- Это
значит, что мы должны оставаться здесь, по крайней мере, еще две недели.
Ну, за это время мы сможем собрать им урожай кукурузы. Приятная смена
занятий!
Ром к тому моменту уже согрел нас, и думаю, что не я один чуть не
застонал при мысли об очередных хлопотах. Ворочать тела, мыть, кормить
больных, выносить и сжигать лежанки, которые никак нельзя было очистить от
инфекции, поддерживать огонь в очаге и кипятить воду, выносить трупы и
копать могилы... Десять дней непрерывной работы такого рода вряд ли могли
бы служить надлежащей подготовкой к сбору урожая.
На следующий день мы все, кто не был занят уходом за больными,
спустились на крошечные полевые наделы и принялись срезать хрупкие сухие
стебли, снимая тяжелые початки. Я заглянул в дом слепого, чтобы сообщить
ему, как поправляется его внук в нашем лазарете, и поэтому несколько позже
явился к ужину. Но уже завернув за излучину дороги, я понял: что-то
произошло. Энди, Крейн и Моисей Пикл стояли на пороге с выражением явной
растерянности на лицах.
- Мистер Горе заболел, - сообщил Энди. - Хрипит и весь горит.
- О Боже! - воскликнул я. - Ну почему именно он? Почему не кто-то
помоложе... покрепче?
- Каждому свое время, - скорбно произнес Якоб Крейн.
Что-то в его голосе заставило меня содрогнуться.

Я уже привык относиться к болезни как к чему-то безликому, успокаивая
свои панические настроения мыслью о том, что опасность таится только в
воде, которую пили жители форта Аутпоста, и то мысли эти приходили тогда,
когда выдавалась свободная минутка, чтобы предаться размышлениям о своих
страхах, а это случалось не так часто. Мы уже начали считать себя вне
опасности... и вот один из нас пострадал. Я пригнул голову, проходя под
притолокой двери лазарета, и приблизился к постели, на которой лежал
Натаниэль. Его яркие канареечного цвета бриджи и куртка валялись на полу.
При виде вещей, столь небрежно брошенных, неожиданная боль пронзила меня.
Я вдруг понял, что он умирает, и вспомнил тот день, когда проповедь Эли,
обращенная к матросам, нашла такой неожиданный отклик в душе Натаниэля. В
ту ночь он почувствовал приближение смерти, его нынешняя болезнь явилась
прямым продолжением того далекого события. Сквозь голубоватую дымку
тлеющих трав и тряпья, пропитанного уксусом, я увидел лицо Натаниэля,
такое неожиданно погасшее и пустое, будто подвергшееся мгновенному
разрушительному действию всепожирающего огня. Он был в сознании и сразу
узнал меня. Слабо шевельнув рукой, он улыбнулся и сказал сдавленным
голосом, по которому мы уже научились распознавать первые признаки
болезни.
- Ну, вот, юноша, попался я.
Неожиданно ко мне пришли слова Антония: "Я ухожу, о Египет, ухожу в
небытие". И слезы проступили у меня на глазах. Слезы скорби по Антонию, по
Египту, который был для меня не более чем узором на ковре, по Натаниэлю,
который стал моим близким другом, по всем нам, кто, издав свои первый
крик, неминуемо приходит к последнему вздоху. Я тяжело сглотнул и
почувствовал в горле соленый вкус слез. Собрав все свое мужество и
стараясь, чтобы мой голос звучал как можно веселее, я произнес:
- Майк поставил на ноги двадцать человек, и с вами справится.
В ответ Натаниэль прохрипел вне всякой связи с моими словами:
- Все образуется, Филипп. Я завещаю вам свои планы... свои мечты.
Помнишь, что я говорил тебе в Маршалси - о том, что пар нужно выпускать.
Эли будет очень стараться, у него благие намерения. Другие же... но я
рассчитываю на тебя, Филипп. Терпимость в Зионе, мягкое руководство...
Его голос затих на какое-то мгновение, глаза широко раскрылись, выдав
страх, удивление, мольбу, но тут же с умиротворенным вздохом он откинулся
на подушку и, казалось, заснул. Двое суток Майк не отходил от больного, но
ничего сделать уже не смог, и на восходе третьего дня Натаниэль умер.
Мы с Майком вышли и остановились у порога. Мир казался серым, пустым
и холодным. Было как никогда тихо, на западе, из-за холма, где раньше
располагался наш лагерь, проглядывало желтоватое свечение. Безветренная
утренняя прохлада охватила наши лица и руки, мы стояли в чарующем
неведомом свете; тишина, как тонкая нить натягивалась и напрягалась, грозя
лопнуть, как струна. Майк нарушил молчание. Пожав плечами, будто под
тяжестью ноши, он произнес:
- Моисей умер не достигнув цели, не так ли? Не услышав от меня
никакого ответа, он посмотрел полувстревоженно, полувраждебно, словно
рассвирепевшая собака, которая еще не решила, стоит ли укусить человека,
обидевшего его.
- Я сделал все, что мог, - сказал он.
- Знаю, - кратко произнес я. - Он так и не увидел тебя перед смертью,
Майк.
Воинственность исчезла с его лица, оставив лишь выражение боли и
тревоги.
- Вы-то сами в порядке?
- Да. Надо предупредить остальных.
И мы пошли в дом сообщить спящим скорбную новость.
Мы похоронили Натаниэля немного поодаль от могил, устроенных нами на
кладбище у деревянной церквушки. Я сам выбрал это место - травянистый
склон у небольшой рощицы. Гладкие серые стволы возвышались, как колонны
собора, и на фоне мрачного небосклона листва, уже начинающая увядать,
рдела, подобно погребальному костру.
Невесомое, маленькое хрупкое тело мы положили в чужую землю, а над
могилой соорудили надгробие из самых крупных булыжников, которые удалось
найти. И в самом центре этого сооружения мы установили медную плиту,
изготовленную мною из подноса. При помощи огня, молотка и прочных острых
гвоздей, я вырезал на табличке имя, дату смерти и три буквы У.Б.Д. - "Да
упокоит Бог душу твою".
Это был последний случай болезни, и после похорон Натаниэля мы
собрались, чтобы обсудить дальнейшие действия. Работы в селении, в
основном, уже подошли к концу. Оставшиеся в живых люди снова встали на
ноги. Пора было собираться в дорогу. Внезапные холода, все более поздние
восходы и ранние закаты, пожелтевшие листья, караваны диких гусей, с
пронзительными криками летящие к югу, - все это предвещало близость зимы,
и напоминало, что нужно поторопиться завершить наше путешествие. И все же
мы боялись присоединиться к основной группе, пока еще была опасность
проявления болезни. Что же делать?
Не прошло и часа после похорон Натаниэля, как на первом же собрании
я, с бьющимся от волнения сердцем, ощутил, что вопрошающие взгляды и
нерешительные предложения были обращены ко мне. Мысли бешено крутились в
голове... и вдруг меня осенило.
- Послушайте, - начал я. - Я напишу Эли, и пошлю ему копию вот этого,
- я показал пальцем на карту, на которой так часто корпел Натаниэль. - Дам
ему указание отправляться в путь, оставив здесь для нас две повозки и
привязанных к ним лошадей. Выждем день, чтобы дать им удалиться на
значительное расстояние, и тогда сможем следовать за основной группой, не
представляя для них никакой опасности. Завтра они могут выступить. Ну что,
это выход?
Я тщательно перерисовал карту Натаниэля и составил послание для Эли.
Взяв флягу с уксусом, я хорошенько сбрызнул им бумаги, затем,
приблизившись к новому лагерю, криком привлек к себе внимание и бросил им
письмо. На следующее утро с высоты холма мы оглядели небольшую долину и
заметили, что костры погашены и кибитки тронулись в путь с первыми лучами
солнца. Две повозки, одиноко стояли у склона и ожидали нашего появления.

День выдался ветреный, порывы, несущие потоки дождя, впивались в кожу
острыми иглами. Несмотря на это, мы оказали последние услуги ослабленным
жителям деревни, разрыхлив коричневые борозды на выгоревшей стерне,
вышелушили зерна кукурузы для зимних запасов. Утром, позавтракав в
холодной темноте, мы добрались до наших повозок.
С трудом преодолевая сопротивление ветра, мы достигли вершины и с
удивлением увидели затухающий костер и фигуры людей, запрягающих лошадей и
ведущих их по направлению к нашим кибиткам.
Это были Свистуны.
Сбивчивой скороговоркой они рассказывали нам все лагерные новости.
Эли потерял лошадь, сдохшую от колик, и ему пришлось разгружать свою
кибитку. Хэри Райт и Ханна Крейн, воспользовавшись длительной паузой в
пути, завели роман и были обвенчаны сэром Томасом четыре дня назад. Крошка
Бетси Стеглс, ползая по склону, упала в речку, где, к счастью, было не
слишком глубоко, и отделалась лишь тем, что вымокла до нитки и получила
пару шлепков от матери, которая рыдала от счастья и радости. Сука Оливера
Ломакса принесла двух щенков в результате своих похождений в Салеме. Они
были горчичного окраса с пушистой шкурой, и обоих решено было оставить.
Мы спустились по дальнему склону холма, и Форт Аутпост исчез из вида,
затерявшись в долине. На выгоревшей траве четко выделялись следы повозок
Эли. Дорога, по которой мы следовали вплоть до самого последнего селения,
закончилась, и идущий впереди нас караван, дальше прокладывал себе путь
сам, то сворачивая, чтобы обогнуть огромный валун, то делая прямой угол у
небольшой рощи, то протискиваясь там, где позволяло пространство.
Натаниэль в последнем разведывательном путешествии ехал верхом, ведя за
собой запасных лошадей, и похоже, что колеса кибиток Эли первыми приминали
траву и кустарник на этой земле, прокладывая нам дорогу. Не прошли мы и
мили, как Джудит Свистун, шагавшая передо мной с шалью на голове и юбками,
развевавшимися на ветру, словно паруса, внезапно уперлась рукой в бок и
резко остановилась.
- Черт возьми, - выругалась она. - Я ведь кое-что забыла. Голова, что
дырявое корыто - вот что у меня за башка.
Мы не успели расспросить ее, что именно она позабыла и стоило ли ради
этого возвращаться, как девушка подобрала рукой пышные юбки и стрелой
помчалась назад.
- Какая-нибудь женская дребедень, - с легкостью предположил Ральф. -
Нам не стоит ждать ее, она запросто нагонит.
- Конечно, если она будет мчаться с такой скоростью, мы и не успеем
уйти далеко вперед, - рассмеялся я, при этом испытав ту знакомую боль,
которая неизменно пронзала и всегда будет пронзать меня при виде ловкого и
беспрепятственного движения человеческого тела. Из-под приподнятых
бесчисленных юбок выглядывали великолепной формы ножки, длинные и
стройные, с упругими икрами, обтянутые грубыми белыми чулками. Несколько
раз в то утро я оглядывался назад, отчасти беспокоясь из-за того, что
Джудит ушла одна, отчасти из любопытства по поводу того, что же она забыла
такое, ради чего стоило совершить такой долгий путь. Когда мы в полдень
сделали привал, чтобы накормить лошадей и пообедать в укрытии наших
кибиток, я обратился к Ральфу, сидевшему рядом:
- Твоя сестра задерживается. Она так бежала, что могла подвернуть
ногу. Если она вскоре не появится, нам придется искать ее.
- С ней все в порядке, - снова успокоил меня Ральф, но при этом встал
и сделал несколько шагов назад по тропе, щурясь от ветра. - Вот и она, -
сказал он через минуту.
Я встал, обогнул повозку сзади и увидел, как девушка пыхтит под
тяжестью узла, висевшего в одной руке и чего-то издалека напоминавшего
кусок дерева или выдернутого из земли куста, переброшенного через другое
плечо. Рассмотрев, что она тащит, Ральф выскочил ей навстречу и вернулся
через несколько минут, швырнув на землю и куст и тюк, и сразу же
возобновив прерванную трапезу. Джудит шла следом, закинув руки за голову и
поправляя растрепавшиеся волосы и упавшую шаль. Она глубоко, но ровно
дышала, ее привычные к ветру щеки приобрели красивый пунцовый оттенок, в
уголках глаз блестели капельки влаги.
- Что это? - спросил я, ткнув локтем в сверток и одновременно отрезая
себе ломоть хлеба.
- Кое-что из вещей миссис Мейкерс. Мистер Мейкерс выбросил их вчера
вечером, избавляясь от лишнего груза - из-за этой лошади, ну, вы знаете.
Многое раздали по другим кибиткам, но это - он сказал, что это мусор. - И
она носком туфельки ткнула в то, что напоминало куст. - А это, - девушка
положила руку на тюк, другой в это время поднося ко рту кусок хлеба. - Это
просто зазнайство, - прошамкала она с набитым ртом.
Я повнимательнее посмотрел на сверток. Он был завернут в полосатую
ткань, через просветы выглядывало что-то знакомое. Пальцами я расширил
отверстие, и воспоминания нахлынули на меня. Внутри среди прочего тряпья
лежало то платье, в котором Линда бродила по Хантерс Вуд!
Выбросить это, с глаз долой! Как бесполезную ношу... К чему это жене
Эли Мейкерса? Дорогая моя, уж лучше бы ты пожила годик с моим отцом. Если
он и выбрасывал женские наряды, то только с одной единственной целью. Да,
в имении Маршалси ты жила бы как королева!
Чтобы выражение моего лица не выдало моих чувств, я посмотрел поверх
головы цыганки, жевавшей свою корку, на куст, который Ральф бросил позади
повозки.
- А это?
- Это какие-то растения: куст лаванды, корень шиповника, несколько
роз - чертовски колючая штука, особенно на ветру. Девушка загорелой рукой
потерла щеку. - Я видела, как она плакала над этим, - сказала Джудит с
презрением и жалостью в голосе. - И я предложила доверить все это мне.
Если я не найду места в повозке, то могу нести в руках, - ведь она
единственная белокожая здесь, которая не поскупится на доброе слово. Вся
эта сцена живо предстала у меня перед глазами. Линда, плачущая над кустом
роз и над своим малиновым платьем.
- Да благословит тебя Бог, - сказал я с теплотой в голосе, и,
затолкав в рот остаток еды, подхватил сверток и растения, влез в кибитку и
тщательно уложил вещи под брезентовое покрытие, обеспечив триумфальное
появление этих сокровищ в Зионе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40