Она покинула их через два дня без малейшего сожаления и поселилась в уютном «Отель де Сюлли Сен-Жермен» на рю дез Эколь, в десяти минутах ходьбы от Нотр-Дама.
В гостинице был только бар. Однако Стефании этого вполне хватило для того, чтобы в тот же вечер встретить там еще одного местного ловеласа. Звали оного Шарль, и хотелось ему одного – как можно скорее затащить новую знакомую в постель. «Новая знакомая» согласилась два раза, а на третий построила такую замысловатую английскую фразу, что бедняга исключительно по интонации смог судить о том, как далеко ему предстоит теперь направляться.
В Париже было начало лета.
Все свободное время – а чем еще заниматься девушке? – Стефания проводила в прогулках по городу.
Сена манила ее и отпугивала. Так бывает у разных людей, которым с детства начинает мерещиться, будто они во что бы то ни стало должны погибнуть, окончив свои дни кто в самолете, кто под колесами автомобиля, кто в безучастной ко всему мирскому воде. Один знакомый Стефании, например, рассказывал ей, что боится переступать через рельсы, будь то железнодорожные или трамвайные: он, видите ли, чувствует, что здесь проходил или скоро пройдет поезд, и ему отчетливо видится, как стальные маленькие колеса разрезают ему ступни, а потом кромсают безжизненное тело.
Странно, раньше Стефания никогда не боялась воды. Теперь же она буквально заставляла себя переходить Сену то по Королевскому мосту, то по мосту Согласия, поскольку обычный ее маршрут проходил через сквер перед Лувром.
Именно в этом сквере ее заинтересовал пожилой художник, умудрявшийся даже в такое жаркое время года не снимать с себя пальто и ярко-красного шарфа.
Стефания обращала на него внимание несколько дней подряд, пока наконец не решилась подойти и посмотреть, что же он, собственно, с таким упоением рисует.
На узком холсте была изображена красивая обнаженная девушка.
Стефания невольно огляделась в поисках натуры, но не увидела ничего, кроме зелени сквера да вечно распростертых объятий Лувра.
Художник делал вид, будто не замечает интереса к своей персоне. Приникнув к холсту, он осторожными мазками подводил девушке кончики грудей. Краска медленно сохла, и алые соски влажно блестели.
– Нравится? – спросил он вдруг, причем как-то сразу угадав, на каком языке следует обращаться к любопытной прохожей.
– Очень, – откровенно ответила Стефания и улыбнулась.
– Мне тоже. – Художник окинул собеседницу беглым взглядом, оставшись явно довольным. – Ее зовут Сисли. Хотите, я вас познакомлю?
Стефания хотела.
Сисли оказалась американкой, пятнадцать из восемнадцати своих лет прожившей в Париже. Старый художник был другом ее матери – отца Сисли не помнила, – и когда девочка подросла, предложил ей работу натурщицы в ателье, где он вел свою собственную школу живописи. В деньгах Сисли особенно не нуждалась, однако ее соблазнила перспектива новых ощущений.
Старый мастер знал людей и безошибочно углядел в девочке склонность к покорству – качеству, столь свойственному натурщицам и натурщикам.
Однако, ко всему прочему, господин Кристоф – так звали художника – оказался человеком ревнивым и потому после первого же общего сеанса, на котором ему, собственно, впервые и довелось увидеть Сисли без одежды, он заявил, что отныне девочка если и будет позировать, то только ему персонально.
В ателье он был хозяином, никто из учеников не мог ему перечить, мать девочки продолжала оставаться его близкой знакомой, а маленькая Сисли, которой к тому времени едва исполнилось семнадцать, была просто очарована вниманием, оказываемым ей благовоспитанным старцем.
Однако в тот день господин Кристоф не пригласил Стефанию к себе. Вместо этого он предложил ей встретиться на том же месте, в сквере, назавтра.
Ночь ожидания показалась девушке вечностью. Ей даже приснился сон о том, как она присутствует на уроке мастера. Однако наутро все забылось.
Когда она пришла в сад Тюильри на следующий день, художник уже ждал ее. Он был один. По-прежнему в пальто и красном шарфе. Стефанию он встретил, как старую знакомую, только что не поцеловал.
До ателье им пришлось ехать через весь город, до самого кладбища Пер-Лашез. У девушки появился лишний повод задуматься, к чему вся эта конспирация и зачем понадобилось назначать встречу так далеко.
Расплатившись с таксистом, всю дорогу заинтересованно поглядывавшем в зеркальце на Стефанию, которая уютно устроилась на заднем сиденье, господин Кристоф пригласил гостью войти в калитку, за которой начинался прелестный садик, укрытый от посторонних взглядов довольно высокой кирпичной стеной.
Они прошли по аллее до живописного крыльца и были встречены на пороге пожилой женщиной в фартуке.
Художник не стал представлять ее Стефании, и девушка могла лишь сама догадываться о том, что это либо его жена, либо служанка. Скорее второе, решила она, глядя на то, с каким почтением женщина уступает им дорогу и проводит в прохладную переднюю.
– Мой кабинет, – сказал старик, распахивая перед гостьей дубовую дверь с вырезанным по центру гербом в виде двух перекрещенных роз и многообещающим лозунгом «PANEM ЕТ CIRCENSES».
– Сисли! – позвал он, когда они оба удобно расположились: Стефания – на диване, сам же господин Кристоф – в кожаном кресле.
Откуда-то из-за стены в комнату впорхнула миниатюрная, очень хорошенькая девушка и сразу же поклонилась приятно удивленной гостье. Она была явно предупреждена об этом визите.
– Дорогая моя, – обратился старик к девушке, – это и есть Стефания, о которой я тебе вчера рассказывал. Мы с ней тоже много говорили о тебе. Сегодня она хотела бы на тебя посмотреть. Ты не против?
Сисли согласно кивнула.
– Тогда представь, что это наш с тобой очередной сеанс. Сними одежду.
Стефания была настолько поражена тем, как разворачиваются события, что пропустила тот момент, когда с девушки упало последнее и она замерла обнаженной статуэткой посреди комнаты всего в нескольких шагах от восторженных зрителей.
Сначала Сисли просто «позировала», принимая те позы, которые предлагал ей старик, знавший, как показать свою питомицу с наилучшей стороны.
Стефания чувствовала, что девушке и в самом деле нравится это будоражащее ощущение несоответствия ее голого тела с полностью одетыми людьми. Она даже заметила влажный блеск на внутреннем изгибе стройной правой ляжки.
Сисли была в одних туфельках и изнывала от желания, то и дело бросая взгляды на гостью. Старик это заметил и кивнул.
Девушка юркнула на диван рядом со Стефанией и прижалась к ней всем телом, неловко ища губы.
Стефания теперь была не столько удивлена, сколько тронута этим детским порывом.
Она обняла Сисли за голое плечо и коснулась ртом ее маленького ротика. Ее тотчас же обжег шустрый и влажный язычок.
Художник, сидевший тут же, тихо посмеивался.
Все произошло точно как в фильме, снятом на основе новелл уже упомянутой Анаис Нин. Не найдя себе стоящего любовника, Стефания обрела в Париже преданную любовницу. Кроме того, она получила возможность общаться на родном языке.
Сисли оказалась натурой романтической. До встречи со Стефанией она перечитала чуть ли не всю французскую литературу – в подлиннике! – и любила под настроение цитировать своего любимого Верлена:
В осеннем парке,
Скучны и жалки,
Скрипок стоны
Мне душу ранят,
Истомой манят
Монотонно.
И я, бледнея,
Вздохнуть не смея,
Вспоминаю
Года былые.
Часы бьют злые.
Я рыдаю.
И ухожу я…
Меня, ликуя,
Ветер-свист
С собой уносит,
А в траву бросит
Мертвый лист.
От таких поэтических излияний у Стефании на душе становилось тоскливо и трепетно.
Когда же Сисли узнала о том, что имеет дело с настоящей писательницей, она пришла в бурный восторг, сменившийся тихим обожанием и твердым решением во что бы то ни стало не разлучаться с новой подругой.
Она была готова часами внимать Стефании, любившей иногда на досуге почитать вслух рождающиеся главы будущей книги, она буквально спала с ее рукописями и получала истинное наслаждение, перепечатывая их днем.
Когда Стефания решила, что срок ее творческой командировки подходит к концу, Сисли, не зная, как быть, предложила стать ее личным литературным агентом. До сих пор Стефания привыкла обходиться на писательском поприще своими силами и поначалу воспринимала эту идею как неплохой повод сохранить дружбу и объяснить близким Сисли их совместный переезд в Америку, против которого, заподозрив неладное, уже начал выступать старый «опекун», господин Кристоф.
Однако по приезде домой выяснилось, что предложение Сисли не просто выгодно практически, но и превосходно по своей сути. Благодаря юной партнерше Стефания очень быстро «раскрутилась» с теми издательствами, о которых она раньше, будучи писательницей одиночкой, не смела и мечтать.
Ее французские заметки, составившие автобиографический по большей части роман «В объятиях Парижа», были сразу же изданы небывалым для новичка тиражом – 30 ООО экземпляров.
Что понравилось Стефании больше всего, так это то, что критики отмечали не только скандальную откровенность нового произведения, но и «прекрасную манеру изложения молодой писательницы».
Сисли отказалась где бы то ни было указывать свою роль в работе над книгой.
– Ты же знаешь, что все это я делала и буду делать только для тебя, Стефания, – горячо объяснила она. – И мне важно, чтобы ты осталась довольна мной, а слава и успех – это принадлежит тебе, и я не хочу делить с тобой ничего, кроме…
Разумеется, тут она замолчала, не в состоянии произнести такое грубое слово, как «постель».
Вообще Сисли была созданием весьма странным. Начать хотя бы с того, что она совершенно не ревновала Стефанию к ее многочисленным любовникам, довольствуясь «объедками с барского стола». Более того, Стефания не могла отнести ее с полным правом ни к разряду лесбиянок, ни к стопроцентным мазохисткам, столько в ней, с одной стороны, было женственности и самостоятельности в принятии решений – с другой.
Если говорить коротко, Сисли была интересной личностью, и Стефания ее любила – как младшую сестру, как отчаянную любовницу и как заботливую мать.
* * *
Оглянувшись, Баковский смерил Стефанию оценивающим взглядом. Она же стояла в дверях и, казалось, не собиралась предпринимать первой никаких действий.
– Твоя подружка была против, чтобы я входил.
– Я знаю. Она была права. Нам не о чем с тобой разговаривать.
– То есть?
– После того, что ты со мной сделал? Скажи спасибо, что я не опозорила тебя.
– Стефания…
По тону его голоса она почувствовала, что Баковский пришел не выяснять отношения. Он встал с постели и принял угрожающую позу, однако во взгляде его читалась мольба о прощении.
Стефания за то и любила этого человека, что у него не было маски. У всех людей они есть. Кто-то агрессивен, кто-то всю жизнь разыгрывает ребенка, кто-то вечно плачет, кому-то всегда смешно. Баковский был нагл и беззащитен в каждом своем поступке. Даже сейчас он не знал, с чего начать.
– Ты поступил подло, милый Алекс.
Стефания вошла, наконец, в комнату и села на пуфик перед любимым старинным трельяжем, который достался ей еще от бабушки-венгерки. По непроверенным данным, бабушка до встречи с дедушкой проводила время в одном из дорогих борделей Будапешта, и этот самый трельяж украшал тогда ее спальню. После свадьбы бабушка с прошлым завязала полностью, стала под влиянием дедушки набожной и благовоспитанной дамой полусвета, а трельяж был оставлен как напоминание о бурной молодости.
В Стефании он будил желания. Глядя в помутневшие от времени зеркала, она представляла себе те сцены, молчаливыми свидетелями которых они невольно стали. Читая английскую порнографическую литературу эпохи Викторианства, она невольно ассоциировала прочитанное с трельяжем.
Теперь же, рассматривая себя, она делала вид, будто не обращает ни малейшего внимания на Баковского, стоявшего у нее за спиной.
Он положил обе ладони ей на макушку и тем самым заставил поднять взгляд.
– Я предполагал, что события могут развернуться именно таким образом, – сказал он. – И поэтому пришел тебя шантажировать. Таня.
– Я бы хотела… Как ты меня назвал?
Стефания вскочила на ноги с такой отчаянностью, что Баковский отпрянул. Этого еще только не хватало!
– Спокойно, дорогая, пока об этом известно только мне.
– Что тебе известно? Перестань молоть чушь!
– Ты сама можешь догадаться, кто мне все рассказал. Таня Мохач? Это даже забавно, не правда ли?
Сисли! Это она! Так вот почему ей было до слез неловко перед Стефанией. Она не только впустила чужого человека без разрешения, но и выболтала ему важную тайну. Негодница! Уж она придумает ей наказание!
– Я думаю, – продолжал Баковский, – общественность Америки будет не в восторге, узнав о том, что знаменитая писательница и социальный критик зарабатывает на жизнь не только литературой, но и прекрасным телом. Тебя не посадят в тюрьму, как Тайсона, но уверен, что в прессе твое имя будет не менее популярно. И знаешь, все ведь зависит от того, как именно тебя к тому времени будут звать: Стефания Аурам, Таня Мохач, а может быть… Таня Баковский?
Стефания опешила.
– Я пришел, чтобы предложить тебе выйти за меня замуж, – просто, как будто сообщая всеми давно уже обмусоленную новость, сказал Сандер. – Ты ведь не откажешься? – Он улыбнулся.
– А если я и вправду соглашусь? – услышала свой голос Стефания. – Что это будет означать?
– Это будет означать, – нараспев заговорил Баковский, обнимая девушку за плечи, – что мы станем жить вместе, спать вместе, будем пользоваться одним унитазом, одной плитой…
– Замечательная идея! – Стефания прыснула. Глаза ее сузились до щелок и искрились. – А как же мои остальные мужчины? Моя «вторая» работа?
– Я сделаю так, что тебе будет достаточно меня одного. Он чмокнул ее в щеку и ощутил, как упругое тело через силу, но поддается.
– А если у тебя не получится? – не унималась Стефания, упираясь руками в жесткую грудь мужчины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42