Просто на сцене появляется пара молодых людей, наверняка дружащих таким образом и в жизни – иначе откуда подобная совместимость? – юноша раздевает девушку, девушка – юношу, и оба начинают демонстрировать максимальное количество сексуальных поз из доступных человеческому телу, причем в действии.
Со стороны, тем более на мой женский взгляд, это больше похоже на парный гимнастический этюд, нежели на любовный акт.
Интересно, что юноше совершенно не обязательно в финале номера, который в общей сложности длится минуты три, кончать. Это опять-таки «любительское» искусство, где никто не ставит перед собой неких сверхзадач. Да и едва ли исполнителям удается как следует сосредоточиться друг на друге, когда даже в самые рискованные моменты они могут заметить такие близкие столики вокруг, красные точки сигарет и отблески от очков зрителей, проверяющих прежде всего свои собственные эмоции.
Из Тайланда я тоже уехала с самодельным плакатиком за два доллара».
* 20 *
– Обними меня, – попросила Эстер Берни, когда они шли по залитому солнцем бульвару.
Она остановилась.
Берни улыбнулся ей, обнимая и прижимая хрупкое тельце к себе.
– Тебе что, холодно?
– Нет. – Она подняла на него робкий взгляд из-под пушистых ресниц. – Ты холоден. Берни, почему так все происходит?
– Я не понимаю, о чем ты, родная моя? – Он погладил ее по голове, потрогал пальцем бледную щечку, поцеловал другую. – Ничего не происходит.
– В том-то и дело! Ничего не происходит, Берни. Все эти дни мы проводим с тобой отдельно друг от друга. Я не хочу так. Берни, ответь, почему?
Она просила, она требовала ответа, она ничего не знала наверняка, она даже не догадывалась. И тем не менее ему стало мерзко на душе оттого, что приходилось юлить и обманывать. Но разве могла она понять его, если бы он вдруг сказал, что у него есть девушка, с которой он заключил устное соглашение о том, что они проведут вместе все ночи до самой свадьбы, после чего она откажется от дальнейших встреч и не будет ему мешать.
Думая сейчас об этом, Берни осознавал, что договор и в самом деле достаточно странный, так нормальные люди не делают, здесь что-то скрывается. Как это она так вдруг возьмет и разлюбит его через неделю? Значит, она не любит его и сейчас. Значит, у нее есть какие-то свои причины, о которых она молчит.
А он? У него никаких причин и в помине нет. Он думает о предстоящей свадьбе, он очень любит Эстер, он в этом ни на мгновение не сомневается. И тем не менее он продолжает встречаться со Стефанией, он подыгрывает ей, словно делая одолжение, которое в действительности отнюдь ему не в тягость – и это заставляет лишний раз задуматься.
– Просто я слишком сильно занят последние дни, дорогая. Ты ведь умница и поняла, что мне совершенно не улыбается перспектива получить квартиру в подарок от твоих родителей. Это, конечно, приятно, однако мне не по душе. А на работе дела идут. Мне нужно только немного напрячься сейчас, чтобы потом все было тип-топ. Твой родственник тоже, кажется, мной доволен.
Эстер заметно успокоилась.
– Ничего, – сказала она, поднимаясь на цыпочки и целуя Берни в подбородок. – Как только мы поженимся, тебе будет предоставлена возможность отоспаться.
– Ты так в этом уверена? – Берни подхватил ее на руки и закружил.
– Я же не уточнила, когда именно ты сможешь отсыпаться: днем или ночью.
– Миссис Стауэр, так вас и до замужества посещали распутные мысли?
– Только с моим женихом. Клянусь на Библии.
– Суд присяжных, так и быть, оправдывает вас.
* 21 *
Берни обманывал прежде всего себя.
Негласный договор со Стефанией вовсе не был никаким компромиссом. Он сам хотел этого. Да, может быть, ругая себя за слабохарактерность, но он звонил ей, если она не звонила первой, и уславливался о встрече.
Чаще всего они встречались у нее. Не сговариваясь, они оба чувствовали, что так надежнее.
Сегодня звонок Берни остался без ответа. Никто не снял трубку.
Тогда он решил покончить со всеми делами в офисе и позвонить перед самым отходом.
Однако телефон Стефании по-прежнему встречал его равнодушными гудками.
Делать было нечего. Берни поехал к себе, намереваясь позвонить из дома. А если и тогда никто не пожелает с ним разговаривать, то он просто-напросто воспользуется случаем и завалится спать.
Переступив порог своей квартиры, Берни вспомнил, что последнее время почти здесь не был. Как это выразилась госпожа Гордон? Конура! Ну-ну! Кажется, сама она вообще сюда никогда не заходила. Вот и нечего тогда критиковать, если не знаешь. Отличная квартира, между прочим. Кого угодно уместит. Да они с самого первого дня смогут жить здесь вдвоем без малейших хлопот.
Резкий звонок в дверь заставил Берни встрепенуться.
Он уже успел переодеться и теперь стоял посреди комнаты в халате, не зная, попытать ли счастья еще или забыть про телефон и завалиться под одеяло до утра.
И вот нужно было идти и кому-то открывать.
В последний момент ему подумалось, что это, быть может, она.
За дверью стояли два китайца. В черных костюмах.
С бархатными бабочками, стягивающими белоснежные воротники.
В руках – накрытые салфетками подносы.
– Ваш заказ, – объявили они дружным хором, вежливо поклонились и чинно вошли мимо несколько удивленного Берни.
– Но я ничего не заказывал, – заметил он, видя, как китайцы ставят подносы на стол в гостиной.
– Вы Бернард Стауэр? – спросили гости.
– Да.
– Ваш заказ. Китайский ресторан «Черный лотос». Оплачено, господин Стауэр.
Заявление было сделано категорическим тоном.
Положив салфетки рядом с подносами, китайцы еще раз поклонились и вышли вон, как будто их и не было.
По квартире уже расползался дурманящий аромат восточной кухни. Берни приблизился к столу и увидел россыпь чашечек, блюдец и вазочек, наполненных всякой всячиной. Всячина здорово пахла, но не настолько, чтобы все это мог съесть один человек. Даже два.
Когда в дверь снова позвонили, Берни решил, что вернулись официанты, которые осознали свою ошибку и теперь отнесут подносы кому следует.
Он ошибся и на этот раз.
С песнями и криками в квартиру ввалилась настоящая бой-бригада. Размалеванные девицы в обнимку с лохматыми женоподобными парнями, не то хиппи, не то панки. Человек двадцать. Они сразу же заполнили собой все комнаты, и Берни невольно подумал, что мама Эстер в чем-то была все же права.
Подносы мигом опустели. В гостиной кто-то включил магнитофон Берни, и несколько парочек вышли в круг.
«Танцующие уроды», – думал Берни, чувствуя себя незваным гостем на этом странном празднике китайской кухни и европейского идиотизма.
Ему уже даже начало казаться, что все происходящее – неожиданно настигший его сон, а раз так – не имеет смысла кричать, возмущаться и гнать всех прочь, Не лучше ли просто присесть на диван и расслабиться?
Неожиданно среди всей этой толкотни и неразберихи он увидел Стефанию.
На ней было настоящее японское кимоно розового цвета и традиционные деревянные колодки на ногах.
В руках – веер.
Даже волосы она убрала в духе страны Восходящего Солнца, что ей, кстати, весьма шло.
Стефания семенила между танцующими, хитро поглядывала на Берни и загадочно улыбалась.
Теперь он знал, что не спит.
– Убирайтесь все прочь, – сперва совсем тихо сказал он.
За шумом музыки его никто не услышал. И тогда он набрал побольше воздуха в легкие и гаркнул, призывая незваных гостей не задерживаться в пределах его квартиры и тем самым не нарушать законов свободы личности.
«Уроды» оказались на удивление понятливыми. Они повставали с пола, со стульев, с дивана и, оставив включенным орущий магнитофон и грязную китайскую посуду – где попало, медленно потянулись к выходу.
– А вот ты останься, – окликнул Берни Стефанию, которая уже шла следом за всеми.
Она оглянулась. Замешкалась. На ее губах по-прежнему играла легкая улыбка. Они теперь были вдвоем среди царящего повсюду беспорядка и запустенья.
– Если ты хочешь, чтобы я осталась, – сказала девушка, складывая веер и внезапно принимая серьезный вид, – отныне все должно быть по-моему.
Он кивнул, и тогда она одним взмахом руки распустила прическу, снова превратив ее в гриву непослушных волос.
* 22 *
Только когда Стефания завязала последний узелок и вышла из-за спины Берни, он почувствовал, что не может пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
Предложив все это как игру, она по-настоящему связала его, за руки и за ноги приковав к деревянному столбу, подпирающему потолок в холле. Столб был декоративным, однако строители постарались от души и вколотили его в пол так, что его нельзя было ни вырвать, ни сломать.
– Что ты еще задумала? – спросил Берни, глядя на девушку, которая теперь стояла прямо перед ним и задумчиво гладила длинными пальцами его напряженное бедро.
Берни стоял совершенно голый, как римский раб, которого за неповиновение привязали к позорному столбу – руки над головой, ноги больно трутся щиколотками. Сейчас хозяйка должна была решить его жалкую участь.
Стефания не спешила отвечать.
Она провела ладонью по слегка приподнятому члену.
– Послушай, все это выглядит довольно глупо, тебе не кажется?
– Мне – не кажется. – Стефания погладила широкую грудь и, опуская руку, снова задела член. – А если так кажется тебе, попробуй высвободиться.
Берни машинально дернулся.
Выглядевшие поначалу такими непрочными ленты чувствительно врезались в кожу.
– Ну, хорошо, я не буду сопротивляться. – Он улыбнулся. – Ты довольна?
– Ты и не можешь сопротивляться, дорогой. – Стефания наклонилась и поцеловала юношу в плечо. Сейчас, когда на ней были высокие японские колодки, а он стоял босиком, они сделались почти одного роста. – Ты можешь только принимать меня такой, какая я есть. Тебе нравится быть голым в моем присутствии?
– Да. Это возбуждает.
– Меня тоже. Немного.
С этими словами она отошла от него и присела на диван, на подлокотнике которого стоял ее недопитый бокал мартини.
Берни закрыл глаза и представил все это как бы со стороны.
Полностью одетая девушка задумчиво потягивает на уютном диване свой любимый напиток, а обнаженный для ее удовольствия юноша сладострастно корчится на столбе.
Он почувствовал, как у него сам собой поднимается член.
Остановить его или сделать что-либо другое было невозможно.
Сейчас она могла и хотела видеть все. Стефания закурила.
Кажется, он впервые заметил, что она курит. Это было красиво.
Отставив бокал, Стефания порывисто поднялась. Берни решил, что она подойдет к нему и будет истязать ласками, однако девушка прошла мимо. Она распахнула окно.
Вместе с шумом машин в комнату ворвался холодный воздух с улицы.
Юноша вздрогнул. Кожа моментально покрылось мурашками.
Стефания вернулась на диван.
Ей как будто доставляло удовольствие видеть, что он страдает.
Да, он страдал, но, с другой стороны, возбуждение его росло, а вытянувшийся почти вдоль живота ствол плоти трепетал он невыносимого напряжения.
Сознание своей наготы, холод и взгляд девушки давали удивительный эффект.
Он молчал. Он уже знал, что возражать или советовать бесполезно. Из одушевленного человека, может быть, даже любимого, он превратился для нее в сексуальный объект. Она хотела его просто использовать.
Они оба, не сговариваясь, понимали, что она имеет на это право.
Из соседней комнаты доносилась музыка.
По-прежнему пахло съеденными китайскими кушаньями, однако холодный сквозняк уже побеждал все прочие запахи.
– Закрой окно, – сказал он.
Она среагировала не сразу. Только когда кончилась сигарета.
Она тоже замерзла.
Лишние звуки стихли. Стало слышно, как шелестит ее шелковое кимоно.
Она обошла вокруг столба, выставив левую руку и оглаживая ладонью обнаженное тело.
– Жаль, что я не могу перевязать тебя лицом к столбу. Он невольно напряг ягодицы.
Она зажала в пальцах ствол члена. Одним рывком стянула крайнюю плоть и потрогала ноготком раздутое сердечко.
– Согрей меня.
Она присела на корточки и стала дышать на живот, на бедра, на подтянутую мошонку.
– Ртом…
Она не слышала его.
Она встала и вышла, но скоро вернулась, неся в руках стеклянную банку в форме бочонка. Он узнал банку.
Это был мед, который они накануне купили в каком-то универмаге вместе с Эстер. Эстер уверяла, что мед оказывает очень хорошее воздействие на сон.
Она открыла крышку.
Мед стоял со вчерашнего дня в холодильнике и поэтому потерял всякий запах.
Обмакнув в банку указательный палец, она обмазала сначала левый сосок юноши.
Он почему-то подумал, что теперь настало время пчел. Где-то он читал о подобной пытке.
Единственной пчелой была она. Но она не жалила. Она наклонилась к его взволнованно поднимающейся груди и с упоением слизывала мед.
Потом она зачерпнула из банки всей пригоршней и размазала мед по его животу. В пупке собралась целая капля.
Мед очень медленно стекал вниз на бедра.
Она поставила банку на пол и осторожно стряхнула с плеч кимоно, боясь его испачкать.
Голая прижалась к юноше.
Тела их слиплись.
Член, зажатый крепким лобком девушки, болел.
Потом она со стоном отлипла от него и снова приникла, только уже спиной.
Что-то бормоча себе под нос, наклонилась вперед.
Он смотрел на ее красивую длинную спину, плавно переходящую в широкий круп с ямочками.
Рукой из-за спины она торопливо вставила изнывающее древко в жаркое влагалище.
Он не верил в то, что это возможно. А когда поверил, она уже соскользнула с влажного насеста и опустилась на корточки, снова лицом к нему.
Прямо из банки капнула на кончик члена.
Капля обогнула ствол и потянулась к полу, но она успела перехватить ее языком. И обняла губами тугую головку.
Просто подержала ее в мягком колечке и отпустила.
Стала слизывать и сцеловывать липкий мед.
Берни наклонил голову.
Стефания смотрела на него снизу вверх, и из уголков ее широко открытых глаз катились две слезинки. Берни молчал.
То, что делала девушка, было изумительно. Прекрасно. Восхитительно. Это никоим образом не вязалось с тем, как принято оценивать подобные ласки – порнография, извращение, пошлость…
Когда минет делает красивая девушка, очень красивая, потрясающе красивая, для которой это не обязанность, а наслаждение, тогда это зрелище воспринимается даже со стороны как истинное искусство, вызывающее отнюдь не только физическое возбуждение, но и восхищение, желание смотреть еще и еще, следить, как мягко приоткрываются ее губы, как нежно всасывает она в себя гладкий ствол, как помогает себе маленьким язычком, как тугая труба скользит взад-вперед в едва сдерживаемом ритме, как девушка выпускает ее и закусывает сбоку, чтобы затем снова принять в самое горло, роняя горькие слезки радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42