Дворжаку не хотелось уез­жать из Спилвиля в разгар жаркого лета и он Попытался отказаться под тем предлогом, что ему не удобно выступать без согласия госпожи Тэрбер. Однако оказалось, что все уже предусмотрено. Ему показали любезную телеграмму из Нью-Йорка, и пришлось ехать.
«Чешский день» на выставке был днем велико­го паломничества американских чехов в Чикаго. Их собралбсь больше тридцати тысяч, и они устроили грандиозную овацию Дворжаку, дирижировавшему своей четвертой соль-мажорной симфонией, тремя «Славянскими танцами» и увертюрой к пьесе «Йозеф Кайетан Тыл». Разумеется, Дворжаку это было очень приятно, но он с радостью опять вер­нулся в тихий Спилвиль к природе, птицам и милым чешским старичкам и старушкам.
В отличие от него, детям хотелось больше ис­тинно американских достопримечательностей, поэто­му Дворжак обратный маршрут в Нью-Йорк по­строил так, чтобы побывать у Ниагарского водопада, что доставило и самому композитору большое удовольствие. В Нью-Йорке снова начались консерва­торские занятия, репетиции, концертные выступле­ния. Пресса весьма благосклонно приняла его увертюры, первую симфонию, Реквием, «Славян­ские танцы» и, конечно, «Американский флаг». Но Дворжак нервничал в ожидании исполнения своей последней симфонии.
За несколько дней до назначенного концерта газеты стали помещать обширные статьи с разбо­ром произведений, и нотными примерами. Печата­лись портреты Дворжака. Америка готовилась услышать первую американскую (!) симфонию.
Согласно традиции симфония должна была про­звучать дважды: вначале на дневном концерте, ко­торый назывался открытой репетицией и посещался малоимущими любителями музыки, а затем вече­ром в субботу.
На открытую репетицию 15 декабря 1893 года Дворжак не пошел. А утром, развернув газеты вздохнул с облегчением: симфония имела большой успех. Вечером просторное помещение Карнеги-холл заполнили представители самого избранного нью-йоркского общества, и симфония, как и накану­не, была принята с невиданным энтузиазмом. После второй части Дворжаку строили восторженную овацию. Весь оркестр во главе с дирижером Антотом Сейдлем также аплодировал ему. По всему залу неслись голоса: «Дворжак! Дворжак!» Ком­позитору пришлось выйти из ложи и кланяться. Когда кончилась симфония, его снова стали гром­ко вызывать, и аплодисменты продолжались еще и тогда, когда он уже покинул свою ложу и шел по коридору к выходу.
«До сих пор ни один композитор не имел такого успеха», - утверждали многие американские газе­ты, но Дворжаку смешно было читать их рассуждёния о том, «американская» это музыка или «не­американская».
- Кажется, я им напустил немного туману, - усмехаясь говорил Дворжак, вспомнив, как перед самой передачей партитуры Сейдлу, к которому, кстати сказать, он испытывал нежные чувства, как к человеку, лично знавшему Вагнера и сотрудни­чавшему с ним, он на титульном листе написал «Из Нового Света». Критики ухватились за это название. Композитор, мол, сам признаёт, что это «американская» симфония, и сердились на Сейдла и других музыкантов, опровергавших их утверж­дения.
В действительности симфония ми минор (ор. 95), девятая по счету симфония Дворжака, изданная у Зимрока как пятая и известная во всем мире под названием «Из Нового Света», является истинно чешским национальным произведением и, наряду со знаменитым циклом Сметаны «Моя Родина», - вер­шиной чешского симфонизма. Отправляя Недбалу симфонию и анализ ее, сделанный Кречмаром, Дворжак писал: «...пропустите чепуху относительно того, что я будто бы использовал «индейские» и «американские» темы: это - ложь». Есть высказы­вания Дворжака о том что, он задумал эту симфо­нию еще на родине, а писать ее начал 10 января 1893 года, то есть меньше чем через три с полови­ной месяца после приезда в Нью-Йорк.
Бесспорно, симфония отражает первые впечат­ления от «Нового Света». Их было много, и самых разнообразных. Поэтому и тематический материал необычайно богат по сравнению с предыдущими симфониями Дворжака, но в то же время ощуща­ется и преемственная связь - неизменное сочетание героически-призывной темы с лирическими и тан­цевальными эпизодами. Состав оркестра, как всегда у Дворжака, небольшой, но благодаря чисто сла­вянской песенной насыщенности каждой партии композитору удалось достичь необычайной полноты и красочности звучания.
Симфония представляет собой большой четырехчастный цикл, в котором скерцо, в соответствии с классической традицией, следует за медленной частью.
Первая часть начинается сумрачно, печально. Тема, которую выводят виолончели на фоне ползу­чих хроматизмов альтов и ниспадающих ходов контрабасов, производит впечатление скорбного эпического запева (вспомним древнеславянские на­родные «Думы»!).

Но вот медленный темп сменяется быстрым и идет изложение основных тем этой части. Первая из них, подобно многим дворжаковским темам, име­ет фанфарно-призывный характер:

Две другие темы обычно связывают с фольклор­ными источниками. В них ищут черты негритянских спиричуэлс, указывая на синкопы, возникающие в одной из этих тем, и пентатоническую последова­тельность мелодии другой. А между тем хорошо известно, что такая последовательность вовсе не чужда славянской музыке и у Дворжака встреча­ется еще до пятой симфонии - в «теме природы», проходящей через все три увертюры «Среди приро­ды», «Карнавал» и «Отелло».
Несмотря на сумрачное начало и последующие лирические эпизоды, в первой части утверждаются эпически призывные, героические черты, виртуозно развиваемые композитором:
Вторая часть в черновом варианте называлась «Легенда», и Дворжак не скрывал того, что она навеяна одним из эпизодов «Песни о Гайавате» Генри Лонгфелло. С этой книгой знаменитого аме­риканского писателя он познакомился много лет тому назад в чешском переводе, и, естественно, сцена смерти чистой, нежной Миннегаги произвела на него сильное впечатление:
И простились с Миннегагой;
Приготовили могилу
Ей в лесу глухом и темном
Под печальною цикутой,
Обернули Миннегагу
Белым мехом горностая,
Закидали белым снегом,
Словно мехом горностая,-
И простились с Миннегагой.
Вторая, медленная часть симфонии, отличаю­щаяся краткостью, воссоздает эту картину смерти жены Гайаваты, а основная сцена прощания с Миннегагой возникает сразу же после вступления:

Однако какова бы ни была программа этой час­ти, Шоурек правильно отмечает, что в ней звучит прежде всего тоска композитора по родине. Очевид­но, поэтому в следующей, третьей части, которую не­редко называют «индейским танцем», как в цент­ральном ее эпизоде, так и под конец явственно ощущаются черты чешских народных танцев.
Финал симфонии ближе всего к «Гуситской» увертюре Дворжака. Начинаясь тяжелым, мрач­ным унисоном струнных, весь он построен в основ­ном на великолепной маршеобразной теме:


которую хорошо оттеняют контрастирующие с ней лирические эпизоды.
Объявить симфонию Дворжака «американской» не удалось даже наиболее шовинистически настро­енным американцам. Однако это не умалило ее успеха. После нью-йоркской премьеры она прозву­чала в ряде других городов. Пресса уделяла ей очень много внимания, особенно когда стало извест­но, что совет Национальной консерватории под председательством госпожи Тэрбер присудил Двор­жаку премию за «оригинальную симфонию» в размере трехсот фунтов стерлингов. Дворжак стал популярнейшей личностью. Его портреты появились в витринах фешенебельных магазинов и на пред­метах первой необходимости. Новейшего фасона крахмальный воротничок, галстук, бритва стали на­зываться «Дворжак».
Новый год в Нью-Йорке начался «Вечером Дворжака», который устроил бостонский квартет Кнейсла. Исполнялся написанный в Спилвиле фа-мажорный квартет, который получил название «не­гритянского» из-за начальной темы первой части, построенной опять же на «пентатонике», хотя, как известно, пятиступенная гамма (фа - соль - ля- до - ре) свойственна далеко не только негритян­ской музыке. Потом играли квинтет. Дворжак, си­девший с женой среди публики, должен был не­сколько раз подниматься с кресла и благодарить слушателей за необыкновенно теплый прием. А «Нью-Йорк геральд» спрашивал: «Почему этот Дворжак не приехал сюда еще раньше, если здесь, в Америке, он может писать такую музыку?»
Дворжака начали уговаривать сочинить оперу на сюжет «Песни о Гайавате». Гостожа Тэрбер взя­ла на себя хлопоты о либретто. Откуда-то появился слушок, будто Дворжак хочет навсегда остаться в Америке. А в действительности Дворжак буквально изнывал от тоски по родине. Провожая свояченицу, на пристани он расплакался: «Если бы я мог, то поехал бы с вами даже в трюме».
Конечно в таком состоянии работать было труд­но. Сделав пару набросков к опере о Гайавате, Дворжак отложил ее. Всегда малообщительный, он совсем редко стал появляться в обществе, отказы­вался от приглашений. В театр он не ходил, потому что спектакли поздно кончались, а Дворжак любил рано ложиться спать, чтобы рано вставать. Консер­ватория, затем часок в маленьком частном кафе, где в день прибытия парохода из Европы можно было получить чешские газеты, изредка филармо­нические концерты, а вечер дома за партией карточ­ной игры «дарду» с женой и Коваржиком. Рояль, подаренный Стейнвеем, отдыхал.
Пришла весть о смерти Чайковского, потом Бюлова. Старый Франтишек Дворжак доживал по­следние дни... Беспросветная скорбь охватила Двор­жака, а тут еще начались нападки за то, что он выдвигал студентов-негров.
Чтобы забыться, найти в чем-то утешение, Двор­жак стал сочинять цикл «Библейских песен» для голоса и фортепиано на тексты старочешского пе­ревода Библии. Ему нужны были чешский язык, чешские мелодии.
Он неудержимо хотел вернуться на Родину.
ОПЯТЬ В СТАРОМ СВЕТЕ
Май был на исходе, когда Дворжак после двух­летнего пребывания в Америке вернулся в Прагу. Вокзал пестрел всеми красками весенних букетов. Улыбающиеся лица смотрели на компози­тора, стоявшего у окна медленно подходившего к перрону вагона, руки жадно тянулись к нему. Старый верный друг Карел Бендль, Адольф Чех и Моржиц Ангер, солисты оперы и музыканты ор­кестра, представители «Умелецкой беседы» и хоро­вых обществ, музыкальные обозреватели газет и ученики, короче говоря - весь цвет чешских дея­телей искусства спешил выразить ему свою ра­дость по поводу его возвращения. Для полного счастья Дворжаку нехватало теперь только голу­бей и природы Высокой. Поэтому он отклонил просьбу Зимрока о встрече в Карловах Варах, где тот лечился, и, проведя в Праге лишь три дня, отправился в свою любимую летнюю рези­денцию.
К великой его радости, там все было в порядке: голуби досмотрены, сад ухожен, площадка для кегельбана расчищена, шары и кегли приготовлены для игры. На прежнем месте в его комнате стояли инструмент и рабочий стол. Все было как до отъезда, все как он любил. Только сад разросся, стал гуще. Дворжак бродил по Высокой и не мог налюбоваться. А тем временем весть о его возвра­щении разнеслась по округе. Едва стало смер­каться, толпы крестьян, из Тршебско, Высокой и Богутина с лампионами и музыкой появились у ворот усадьбы Дворжака. Радость их была так иск­ренна и неподдельна, что Дворжак расчувствовал­ся больше, чем на вокзале. Сопровождаемый пляшущей и поющей гурьбой, он спустился в де­ревню к трактиру и там отпраздновал свое возвра­щение.
Утром в храме Тршебско служилась благо­дарственная месса. Дворжак, конечно, сидел у органа. А потом пришли рабочие и стали разби­рать этот старенький, примитивный, малозвучный орган. Стучали, суетились. Что-то увозили и что-то привозили в больших ящиках с меткой жижковской фирмы «Э. Ш. Петр». Все лето в храме шла работа. Прерывалась она лишь на время богослу­жения. Наступил день рождения Дворжака, и в памятной книге школы в деревне Тршебско появи­лась запись: «Известный композитор маэстро д-р Ант. Дворжак подарил здешнему храму господнему новый орган, который был 8 сентября освящен и передан для использования по назначению». А ру­кой Дворжака дальше было написано: «И я играл на органе! Ант. Дворжак».
Дворжак наслаждался отдыхом на даче. В это лето были сочинены только Юморески - восемь пьес для фортепиано. В некоторых из них исполь­зованы темы, предназначавшиеся для оперы о Гайавате (седьмая Юмореска, существующая во всевозможных обработках, пользуется особенной популярностью). А тем временем в Праге шла бит­ва между музыкальными организациями за право первыми устроить осенью авторский концерт из произведений Дворжака. Камерной музыки это не касалось. Квартет, организованный Виганом еще до отъезда Дворжака в Америку (в него входили Карел Гофман - первая скрипка, Сук - вторая скрипка, Недбал - альт, и ученик Вигана Отто Бергер - виолончель), известный вначале просто как квартет консерватории, успел завоевать широ­кую популярность и стал называться Чешским квартетом. А с тех пор как за пульт вместо тяжело больного Отто Бергера сел сам Виган, ансамбля, равного этому квартету, в стране не было. Поэто­му вопрос с организацией концерта из камерных произведений Дворжака решился просто, и он ус­пешно прошел в Рудольфинуме 28 сентября.
А вот с исполнением симфонических вещей дело обстояло сложнее. «Умелецка беседа» и мо­лодая Чешская филармония ревностно оспаривали право первенства. Это походило даже на склоку, вынесенную на страницы газет. В результате «третьим радующимся» оказался Национальный театр, проявивший большую оперативность. Пока конкуренты спорили, театр силами своего оркестра и солистов устроил 12 октября из произведений Дворжака и под его управлением торжественный концерт, во втором отделении которого впервые в Праге прозвучала симфония «Из Нового Света». В темпераментном исполнении автора симфония эта доставила огромное удовольствие и слушате­лям, и исполнителям. На долю композитора выпал настоящий триумф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25