В середине июня 1871 года в пражской газете «Гудебни листы» появилось сообщение о том, что Антонин Дворжак, член оркестра королевского чешского театра, окончил комическую оперу, кото­рую руководство театра намерено принять к поста­новке. Речь шла об опере «Король и угольщик», написанной на либретто Бернгарда Гульденера, пражского нотариуса, отдававшего свои досуги ли­тературным занятиям. Основой либретто послужи­ла народная сказка о короле, который, охотясь в лесу, попал в хижину бедного крестьянина, зани­мавшегося выжиганием угля, и облагодетельство­вал затем всю семью.
Через три месяца Дворжаку должно было ис­полниться тридцать лет, он приближался к середи­не своего жизненного пути. Им было написано мно­го произведений, испробованы силы почти во всех жанрах, но ни одного своего сочинения композитор еще не слышал. Легко себе представить, какой восторг охватил его, когда вдруг обратили внима­ние на его оперу. Он не расставался с газетой и перечитывал заметку Прохазки столько раз, что выучил ее всю наизусть. Это ведь было первое упоминание в прессе о нем как о композиторе. А главное, там говорилось, что он - многообещаю­щий талант, о чем якобы свидетельствовала парти­тура его оперы!
Десять лет малоудачных опытов, на протяжении которых не было создано ничего, что полностью удовлетворило бы требовательного к себе автора, не поколебало веры Дворжака в свои силы, в то, что творчество есть его призвание. Но человеку всегда нужно, чтобы в него верил еще кто-то. Тогда силы его удваиваются.
Такой момент наступил в жизни Дворжака. Прижимая к сердцу заветный листок с заметкой Прохазки, он отправился в театр и подал прошение об уходе. Оркестр чешской оперы неожиданно лишился своего лучшего музыканта, первого аль­тиста Антонина Дворжака, зато пополнилась ко­горта отечественных композиторов. Во всяком слу­чае так считал Людевит Прохазка, и будущее пока­зало, что он не ошибался.
Известный музыкальный деятель, редактор газе­ты «Гудебни листы» и референт газеты «Народни листы», восторженный поклонник Сметаны, приложивший в свое время немало усилий, чтобы уско­рить его возвращение из Швеции на родину, Люде­вит Прохазка защищал и поддерживал все новое и значительное в чешском искусстве. Многие страни­цы партитуры Дворжака произвели на него сильное впечатление. В молодом музыканте он почувствовал колоссальный заряд нерастраченных творческих сил и счел необходимым сделать все возможное, чтобы эти силы не пропали даром для чешского искусства.
С этой поры в лице Прохазки Дворжак обретает активного пропагандиста своих музыкальных спо­собностей. Встречаясь в частных домах и клубах с деятелями культуры, Прохазка неизменно ста­рается обратить их внимание на Дворжака.
- Не смотрите, что он мрачноват и мало при­ветлив,- говорил он,- это самобытный талант, от которого можно многого ожидать. Забудьте, что он был альтистом. Дворжак композитор, настоящий композитор, и вы скоро в этом убедитесь.
Возможно, активная поддержка Прохазки сказа­лась и в решении Сметаны исполнить увертюру Дворжака к «Королю и угольщику» в одном из симфонических концертов вместе со своей увертю­рой к «Либуше».
Обрадованный хорошим приемом Дворжака у публики, Прохазка тогда же, после концерта 14 ап­реля 1872 года, писал в «Гудебни листы», что жи­вая, темпераментная музыка увертюры Дворжака поражает богатством полифонии и колоритностью оркестровки.
Оттяжку постановки «Короля и угольщика» Прохазка переживал, пожалуй, больше, чем Двор­жак, который умел ждать и терпеть. Не без раз­дражения он писал в октябре 1872 года: «Единст­венная из обещанных отечественных опер - «Король и угольщик» Антонина Дворжака, которую, в силу незаурядного таланта автора, все ждали с большим нетерпением, отодвинута опять на летнее время; к новинкам у нас всегда менее благосклон­ны, и это исключительно по той причине, весьма удивительной, разумеется, что будто для нас гораз­до важнее разучивать оперы зарубежных компози­торов».
Видя, что Дворжак пребывает в ожидании того счастливого времени, когда начнутся репетиции его оперы, и не знает чем заняться, Прохазка обратил внимание композитора на новый сборник стихов Элишки Красногорской и посоветовал написать не­сколько песен.
Подобно канторам, Прохазка придавал огром­ное значение возрождению чешской народной пес­ни. С этой целью он с группой таких же, как сам, энтузиастов, организовывал бесплатные музыкаль­ные вечера под лозунгом: «Будем усердно разви­вать чешскую песню». На страницах газет он рек­ламировал эти вечера и, обращаясь к отечествен­ным композиторам, призывал их изучать и попол­нять своим творчеством песенный жанр, как основу отечественной культуры.
Стихи Элишки Красногорской были настолько чешскими, что, претворяя их образы в музыке, естественно было обратиться к народным истокам. И вот в творчестве Дворжака начинается процесс очищения от чужих влияний. Он погружается в сти­хию народной чешской музыки, так хорошо знако­мую с детских лет, и уже не покидает эту богатей­шую сокровищницу.
Не сразу Дворжаку удается сбросить гипноти­ческую власть музыки Вагнера. Зародится по-сла­вянски напевная мелодия, да вдруг изломится - и наступит тревожный, нелогичный конец. Но чем больше Дворжак вчитывался в чешские стихи, тем спокойнее становилась его музыка, набирая особую силу и красоту, как речной поток, который, пройдя коварные пороги, широкой волной заливает про­сторы.
Две песни на слова Элишки Красногорской и баллада «Сирота» на слова Карла Эрбена были успешно исполнены на певческих вечерах. Прохазка писал, что они подтвердили необычайное музы­кальное и поэтическое дарование Дворжака. Ком­позитор тоже испытывал незнакомое ему до сей поры чувство удовлетворения, хотя и видел, что не все еще обстоит так, как ему бы хотелось. И Двор­жак продолжает усиленно работать в этой области, тем более что в театре дела с его оперой не двига­лись с места. Теперь уже не любовная лирика при­влекает Дворжака, как в годы создания «Кипари­сов», а тексты, насыщенные героикой и патриотиз­мом. На его столе появляются стихотворения Витезслава Галека «Наследники Белой горы» и так называемая Краледворская рукопись.
«Наследники Белой горы» воскрешали одну из страшных страниц чешской истории, когда король Фердинанд 11 в битве у Белой горы под Прагой в 1620 году нанес поражение чехам, восставшим про­тив габсбургского владычества в их стране, и по­ложил тем самым начало периоду, образно назван­ному «эпохой тьмы». Эпоха эта продержалась в Че­хии три столетия, на протяжении которых бессове­стно попирались законные права чешского народа и государства. Обращаясь к соотечественникам, поэт призывал их быть достойными преемниками героев, павших в той битве.
Дворжаку поразительно удалось передать в своем «Гимне» («Наследники Белой горы») дух поэмы Галека: скорбь о погибших, гордость за ро­дину, воспитавшую героев, новый патриотический подъем и, наконец, прославление свободного и не­зависимого отечества. «Все произведение,- писал Прохазка,- едино и монолитно. Оно устремляется вперед безудержным потоком с правдивой и выра­зительной декламацией, живыми оркестровыми красками и богатой полифонической формой. Это подлинно гимнический стиль, лапидарный, великолепный, мысли мужественные, героические, палитра достойна мастера нового времени».
Исполнение «Гимна» принесло Дворжаку насто­ящую славу. Карел Бендль, руководивший тогда «Глаголом Пражским», постарался для друга. Под его управлением три сотни голосов знаменитого мужского хора и объединенный оркестр чешской и немецкой оперы прозвучали так, что в большом зале Новоместского театра, где проходил концерт, не осталось ни одного равнодушного. «Гимн» зат­мил все исполнявшиеся в тот вечер произведения, в том числе и самого Бендля. Прохазка торжест­вовал.
Шесть песен на тексты Краледворской рукописи, написанные вслед за «Гимном», были встречены с таким же восторгом. В те годы еще только немно­гие ученые филологи высказывали сомнения в под­линности Краледворской рукописи. Основная же масса чешских патриотов искренне верила в то, что узенькие полоски пергамента, якобы найденные в 1818 году Вацлавом Ганкой в церковной башне не­большого городка Двур Кралов и содержащие тек­сты героико-эпических и лирических песен, дейст­вительно старинная рукопись. Их стараниями руко­пись была переведена почти на все европейские языки и получила широчайшую известность. По­этично поданные картины чешской старины укреп­ляли веру чехов в древность культуры своего наро­да. А разве народ, способный уже в давние време­на создавать такие великолепные произведения искусства, не заслуживал того, чтобы и дальше сво­бодно и независимо развивать свою самобытную культуру? Вацлав Ганка, отлично знавший историю своей страны, совершая мистификацию (подлож­ность Краледворской рукописи была доказана в конце того же XIX века), именно и стремился к тому, чтобы строки, как бы пришедшие из глубины веков, заставляли чехов гордиться своими предка­ми, их героизмом, красотой и благородством чувств. В период расцвета будительского движения такие стремления руководили многими.
Дворжак тоже верил в подлиность рукописи, тексты считал народными, а следовательно, и му­зыку свою к этим текстам строил на народнопесенных интонациях, что придало ей удивительное обая­ние и своеобразие.
Вскоре, 7 марта 1873 года, одна из шести песен на тексты Краледворской рукописи - «Жаворо­нок» - была напечатана в нотном приложении к газете «Далибор». Это первое печатное издание маленького сочинения доставило Дворжаку боль­шую радость, чем самые лестные слова в его ад­рес на страницах газет. Через два месяца издатель Эмануэль Старый напечатал весь цикл.
Известность Дворжака росла, но материальное положение по-прежнему оставалось плачевным. Он едва сводил концы с концами на те гроши, что по­лучал от частных уроков. Даже ювелир Чермак не очень щедро платил. А уж перед ним Дворжаку больше всего хотелось появиться в хорошем платье и с независимым видом.
Кокетливой Йозефе, продолжавшей кружить всем головы, Дворжак простил насмешливое к себе отношение, смирился с отказом, полученным затем от приглянувшейся ему Анны Матейковой - дочери одного из коллег по оркестру, но стал посматривать на младшую дочь ювелира. Аничка, которую он знал еще десятилетним ребенком, превратилась в милую девушку и дарила своего учителя музыки исключительным вниманием. Она довольно хорошо играла, но еще лучше пела красивым, звучным кон­тральто. Дворжак не прочь был на ней жениться. Вот только как получить согласие ее отца? Старый ювелир все мерил на золото, и бедный музыкант не представлялся ему подходящей партией для дочери. Чтобы увеличить свои доходы, Дворжак поступил работать домашним учителем музыки в семью бо­гатого купца Яна Неффа.
А тем временем сдвинулись с мертвой точки его дела в театре. Партии оперы были расписаны, и начались репетиции. Несколько позже, как-то в кафе, Сметана говорил, что разрешил эти репети­ции только для того, чтобы не обвиняли его, будто он без причины отклонил оперу отечественного ком­позитора. Сам же он считал, что из-за сложностей вокальных партий и оркестровых нагромождений, явно идущих от Вагнера, опера в таком виде ис­полнена быть не может, хотя и изобилует гениаль­ными находками.
Дворжак тогда этого не знал. Он вызвался сам разучивать партии с солистами. Адольф Чех репе­тировал хоры, а Сметана работал с оркестром. Прошло четыре недели. Артисты и музыканты вна­чале с большим интересом брались за сочинение Дворжака, подогретые успехом его «Гимна» и ра­нее сыгранной увертюрой. Но вскоре послышался ропот. Хор не мог запомнить мелодии, певцы жало­вались на непомерные трудности, уверяя, что отдель­ные места вообще неисполнимы. Красива ли музы­ка, соответствует ли духу произведения - об этом говорили мало. Она была трудна, и все быстро ре­шили, что не стоит тратить на нее время.
Дворжак сердился, бушевал и все-таки довел работу до оркестровых репетиций. Но и тогда не стало лучше. Оркестр гремел. Певцы, не щадя легких, пытались его перекричать. Дворжак чувст­вовал себя среди этого хаоса звуков как во время пытки. Наконец и он согласился с тем, что продолжать работу не стоит, забрал партитуру и вскоре распространился слух, будто он уничтожил ее.
Несколько дней Дворжак нигде не показывался. Его мучила мысль, что срыв постановки в театре, так разрекламированной Прохазкой, может совсем зачеркнуть успех «Гимна» и возродит недоверие к его таланту. Но он не впал в уныние, как полагали многие. Просто он взялся снова за пересмотр все­го, что осталось у него из написанного ранее. Судя по всему, Дворжак хорошо понял, что самобытное искусство не может быть создано на чужеродной основе. Борьба Сметаны за национальную чешскую музыку стала ему понятной и близкой. Безжалостно расправлялся он со своими сочинениями: одни уни­чтожал, другие обрекал на безвестное существо­вание.
Произведения, отобранные как лучшие, Дворжак тут же обозначил новыми номерами опусов. Забе­гая вперед, скажем, что и это упорядочивание не было еще окончательным. Позднее, готовя сочине­ния к изданию, Дворжак опять менял номера опу­сов, что в конце концов создало страшную пута­ницу.
Пересмотрев свои композиции, вынеся им суро­вый приговор, достойный самого строгого, непре­клонного критика, Дворжак снова принялся сочи­нять. Поистине железная воля была у этого чело­века.
17 ноября 1873 года Дворжак обвенчался с Анной Чермаковой. Начало их супружеской жизни не было ни светлым, ни безоблачным. 4 апреля 1874 года родился первенец - сын Отакар. Двор­жаку пришлось искать еще приработок. С помощью друзей он устроился органистом в храм св. Войтеха. Возвращаться в театр он не хотел: работа в оркест­ре отнимала много времени, а он должен был иметь какие-то часы для сочинительства. Однако десять золотых в месяц, выплачиваемые храмом, мало об­легчили его материальное положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25