро они поняли, что все написанное для них Дворжаком далеко не пустячок и не может оставаться только в рамках домашнего музицирования. Зная матери­альное положение Дворжака, Ян Нефф предложил на свой счет издать его дуэты с условием, что поло­вина тиража будет его собственностью, а половину он вручит автору в полное распоряжение. К тому времени у Дворжака было напечатано только шесть песен на тексты Краледворской рукописи, и поэтому неожиданная возможность получить еще одну печатную тетрадку своих сочинений его не­сказанно образовала.
В первое издание «Моравских дуэтов», сделан­ное тем же Эмануэлем Старым, вошло тринадцать песен: пять из второй тетради и восемь из третьей. Там стояло посвящение Яну и Марии Нефф, а внизу было обозначено: издание собственное. Под такой скромной надписью скрывался великодушный по­ступок Яна Неффа, сохранявшего за Дворжаком право на дальнейшие издания.
Получив свою часть тиража, Ян Нефф распоря­дился несколько экземпляров одеть в роскошные переплеты и без ведома Дворжака, написав сопроводительные письма от его имени и подделав его подпись (в чем помогла Мария Блажкова), отпра­вил эти экземпляры Брамсу, Ганслику и другим влиятельным, музыкальным деятелям.
Легко представить себе, как в душе все весели­лись, когда несколько дней спустя недоумевающий Дворжак рассказывал им, что получил письмо от Ганслика, в котором тот благодарил его за письмо, а он ведь ему ничего не писал.
Разумеется, Нефф не признался в своей под­делке. Он пожимал плечами, делал вид, что тоже недоумевает и строго поглядывал на жену и гу­вернантку, готовых прыснуть от смеха. Благород­ного Неффа не мучали угрызения совести. Помыс­лы его были чисты, и руководили им самые луч­шие побуждения. Оставляя Дворжака в полном не­ведении, он ждал ощутимых результатов предпри­нятых им шагов.
Роль Неффа в жизни и творчестве Дворжака далеко не исчерпывается этим. Страстный славяно­фил (на здании его торговой фирмы не было недо­статка в русских и польских надписях - и это в период австрийского господства!), он постоянно со­бирал вокруг себя ученых и артистов славянского происхождения. Знаменитый ботаник профессор Ладислав Челяковский, путешественник Йозеф Корженский, литераторы, специалисты по польской культуре, руссисты, наконец, протоиерей русского православного храма в Праге Апраксин были час­тыми его гостями. В доме у Неффа велись беседы о древности и богатстве славянской культуры, об­суждались новые сочинения Тургенева, Некрасова, избранных в 1876 году членами «Умелецкой бесе­ды», переводы Пушкина, Жуковского, Гоголя; на­ряду с чешскими, пелись русские народные песни, украинские думки.
Дворжак невольно ко всему этому прислуши­вался, все впитывал, а садясь к роялю аккомпани­ровать, знакомился с соответствующей музыкаль­ной литературой и убеждался, что действительно русские, польские, украинские народные песни, как и чешские, вполне заслуживают того, чтобы ими восхищались.
Неизвестно, из каких сборников почерпнул Дворжак мелодии русских и украинских народных песен, кто ему их дал. Но факт тот, что в день, когда Нефф торжественно отмечал двадцати­летие руководимой им фирмы, жена его и Луиза Челяковская под аккомпанемент Дворжака испол­нили обработанные им две украинские и четырнад­цать русских популярных народных песен, в том числе «Вниз по матушке по Волге», «Во поле бе­резонька стояла», «Цветы-цветочки» и другие.
Неудивительно, что и симфония фа мажор, пятая по счету, писавшаяся сразу же после перво­го цикла «Моравских дуэтов», существенно отлича­ется от всех предыдущих и содержанием, и средст­вами выразительности. Здесь нет уже мятежности, тревог позднего западноевропейского романтизма. Близость к классике ощущается не только в сим­метрии построения, но и в выборе тематического ма­териала. Все части симфонии насыщены интонация­ми чешской народнобытовой музыки. Разверты­вающиеся картины природы носят ярко выраженные национальные черты. В скерцо слышны своеобраз­ные ритмы чешского танца фурианта. Музыка приподнятая, жизнерадостная. Идиллические зари­совки сменяются образами народного веселья, жан­ровыми сценами, с характерно звучащими инстру­ментальными наигрышами.
Вторая - медленная - часть симфонии приме­чательна как самый ранний образец дворжаковской
думки. В дальнейшем Дворжак не раз обращался к этому жанру, встречающемуся, как известно, чаще всего в украинской народной музыке. Харак­теризуется он обычно наличием задушевного лири­ческого запева, обрамляющего танцевальные или бурно-драматические эпизоды. Таким образом вся симфония - чисто славянская. А кроме того, по выражению Отакара Шоурка, в ней «заметны льви­ные когти и орлиный размах крыльев крупного симфониста».
Попутно отмечу, что созданная меньше чем за семь недель симфония четыре года ждала первого исполнения. Прозвучав в 1879 году один раз под управлением Адольфа Чеха в Славянском концерте в Праге, она пролежала еще восемь лет. И только в 1887 году Дворжак извлек ее из под груды своих нот, немного подправил оркестровку и отдал печа­тать Зимроку. А этот муж «разума и дела», издав­ший перед этим шестую симфонию Дворжака как первую, а седьмую по счету - под номером вто­рым, напечатал ее как третью, не считаясь с тем, что это более раннее произведение, уступающее двум изданным и по глубине содержания, и по композиторскому мастерству. Чтобы окончательно все запутать, несмотря на возражения автора он изменил и опус произведения. Вместо ор. 24, в со­ответствии со временем возникновения, симфония обозначена ор. 76, согласно времени ее издания.
Атмосфера восторженного увлечения славянской культурой, окружавшая Дворжака в среде Неффа, сказалась, очевидно, и на выборе сюжета его сле­дующей оперы. Она называется «Ванда» по имени легендарной польской княжны, правившей страной после смерти отца, подобно чешской Либуше.
Эпоха язычества. Польский рыцарь Славой и немец Родерик добиваются руки княжны Ванды. Для достижения цели Родерик приводит с собой на польские земли полчища воинов и начинает вой­ну. Ванда в ужасе дает обет богам принести себя в жертву, если родина ее будет очищена от ино­земцев, и во исполнение этой клятвы бросается в Вислу, как только польские воины одерживают по­беду над врагом.
Высокий патриотический подвиг, стремление из­бавить родину от захватчиков даже ценой жизни были близки и понятны чехам - потомкам гуситов, наследникам Белой горы. Еще альтистом оркестра Дворжак принимал участие в постановках опер «Бранденбуржцы в Чехии» Сметаны, «Ивана Су­санина» Глинки. Знал он и о создании Сметаной оперы «Либуше», дожидавшейся открытия Нацио­нального театра. Теперь был его черед напи­сать большую героико-патриотическую эпическую оперу.
К сожалению, литературные и драматургические качества либретто Вацлава Бенеш-Шумавского, об­работавшего поэму польского писателя Сужицкого, были не на высоте. Дворжак, хотя и имел за собой опыт четырех опер («Альфред», «Король и уголь­щик» - дважды, «Упрямцы»), не смог преодолеть его недостатков. Он не умел еще, как Сметана, перекраивать тексты по своему разумению, не смел обременять либреттиста переделками. Пришло это позже. А пока, оказавшись в плену у малоудачного либретто, Дворжак загубил оперу.
Торжественная коронация Ванды в конце перво­го акта, турнир во втором, сцены в пещере Черно-бога и храме Свантовита, требовавшие обстановоч­ной пышности, соблазнили Дворжака создать так называемую большую оперу в духе Мейербера. От этого пострадала художественная цельность произ­ведения. Опера получилась громоздкой, пестрой по стилю. Чудесные хоры, отмеченные чертами народ­но-славянской эпичности, страницы прекрасной музыки в сцене прощания Ванды с любимым и ро­диной не спасли произведения.
Правда, опера очень быстро была разучена и 17 апреля 1876 года впервые прозвучала со сцены Вре-менного театра, но выдержала только четыре пред­ставления. В 1880 году Дворжак ее переработал и написал новую увертюру, но и это не продлило ее сценическую жизнь. После четырех представлений опера опять получила отставку.
В период работы над «Вандой» умерла малень­кая дочка Дворжака. Обычно к смерти Дворжак относился спокойно. С детства белозубенький Тоничек воспитывался набожным. Ему внушали по­корность перед волей того, кто в представлении верующих даровал жизнь и смерть. Работа на бойне тоже оставила свой след. Она сделала Дворжака малочувствительным к страданиям живых существ, огрубила его душу. Рождение и смерть он воспри­нимал как естественный круговорот в природе. И несмотря на все, кончина дочки потрясла его, по­тому что Дворжак очень любил детей. Мысли об­ратились к богу. Работа над «Вандой» на время была прервана. Дворжак стал делать наброски своего первого духовного сочинения «Stabat mater».
Однако незаконченная опера не давала покоя Дворжаку. Отдельные сцены стояли перед глазами, да и знакомые тормошили, спрашивали, как подви­гается работа. Дворжак спрятал наброски «Stabat mater» и продолжал сочинять «Ванду» пока не за­кончил ее. Это помогло ему пережить горе. Порадо­вала быстрая премьера «Ванды». Дворжак чувст­вовал некоторый подъем и меньше чем за пять ме­сяцев написал веселую комическую оперу «Хитрый крестьянин», а затем с Леошем Яначком, очень к нему привязавшимся, отправился в маленькое пу­тешествие по югу Чехии.
Дворжак был утомлен, но по лицу его и глазам было видно, что в голове у него бурлят звуковые со­четания, готовые от малейшего усилия излиться по­током мелодий. Он был точно наэлектризован. Дви­гался быстро, порывисто. Прутик в его руках, который он обычно подбирал где-нибудь на дороге, то и дело со свистом рассекал воздух, обрушиваясь на головки цветов или сбивая листья с веток де­ревьев. Общество Яначка доставляло удовольствие. Говорили, конечно, о музыке. Дворжак, сидевший много лет безвыездно в Праге, с истинным наслаж­дением вдыхал чистый воздух провинции, хотя и сердился, что в той местности плохо готовили мясо. Однажды в трактире, когда им подали заказанное блюдо из дичи, он недовольно пробурчал: «Думаю, что это козлятина, а не мясо серны».
Дома по возвращении Дворжака ждали новые страшные удары судьбы. 13 августа 1877 года умерла его вторая дочка, отравившись случайно раствором фосфора, а меньше чем через четыре не­дели, 8 сентября, в день рождения самого Дворжа­ка, от черной оспы скончался первенец - Отакар. Из трех детей в живых не осталось ни одного. Горе окутало душу Дворжака. Все житейское ушло на второй план. Осталась только музыка и скорбь.
Дворжак извлек наброски «Stabat mater», про­смотрел их и снова стал вчитываться в древний текст францисканца Якопо да Тоди, повествующий о страданиях матери, на глазах у которой умирал ее распятый сын.
Палестрина, Перголези, Гайдн, Россини, Верди, вдохновляясь этим текстом, оставили нам произве­дения непреходящей ценности. К их числу относит­ся и «Stabat mater» Дворжака. Написанное для квартета солистов, хора и оркестра, произведение это полно глубоких чувств. Автор все пережил, все выстрадал сам. Излитое им горе глубоко трогает, оставляет неизгладимое впечатление.
Тяжелые переживания придали соотвествующую окраску фортепианному трио и струнному квартеру ре минор, написанному вслед за «Stabat mater». Все эти сочинения, эмоционально связанные с го­рем, выпавшим на волю Дворажака, резко выделя­ются из всего его творчества, полного жизнерадост­ности и оптимизма.
У ПОРОГА МИРОВОЙ СЛАВЫ
Ян Нефф не ошибся в своих расчетах. Послан­ные им в Вену «Моравские дуэты» настолько понравились Брамсу и Ганслику,. что они выхлопо­тали Дворжаку государственную стипендию еще на один год. Кстати сказать, Дворжак получал эту стипендию пять лет подряд. Это дало ему возмож­ность отказаться от должности органиста в храме и позволить себе, наконец, роскошь иметь дома пианино. Конечно, не свое, а взятое на прокат.
Но и это было еще не все.
В те годы Брамс по своему влиянию в музы­кальном мире мог сравниться, пожалуй, только с Листом. К его мнению прислушивались издатели и антрепренеры. Заинтересовать Брамса каким-ни­будь сочинением значило открыть этому сочинению и его автору повсюду широкую дорогу. Так получи­лось с «Моравскими дуэтами». Оценив их по до­стоинству, он предложил Дворжаку позаботиться о переводе их на немецкий язык. Причем настойчиво подчеркивал, что перевод должен быть хорошим, и даже сам заботливо намечал кандидатуры перевод­чиков. А затем рекомендовал их для печати своему берлинскому издателю Фрицу Зимроку. «Вы полу­чите от них такую же радость, как и я»,- писал он Зимроку и, зная отлично психологию людей, сде­лавших искусство источником своих доходов, и пружины, движущие деловым миром, добавлял, что дуэты представляются ему не только красивыми, но и выгодными для издания.
Нелегко было Дворжаку осуществить предло­жение Брамса. Переводчики один за другим отка­зывались выполнить его заказ, опасаясь, что ничего не получат за работу,- материальное положение Дворжака хорошо было известно всем. И кто зна­ет, как бы долго все это протянулось, если бы на помощь не пришел Карел Бендль. Он свел Двор­жака с Йозефом Срб-Дебрновым, заслужившим глубокое уважение чешских музыкантов своим пре­данным и бескорыстным служением оглохшему Сметане: Дебрнов был другом, секретарем, хода­таем по всем его делам. Когда нужда заставила Сметану перебраться в провинцию к дочери, Дебр­нов до последних дней оставался той ниточкой, что связывала больного композитора с Прагой. Смета­на останавливался у него во время своих кратких приездов в столицу, поручал Дебрнову за себя представительствовать, если не мог где-нибудь сам появиться, обсуждал с ним свои творческие планы, хранил у него многие свои рукописи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25