А ведь прошла всего ночь.
На Стефании был серебристый шелковый халат. Не присматриваясь, Берни с первого взгляда понял, что под ним на девушке ничего нет.
Просто это было ее стилем. Ничего лишнего. Или вообще ничего.
Сегодня каштановые волосы уже не казались длинными водорослями в бурном течении. В квартире не было не то что ветра, но даже сквозняка, а кроме этого, у девушки оказалось достаточно времени для того, чтобы уложить их как следует – может быть, в дорогом салоне где-нибудь в центре, кто знает?
Стефания долго смотрела на юношу, не пропуская внутрь квартиры. Она словно хотела то ли запечатлеть черты его лица на будущее, то ли воскресить из прошлого, каким он привиделся ей в первый раз. Короче говоря, обоих посетили одни и те же сомнения.
При этом трудно было установить, кто из них смущен больше и почему. Вероятно, все же Берни как представитель интеллигенции сильного пола.
Наконец войдя в просторную прихожую, он с беспокойством посмотрел, куда бы причалить, чтобы перевести дух. Можно было подумать, что он бежал всю дорогу.
Куда там – на такси ехал!
Что-то все-таки с нервами, Эстер права…
А кто такая Эстер? Тьфу ты, черт…
– Давай не будем сразу о деле, – предложила Стефания и под руку довела гостя до дивана.
Всюду диваны! Почему нельзя придумать какие-нибудь стояки, чтобы хоть как-то разнообразить минуты отдыха? Чушь – если предлагают сесть, нужно садиться…
Хотя Берни понял так, что злосчастный бумажник будет возвращен в хозяйские руки дай Бог в конце вечера, Стефания, оказывается, называла «делом» отнюдь не это.
Она молча положила на колени Берни его пропажу.
Этим она тонко намекала на наступившую столь неожиданно необходимость выбора. Причина приезда была сама собой устранена, и Берни, по идее, имел полное право поблагодарить, раскланяться, даже поцеловать ручку, но после этого – непременно удалиться, откуда пришел. Однако тем же самым жестом Стефания приглашала его задержаться у нее, только уже по собственному желанию, ибо говорить спасибо и уходить – некрасиво.
Берни понял, что по рассеянности допустил еще одну – роковую для себя – ошибку: не купил по дороге сюда ни цветов, ни какого-нибудь вина, ни даже шоколадку, которой можно было бы красноречиво показать свое личное отношение к происходящему и его виновнице: вот вам, мол, барышня, кушайте вкусности, да только ко мне не приставайте, не по зубкам вам, да-с. Цветов и вина не было.
То есть они, конечно, были: вино на столе в гостиной, причем любое, цветы – повсюду. Но все это служило разве что тому, чтобы лишний раз продемонстрировать гостю, как мало в нем светскости и понимания жизни, когда речь заходит о случайном: о случайной встрече, случайном свидании, случайной женщине. Отправляясь в гости к Эстер, он не позволял себе расслабляться до забывчивости. Там был его будущий очаг, его дом, его крепость. А здесь? Бунгало опытной гетеры. Номера. Место, где не разбиваются сердца.
Он сел.
Стефания присела рядом и заговорила:
– Я терпеть не могу навязываться, Берни. Мне нравится, когда меня саму выбирают и дают понять, что я чего-то все-таки стою. Это моя жизнь. Я вижу, ты неправильно меня понял, да? Нет, я никогда не делала этого за деньги. Мне не хочется тебя оскорбить, но ведь ты пошел за мной тогда, на пароме, потому, что почувствовал – я не такая, как все, я не буду ни о чем просить. Мне это и не надо. – Она не без затаенной гордости обвела взглядом свои впечатляющие апартаменты. – Я хочу одного, Берни, – любить по-настоящему. И я думаю… нет, я робко надеюсь, что наша встреча не была такой уж случайностью, как это тебе кажется. Для меня. И для тебя. Что ты скажешь?
– Через одиннадцать дней я женюсь, Стефания. Я не тот человек, за которого ты меня приняла. Я женатый человек. И я люблю свою жену.
– Ты хотел сказать «невесту», – поправила девушка. Бури не получилось. Расставляющее все точки над «i» известие было воспринято как нечто само собой разумеющееся. Все равно что сказать «я промочил нога», когда идет ливень.
– Я хочу, чтобы ты попробовал сначала белое вино. Можно, я тебе налью?
– Да, пожалуйста. Но ты меня выслушай, Стефания!
– Сначала мы немного выпьем, да?
– Хорошо. Твое здоровье.
– Спасибо.
Она смотрела на него, она дышала жизнью, она была невыразимо свежа и хороша собой, дома, по-домашнему одетая, если не считать эротических белоснежных туфелек с кожаными бантиками на пятках и умело наложенного вечернего макияжа.
– Ты можешь не продолжать, Берни. Я замечательно тебя поняла. Но вынуждена сознаться: твоя холостяцкая или семейная жизнь меня не интересует нисколечко. – Она мягко взяла его за руку и заглянула в глаза. – Ты упомянул об одиннадцати днях. Я не стану на них претендовать. Но тогда подари мне хотя бы одиннадцать ночей. Ты не пожалеешь. Я буду любить тебя, как любила на палубе, только дольше, совсем неторопливо, так, как захочется тебе, мой милый…
Она низко-низко наклонила голову, и каштановые водопады закрыли ее лицо. Берни не увидел, но почувствовал, что она целует ему руку.
Это был уже сон.
– Подари мне одиннадцать ночей, Берни… – Она вдруг резко поднялась с дивана. – И еще одну минуту – сейчас!
С замирающим сердцем и тугим стуком в висках следил он за тем, как она, стоя прямо перед ним, осторожно, словно боясь его напугать, распускает тесемки, сдерживающие полы серебристого халата.
Только сейчас он заметил, что шелк имеет цвет – розоватый.
Она не распахнула халат сразу, по всей длине. Нет, сначала она показала мужчине главное – свой удивительно женственный пах: сферу гладкого живота и нарочито выделяющийся в контрасте с бледно-золотой кожей пышный и густой треугольник темных вьющихся волос.
Это было ее руно – то руно, за которым устремлялись к далеким армянским берегам легендарные аргонавты во главе с одержимым навязчивой идеей Ясоном. Это было ее естество, ее достоинство, ее сила и ее слабость, покорявшая еще надежнее, чем сила. Покорявшая тех, кто видел это чудо, тех, кому она благосклонно показывала его, гордясь собой, гордясь своим нежным, податливым телом и изнывая от стыда, потому что здесь, в этом самом месте особенно явственно выступала ее неприкрытая нагота, обрамленная живой амфорой полных бедер.
Потом раскол халата устремился вверх, к запрокинутой в полной беззащитности шее, но Берни не следил за ним. Он не мог оторваться от сумасшедшего переплетения трогательных завитков под едва заметно вздрагивающим животом, от этой упоительной головоломки, имеющей свою потрясающую логику, в которой заключалась ее первозданная красота. Распутать ее, выпрямить, расчесать – все равно что расплести конскую гриву, отчего бедное животное зачахнет и погибнет, не подозревая о том, что пало жертвой чересчур заботливого хозяина.
Он осознал произошедшее лишь тогда, когда из-под шелка обнажились красиво развернутые плечи и вся невесомая тяжесть материи рухнула с высоты изумительного женского тела вниз, по безвольно опущенным тонким рукам, под стройные ноги породистой кобылицы.
– Сначала хорошенько осмотри меня, – сказала Стефания.
Словно глаза гостя не были одновременно на всех уголках ее дрожащей, выскользнувшей из ледяного кокона девственно-теплой плоти.
– Смотри на меня сколько захочешь, пока ты не поймешь, что я принадлежу тебе вся, как есть, нагая, нагая для тебя, только для тебя, пока ты не ощутишь желание обладать мною еще больше, проникнуть в меня, слиться со мной…
Он смотрел. Он видел. Он чувствовал. Он страдал.
– Ты сможешь проникнуть в меня так, как тебе будет приятнее, мой любимый. Я готова распахнуть перед тобой все три тайных пути в тело жаждущей этой ласки женщины. Смотри!
Она опустилась перед ним на широко расставленные колени.
Подняла над головой длинные змеи рук. И открыла красивый, сверкающий алой губной помадой рот.
Он смотрел на нее.
Прикрыв глаза, она открыла рот так, чтобы ему стало видно влажное нёбо и не находящий себе места в этой ароматной пещерке розовый язычок.
Она хотела, чтобы он понял наверняка, для чего и как он может воспользоваться этим путем.
Потом губы надулись и вытянулись в трубочку.
Ему так понравился рот, что он застонал, когда девушка опустила руки на пол и стала медленно разворачиваться на четвереньках.
Обнаружилось, что подошвы ее туфель совершенно новые, без единой царапины – она наверняка надела их впервые к сегодняшнему вечеру. Она хотела показать ту тщательность, с какой к нему готовилась.
Уже стоя на четвереньках спиной к гостю, девушка подогнула руки и уперлась в ковер локтями. От этого плечи ее стали ниже, а гладкий круп с двумя аккуратными ямочками и упруго натянутые, слегка раздвинутые ягодицы оказались несмело выставленными напоказ.
Он еще никогда не смотрел на живую женщину с такого ракурса.
Это было дико, сладостно и чудесно. – Ты видишь меня? – послышался голос. – Ты меня видишь?
Не получив ответа, она вытянула руки перед собой, пошире расставила колени и легла на ковер щекой. Все было гладко выбрито.
Он никогда не задумывался о том, что и здесь у женщин есть волосы, но сейчас ему стало со всей очевидностью ясно, что она перед его приходом не только приняла расслабляющую душистую ванну, но и дотошно побрила все лишнее, на чем бы мог задержаться его испытующий взгляд.
Взгляд его не был испытующим.
Взгляд был робким и то и дело поскальзывался в гладком желобке.
Внизу желобка была еще одна нежная расщелина, причудливо обрамленная двумя крохотными пухлыми подушечками и алая, как полюбившиеся губы. Взгляд скатывался на нее, трогал теплые складки и снова поднимался по желобку вверх.
Здесь его ждало последнее и самое трогательное отверстие – бурое сморщенное колечко, которое тоже жило своей жизнью, то втягиваясь в натянутое дно желобка, то выступая из него чувственным пригорком.
Неужели и в эту тесноту она может позволить проникнуть его желанию? Неужели она действительно думает, что он сделает это и тем самым осквернит красоту, сотворенную природой и только по странному недоразумению предоставленную в распоряжение грубого завоевателя? Нет, он не будет этим завоевателем, он будет храмовым жрецом, идолопоклонником, нищим у порога дворца изобилия, покорным судьбе путником на пути в Мекку, в его Мекку…
Тут он увидел, что длинные пальцы девушки нервно проверяют, все ли так хорошо, как ей казалось раньше, когда в доме не было посторонних.
Пальцы с овальными ногтями, похожими на капли крови, терли и мяли пухлые подушечки, опережая друг друга, взбирались между ягодицами и по очереди жалили бедненькое колечко.
Это была их игра, игра, которой они предавались в любое время, но сейчас она была для него, а ему казалось, что игра слишком жестока, потому что явственно доносились приглушенные постанывания девушки.
Ему вдруг захотелось крови, и он нагнулся и попробовал слизнуть живые капли.
Это были ее пальцы, и он лизал и целовал их, иногда промахиваясь и прикасаясь губами к тонкой коже между расщелиной и колечком. Он был принят в игру.
Постепенно ему становилось все труднее и труднее успевать за очумевшими ноготками. Их пляска сменилась непредсказуемой мельтешней.
Распаляя себя, девушка извивалась всем телом и только иногда оглядывалась через плечо, чтобы встретиться помутневшим взглядом с широко открытыми глазами Берни.
Внезапно она глухо вскрикнула и замерла, прогнувшись так сильно, что он испугался, как бы у нее не лопнул позвоночник.
Не зная наверняка, не явился ли он сам причиной этой резкой паузы, Берни невольно отпрянул и посмотрел на девушку уже с безопасной высоты дивана.
Она стояла у него в ногах на четвереньках, по-прежнему спиной к нему, и напоминала большую белую кошку, которой добрый хозяин поставил блюдце со сливками и которая лакает из него прямо с пола, содрогаясь от наслаждения.
Обе дырочки взволнованно дышали. Наклонившись, он мог бы дотронуться до любой из них пальцем. Но он не сделал этого. У него не осталось на это времени.
Стефания повернулась на коленях.
По ее разрумянившемуся лицу было отчетливо видно, что она только что пережила сильное потрясение. Движения ее сделались вялыми, когда она вытягивала вперед руки и клала ладони на колени мужчины, призывая его ощутить ее близость.
– Я хочу тебя… – пробормотала она. – Ты не представляешь, как я хочу тебя…
Берни наивно думал, что представляет. Ему все еще казалось, что это есть не что иное, как отлично вызубренная роль, игра, способ удовлетворять свои болезненные инстинкты. У него было недостаточно опыта для того, чтобы судить о чувствах женщины без ложной здравости. Не умел он прислушиваться и к себе.
– Встань, – попросила она.
Было уже очень поздно. Он не хотел даже смотреть на часы.
Когда он поднялся на ноги и остановился над ней, нагой и коленопреклоненной, Стефания осторожно ухватилась пальцами за его ремень.
Она перехватила недоуменный взгляд и спросила:
– Можно?
Сверху он видел белые пятки туфель, ободки ее ягодиц, каштановую макушку и крепкие яблочки грудей между оживившихся локтей.
Она не без труда расстегнула ремень и принялась за пуговицы.
Когда брюки упали по ногам до колен и замерли двумя черными гармошками, он вдруг вспомнил, что ведь она уже видела его, даже чувствовала в себе, и потому он зря готовится к тому, что сейчас произойдет, как к чему-то новому. Другое дело, что произойти это должно по-новому благодаря окружавшим их теперь удобствам, теплу и уюту квартиры, служившей жильем красивой девушке, что уже само по себе привносило в квартиру атмосферу волнительности и тайны.
Следом за брюками были стянуты узкие трусы.
Внешне ничего как будто сразу не изменилось. Рубашка оказалась достаточно длинной, чтобы прикрыть твердеющий ствол освобожденной плоти.
Стефания снизу вверх смотрела на гостя. На ее выжидательно поджатых губах играла легкая усмешка. Она добилась своего и теперь была на пути к разбухающей вопреки его желанию цели.
Она запустила руку под измятый после долгого заточения подол рубашки и тыльной стороной пальцев легонько провела по зябко подобравшейся мошонке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42