Одним из таких мест был Хантер
Вуд, где я в то солнечное утро продирался через кустарник, выкрикивая имя
пса и посвистывая. Я полагал, что он мог попасть в ловушку, иначе он
отозвался бы на мой зов.
Внезапно, выбравшись из чащи на открытую дорогу, я наткнулся на
женщину, шедшую мне навстречу с огромной корзиной, из которой свисали
корни и листва. Я видел ее впервые, но сразу догадался, что это Линда
Сибрук. Было уже поздно нырять в заросли леса, и, кроме того, меня
удерживало на месте какое-то странное любопытство. На ней было славное
платье из темно-красного шелка, из-под широкой шелестящей юбки
поблескивали серебряные пряжки башмаков, а в ушах рдели камушки сережек.
Ни одна из местных жительниц не стала бы разгуливать по лесу в таком
наряде.
Я отпрянул и всем телом прижался к кустарнику. Неожиданность встречи
придала мне, наверное, довольно жалкий вид, но она продолжала идти, не
ускоряя и не замедляя шага, и поравнявшись со мной, остановилась и
посмотрела мне прямо в глаза.
- Я слышала, как вы кричали, - сказала девушка. - Наверное, вы
потеряли собаку?
- Вы видели ее?
- Отец видел. Кажется, ее зовут Квинс?
- Если это та собака, которую я ищу, то да.
Она коротко засмеялась.
- Забавно. Мы думали, что ее могут звать Бобик. Боюсь, с ней не все в
порядке. Мальчишки покалечили ее. Но отец взялся за дело, и она
выздоровеет.
Девушка сделала шаг по покрытой листвой тропинке, платье зашелестело
и блеснула пряжка туфли. И внезапно я почувствовал, как плохо и небрежно
одет; мало того, я знал, что как только выйду из кустарника, железо на
моем башмаке окажется на виду. Поэтому не сдвинулся с места. Она сделала
еще один шаг, повернулась и вопросительно взглянула на меня.
- Вы пойдете со мной, не так ли? Квинса, конечно, нельзя еще
беспокоить, но, я думаю, он будет рад увидеть вас. Он не слишком
дружелюбен с нами.
- Да, я пойду, - ответил я. - Давайте я понесу вашу корзину.
Девушка освободила руку из-под ручки корзины, и я заметил красный
след на белой коже.
- Она довольно тяжелая. Земля влажная и пристает к корням, - пояснила
она, а потом, взглянув на мою ногу, произнесла:
- Так вы Филипп Оленшоу? Я могла бы раньше догадаться. Вы так похожи
на отца.
- Ничуть, но с вашей стороны очень мило именно так объяснить свою
догадку. Наверняка, мой отец упоминал о своем сыне-калеке.
- Вовсе нет. Это мистер Горе. Он сказал, что вы единственный в
округе, кто мог бы стать моим другом. Я думала, что мы не встречались до
сих пор, потому что вы уезжали куда-то. Но все равно, вы похожи на своего
отца. И я рада этому. Он так добр к нам.
Никогда еще я не видел такую ровную спину, такую узкую талию в
жестких объятиях корсета, никогда еще не встречал головку, так элегантно
сидящую на тонкой длинной шее. Никогда не видел таких темных волос,
ниспадающих мягкими локонами. И мой отец был ее добрым другом! Мне стало
так горько, что будь я один, обязательно сплюнул бы.
- Отец мой так счастлив здесь, - продолжала девушка. - И теперь,
когда пришла весна, это настоящий рай. Особенно после Лондона. Вы ведь
знаете Лондон? Мы жили там на самом верхнем этаже огромного дома, кишащего
людьми. Там плакали младенцы, женщины орали на лестнице, а мужчины,
кажется, никогда не бывали трезвыми.
- А выглядите вы так, будто только что из дворца Уайтхол, - сказал я.
- О! - произнесла она, и прямые плечики вздернулись и опустились,
выражая крайнее удивление. - Вы имеете в виду мой наряд? - И она
запачканным в земле пальчиком коснулась складок платья и сережек. Это
принадлежало моей матери. Я просто достаточно выросла для того, чтобы
носить это платье. Раньше я носила фланель, и если оно сносится до того,
как я умру, мне снова придется надеть фланель. Но платье красивое, не
правда ли? Она отряхнулась, как хорошенькая птичка. И было что-то такое
бесхитростное в этом жесте удовольствия, в этих словах, предшествующих
ему, что я вдруг понял, как она молода. Это раскрепостило меня немного, и
я продолжал путь к дому Мэдж в более спокойном состоянии духа. Если бы я
наткнулся на этот дом внезапно, то ни за что не узнал бы его. Он был
начисто выбелен. Над дыркой, из которой годами валил дым, возвышалась
труба, и маленькие стекла окон сверкали на солнце. Бочка, распиленная на
две половины, изображала клумбы по обе стороны крыльца, в которых
красовались цветы.
- Разве не прекрасно? - спросила Линда. - Посмотрите, сколько цветов.
Все они принесены из имения. Невозможно выразить, как любезен ваш отец. -
Тут ее голос изменился. - Подождите, пожалуйста, немного здесь, я
предупрежу папу. Это не самый лучший для него день, и он может
встревожиться, увидев вас. Но я объясню, что вы ЕГО сын, и он будет очень
рад вам.
"Я не имею права все испортить", - повторял я про себя снова и снова.
Переступить порог дома и быть любезно принятым как сын сэра Джона
Оленшоу... Нет, этого я не хотел.
- Послушайте, - сказал я, удивившись резкости своего голоса. - Я
очень хочу подружиться с вашим отцом и с вами. Но не в качестве сына
своего отца. Вы понимаете? Отец и я живем под одной крышей и носим одно
имя, но в действительности мы совершенно чужие друг другу.
- Почему? Вы поссорились?
- Нет. Мы не настолько близки друг другу, чтобы поссориться. Я не
хочу, чтобы вы смотрели на меня сквозь пелену христианской благодарности
моему отцу. Вы понимаете?
- Конечно. Вы просто молодой человек, который забрел сюда в поисках
собаки, и совершенно случайно оказались сыном сэра Джона.
- Можете это упомянуть, если хотите, но никак не иначе.
- Хорошо, идемте.
Она быстрым легким шагом прошла по дорожке и отодвинула дверную
задвижку. Я последовал за ней, пригнув голову под притолокой. Внутри я мог
спокойно выровняться, так как пол настолько осел, что был, по крайней
мере, на фут ниже уровня дорожки.
Стены комнаты также были побелены, отчего она казалась светлее. Пол
из светлого кирпича, вероятно, был подвергнут тщательному выдраиванию,
чтобы удалить слой грязи, оставшийся со времен старухи Мэдж. Теперь под
ногами плиты сверкали своими естественными цветами: розовым, кремовым и
светло-янтарным. Яркие коврики более темных тонов лежали перед очагом, у
двери и под тяжелым черным столом, стоявшим в центре комнаты. На столе
стояла ваза с букетом полевых цветов. На полке над камином устремилась
ввысь ветвь дикой сливы. Возле очага, по обе его стороны, снизу доверху
возвышались грубо сколоченные полки, ломившиеся от книг.
Увидев, что в комнате никого нет, Линда отворила дверь в кухню.
- Папа, - позвала она.
В ответ послышалось рычание, за которым последовал стук хвоста по
полу - верный признак того, что Квинс сожалел о своем грубом поведении.
- Проходите и посмотрите на свою собаку, - пригласила меня Линда. - Я
пойду позову отца.
Она открыла дверь, ведущую в задний дворик, и я слышал, как ее
голосок звенел по всему Лейер Филду, эхом отдаваясь в лесу.
- Папа! Где ты? Джошуа Сибрук! Возвращайся домой.
Я стал на колени рядом с мешком соломы, на котором лежал мой пес, и
потрепал его по голове. Он провел своим розовым языком по моим пальцам и
бешено заработал хвостом, но встать и не пытался.
- Что с тобой? - спросил я его. - Попал в ловушку?
Я осмотрел его лапы, но не заметил никаких следов ловушки. От него
исходил какой-то противный запах, а на коже виднелись два или три пореза.
- Оставь собаку в покое, - послышался голос за моей спиной, и я, не
вставая с колен, повернулся и увидел странного человека. Ничего подобного
в жизни я не встречал. Даже сознание того, что это Джошуа Сибрук, чья дочь
отчаянно искала его на заднем дворе, в то время как он вошел с крыльца,
даже понимание того, что передо мной ученый и друг Натаниэля Горе, - ничто
не могло сдержать мурашек, пробежавших у меня по спине. Голова его
удивительно походила на череп, кожа на всем теле выглядела как старый
иссушенный пергамент. Из бурых отверстий, неимоверно глубоко ввалившихся
под белыми бровями, глядели два черных глаза, и когда он повторял свой
приказ оставить собаку в покое, тонкие черноватые губы обнажили длинные
желтые зубы. Я некоторое время не мог отвести взгляд от его лица, затем
встал на ноги, да так неуклюже, что мой железный каблук громыхнул по
кирпичному полу, и я протянул руку, чтобы опереться о стену.
- Ваша дочь пригласила меня войти. Это мой пес, Квинс. Я потерял его.
Я очень благодарен, что вы ухаживали за ним. Из всего сказанного его
затронули только слова "ваша дочь".
- Моя дочь? Где она? Убирайтесь от собаки, молодой человек. С ней
плохо обошлись, и ее поведение может быть неожиданным.
- Я скажу вашей дочери, что вы вернулись, - сказал я и направился к
двери.
Линда вбежала, легко, как ласточка.
- Ты заставил меня волноваться, - задыхаясь, произнесла она. - Почему
ты уходишь вот так, стоит мне оставить тебя на какой-то час?
- Кто этот молодой человек? Еще один деревенский мужлан пристал к
собаке?
- О нет, отец. Это его собака, он потерял ее. Это Филипп Оленшоу, сын
сэра Джона.
- Сэр Джон Талбот очень способный человек, - начал старик, серьезно
глядя на меня. - Очень способный. Но он не может убедить людей в том, что
речная вода - источник инфекции, и я тоже не могу. И пока они пьют ее, со
всей этой грязью от стоков и кладбищ, они не избавятся от чумы.
Передавайте мой сердечный привет сэру Джону, молодой человек, и скажите,
что я пришлю ему новую порцию бальзама, как только распустится целебная
трава. Как его глаза?
Я беспомощно посмотрел на Линду. Она взяла старика за тощую руку и
отвела в сторону. Свободной рукой она подняла корзину.
- Иди в свою комнату, папа, и разбери все, что я принесла тебе. - Она
обращалась с ним, как с ребенком.
Линда увела его, а я снова повернулся к Квинсу.
- Простите, - сказала она, появляясь в дверях. - Его разум не слишком
ясен. Думаю, что эта история с собакой немного расстроила его. Любое
проявление насилия выводит его из равновесия. В свое время его самого
много преследовали.
- Где и как вы нашли собаку?
- Несколько деревенских мальчишек мучили ее, и отец пришел бедняге на
помощь. Насилие расстраивает, но не пугает его. Бедный Квинс, у него
внутренние повреждения, изо рта текла кровь, но отец напоил его белком, и
кровотечение прекратилось. Через день-другой он будет совершенно здоров.
- Я глубоко вам признателен. Надеюсь, что мне еще представится случай
выразить благодарность вашему отцу. Послезавтра я зайду посмотреть, можно
ли забрать собаку.
- К тому времени отец придет в себя. Может, вы заглянете на обед и
отведаете нашей чудной говядины.
Она проводила меня до самой калитки, и, дойдя до поворота дорожки,
скрывающего из поля зрения силуэт дома, я обернулся и увидел девушку,
закинувшую назад голову и глядевшую в небо. Чудесное, восхитительное,
утонченное существо! Сколько же времени должно еще пройти до того момента,
как из-под плаща сэра Великолепного высунется уродливое копыто сатира? Как
скоро ты поймешь, что за всякое благодеяние надо платить? Следующие
двадцать четыре часа я не мог думать ни о чем, кроме домика на краю леса,
и в назначенный час, чисто вымытый, в парадном одеянии, предстал перед
знакомым домом. Внутри послышалось шарканье ног, и не успела дверь
отвориться, как Квинс бросился на меня, виляя хвостом. С него смыли
вонючую мазь, шерстка его была пушистой. Он вился у меня под ногами, пока
я проходил в дом, а когда я сел, то расположился рядом, положив морду мне
на колени.
- Теперь абсолютно ясно, чья это собака, - сказал отец Линды, - так
же как нет сомнения в том, чей вы сын, хотя я не сразу это понял, увидев
вас на днях. Простите меня за эту оплошность. У меня так много забот.
Никогда раньше мне не приходилось сталкиваться со столь просвещенным
человеком. Я сразу же забыл о его внешности, как только он начал говорить.
Мистер Сибрук обладал очень редким для ученого качеством: он верил, что
имеет дело с равным по уму и знаниям собеседником. Он никого не наставлял,
по крайней мере, сознательно, при этом даже самый необразованный человек
чему-то научился бы после общения с ним.
В первый вечер нашего знакомства он рассказывал об эпидемии чумы,
которая охватила Лондон двенадцать лет назад, и о том, как его
преследовали за то, что он утверждал в своей публикации, напечатанной за
его собственный счет, что тела умерших должны сжигаться, вместе с дворами,
в которых зарождалась болезнь.
Мне были интересны его речи. Он открыл передо мной мир, который
отличался от Маршалси, равно как и от моих книжных фантазий. Он описал мне
Лондон, его три части: Лондон - законодатель мод с роскошными леди и
джентльменами, город интриг и власти, игры, масок и любовных похождений;
Лондон трущоб и двориков, в которых грязь и нищета стали рассадником
преступности, жестокости и отчаяния; и, наконец, Лондон ученых, где
пытливые умы все подвергали сомнению и иногда находили неожиданные ответы
на свои вопросы. О монархе он отзывался весьма почтительно. "Многогранный
человек, - говорил старик. Личность с чувством юмора и обладатель более
просвещенного ума, чем те, кто его окружает. Медицина и наука обязаны ему
гораздо большим, чем многие полагают, а его влияние на развитие искусства
- это урожай, который предстоит собирать целому поколению.
Только профан мог не испытать гордости от визита в домик у леса, но
я, разумеется, приходил туда с особой радостью, потому что там была Линда.
Моя первая любовь. Я перебираю годы своей жизни, как мадам Луиз перебирала
свои четки, и в каждом из них нахожу сотни видений этой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40