- Все готово, - сказал Шед.
Сэм отвязал лошадей, вывел их из кузницы и, оглянувшись, бросил мне
через плечо:
- Пошли.
- Я останусь здесь.
- Ну и как ты собираешься возвращаться? Я не приеду за тобой.
- Я доберусь, - ответил я.
- Ладно.
Он взгромоздился на одну из лошадей и уехал. Шед выудил из воды кусок
железа, приложил его одним концом к носку моего башмака, другим - к
каблуку и прочно прибил. Затем пощупал пальцами подошву изнутри в поисках
острых гвоздей, взял свой инструмент и выровнял их.
- Надень-ка, - сказал он. - По-моему, так должно быть получше.
Я туго застегнул пряжку башмака и встал. Сперва ничего не получалось,
потому что я норовил ступать по-старому - опираясь на носок. Но после
нескольких попыток я наловчился, и стало лучше, будто случилось чудо.
Раскачиваясь, я шагал по кузнице, сходя с ума от радости. Изгибания и
искривления, которыми сопровождалась моя походка в прошлом, из-за чего
искажалось все тело, стали больше не нужны, и я мог стоять ровно, одной
ногой на подошве своего башмака, другой на прочном железе.
- О, благодарю вас, - закричал я. - Ничего более чудесного со мной
никогда не происходило. Это волшебство! Я очень вам благодарен. И мой отец
заплатит вам. Он дал много денег тому человеку в Колчестере и доктору
Форстеру, я знаю, что много. А они ничего не сделали. Он заплатит вам.
Шед смотрел на меня своим добрым взглядом, но при упоминании об отце
лицо его исказилось гримасой.
- Мне не нужны его деньги, - сказал он как-то озлобленно. - Любой
человек, кроме пьянчуги и бабника, мог додуматься до этого уже
давным-давно.
- Вы не любите его? - быстро спросил я.
- Мне не следовало этого говорить, - пробормотал Шед.
- О, я сам не люблю его. Но он будет очень доволен.
- Может быть, - произнес Шед.
Я пешком ковылял домой. Две мили через заросли боярышника, три мили
по полям вдоль невспаханной межи - так далеко я еще никогда не ходил. С
меня градом катил пот. Но я гордо шагал, стараясь держаться прямо, чтобы в
один день исправить ущерб, нанесенный моему телу за все эти годы.
Даже сегодня я не могу спокойно вспоминать сцену своего возвращения
домой. Отец расхохотался, увидев меня! Теперь-то мне все стало понятно.
Понятно его глубокое разочарование, источником которого служил я.
Наверное, мне следует не только понять, но и простить его. Но я не сделаю
этого. Он стоял тогда передо мной, вросший в землю своими огромными, как
башни, ножищами.
- Значит, в конце концов оказалось, что это дело кузнеца! - И
рассмеялся.
Я уже давно не испытывал к нему любви, но до этого дня еще сохранял
нечто вроде скрытого восхищения человеком, который был всем, чем хотел бы,
но не имел надежды стать я. Теперь же, видя его перед собой с лицом,
сморщенным гримасой смеха, я чувствовал, как угасали во мне последние
остатки восхищения, оставляя только ненависть. В то утро я узнал: не все
сильные и здоровые презирают слабых и калек. Шед Вуди был такой же
мускулистый здоровяк, как и мой отец; и своим мальчишеским сердцем я
почувствовал, что он не менее храбр и при желании мог бы стать таким же
искусным фехтовальщиком. И при этом Шед Вуди испытал желание помочь мне.
"Пьянчуга и бабник, - думал я, - даже деревенский кузнец знает, кто ты!"
Эта мысль утешила меня. И я больше не восхищался тем, что он таким
чудесным образом заставил мадам Луиз и Агнес принять друг друга. "На это
способен любой племенной бык", - рассудил я. С этого дня я редко бывал в
поместье. Почти каждое утро я отправлялся в поход по полевой тропинке,
чтобы провести еще один день в кузнице, где Шед возвращал мне утраченное
уважение к себе, просто позволяя приносить пользу.
- С руками у тебя все в порядке, - говорил он.
И я размахивал тяжелым молотом, таскал бревна для разжигания огня,
надеясь, что когда-нибудь за эти упражнения буду вознагражден такими же
мощными плечами, как у Шеда. Конечно, такими они так и не стали, но
все-таки они развивались. И я вместе с ними.
Шед научил меня читать. Он просто ужаснулся, узнав, что я такой же
безграмотный, как любой деревенский мальчишка. Я помню, как однажды мы
сидели у ворот кузницы, жевали наш нехитрый обед, прислонившись спинами к
разогретой солнцем стене, и вдруг Шед прекратил жевать, взял палочку и на
пыльной земле начертил буквы алфавита. Он назвал их, медленно повторил еще
раз и заставил меня произнести их вслед за ним. Затем разровнял пыль и
нацарапал буквы снова, но на этот раз вразброс. И я обнаружил к его
удивлению, равно как и к своему собственному, - что отлично запомнил их.
- Да ты смышлен, - сказал он, проводя рукой по пыльной дорожке. - Не
помню, сколько мне потребовалось времени, чтобы вот так запомнить буквы.
Он снова взял палочку и написал: ШАДРАХ ВУДИ. КУЗНЕЦ.
- Вот, это мое имя и ремесло. А твое?
- Филипп Джон Александр Оленшоу.
Шед написал все это и добавил "джентльмен".
- Что это? - спросил я, насчитав пять слов, где я ожидал увидеть
всего четыре.
Он прочитал. Я поставил на это слово свою железную ногу.
- Напиши мне тоже "КУЗНЕЦ", - попросил я его. - Я больше хочу быть
похожим на тебя, чем на своего отца.
- Ты тот, кем родился, - убежденно ответил Шед. - И однажды станешь
сэром Филиппом и будешь владеть всем этим. - И он взмахом руки очертил все
вокруг.
- Нет, - проговорил я. - Чарльз будет владеть этим. Об этом уж отец
позаботится.
- Ничего не получится. Ты его старший сын.
- Тогда ты будешь жить со мной в поместье и каждый день на обед нам
будут подавать толстый говяжий филей и красное вино, да еще фиги и изюм, и
апельсины и сладости. И я надеюсь, - сказал я, повышая голос, - что все
слуги доживут до этого времени. И тогда я покажу им. Тогда они у меня
попляшут.
- А ты уже знаешь, как пишется твое имя? - мягко перебил Шед.
На мгновение я опустил глаза на расчерченную дорожку, затем
повернулся к Шеду и закрыл их. "Ф-и-л-и-п-п Д-ж-о-н О-л-е-н-ш-о-у
к-у-з-н-е-ц." Открыв глаза, я с радостью увидел выражение удивления и
восхищения на лице Шеда.
- Тебе легко дается учение, как кузнечное дело мне, наверное. Я не
смог бы произнести по буквам с закрытыми глазами. Даже когда я читаю, то
руками вроде как бы пишу в воздухе. Очень медленно я читаю. Но мне
кажется, что ты станешь ученым и... это может возместить тебе... многое.
- Может, - согласился я. - Научи меня читать, Шед, пожалуйста.
- Похоже, что ты сам скоро будешь учить меня.
И это оказалось правдой. Мой разум, до тех пор скованный моим
уродством, жадно поглощал все, что не было связано с ненавистью, болезнью
или презрением. Задолго до наступления зимы я читал быстрее Шеда. Мне уже
не нужно было складывать слова из отдельных звуков. И вскоре я начал
читать запоем. Дома было много книг, хранящихся под покрытыми плесенью
кожаными переплетами в сырой комнате, в которую никто никогда не заходил.
И когда наступили холодные ветреные дни, и прогулки в Маршалси уже нельзя
было совершать ежедневно, я сворачивался клубочком на широком подоконнике,
завернувшись от холода в тяжелую портьеру, и проскальзывал в заветную
дверь, ключом к которой служили буквы, дверь, ведущую в разные страны, в
разные времена, к разным людям.
Стоит ли удивляться, что я любил Шеда Вуди, простого кузнеца,
освободившего мое тело, а вместе с ним и душу. И тогда, когда я принял из
его богатырских рук Библию и прочел ему быстро и свободно псалм, который
он старательно читал по слогам, Шед перестал относиться ко мне как к
ребенку, и мне вскоре даже было позволено оставаться в кузнице после
захода солнца. И именно в ночной темноте в кузнице Шеда я повстречал
людей, которые мне стали близки и сыграли такую большую роль в моей жизни.
Мы, в Маршалси, были довольно отсталыми, и я никогда не задумывался
над тем, почему крестьянские наделы разделены на участки с давно
сложившимися границами и почему люди испытывают судьбу в ежегодных
жеребьевках, примирившись со своей участью. Земли моего отца простирались
вокруг поместья, а кроме того, существовали четыре-пять самостоятельных
мелких ферм, являвшихся общей собственностью тех, кто на них работал. С
незапамятных времен на ферме Хантов жили Ханты, а в Тен Акр - Чиснелы. Я
никогда не знал слова "огораживание", пока не услышал, как в кузнице Шеда
люди произносили его таким тоном, как будто говорили о рае. Я совсем мало
внимания уделял религии. Каким-то непонятным образом она была связана с
политикой. Видимо, поэтому мой отец, для которого имя Господа было лишь
бранным словом, с неизменной регулярностью занимал свое место в церкви
каждое воскресенье. Сам я редко ходил в церковь, дабы не давать лишний раз
повод для насмешек. И с великим удивлением я узнал, какую огромную роль
играл Бог в жизни некоторых людей и как серьезно они поклонялись ему. И по
поводу огораживания, и на тему религии особенно распространялся Эли
Мейкерс, тихий неприметный человек, а я сидел в уголке кузницы, часами
слушая его речи. Он был не старым еще человеком, и все же в обществе, где
возраст являлся предметом уважения сам по себе, его слушали и с ним
считались. Даже теперь, по прошествии лет и приобретении жизненного опыта,
я не могу отрицать, что была в нем мощь, сила и определенная целостность.
Внешне он был хорош: высокий, с широкими плечами и мускулистыми руками. Он
гордился своей силой, и не упускал случая продемонстрировать ее. В деревне
говорили, что он может взобраться по лестнице с мешком зерна в зубах. Мне
довелось наблюдать однажды, как он бросил наземь быка, ухватив его за
рога. Это произошло в Маршалси, но и позже я был свидетелем того, как этот
человек мог вынести такое, что заставляло поверить, будто он, по меньшей
мере, одержим дьяволом или же находится под защитой Всевышнего. У него
было суровое красивое лицо с копной золотых волос и огромной желтой
бородой. Когда я вырос и узнал из книг, что Маршалси пережила когда-то
ужас набегов скандинавов, я подумал, что эти завоеватели, уносившие с
собой все, что можно было унести, оставили на английской земле такую
вечную силу, как люди типа Мейкерса.
Его первые слова в мой адрес не отличались дружелюбием. Я отчетливо
помню тот вечер. Было лето, прошло около получаса после захода солнца,
дверь в кузницу была открыта, и аромат сирени, растущей на больших кустах
в саду Шеда, проникал внутрь и причудливо перемешивался с запахом паленых
лошадиных копыт и раскаленного железа, опущенного в воду. Чуть пораньше,
тем же вечером, я развлекал Шеда, устанавливавшего железный обод на колесо
телеги, пересказом истории Отелло, прочитанной мной при тусклом мерцании
свечи. Когда история закончилась, и железный обод был надет на деревянное
колесо, я ушел в сад, и начал объедаться маленькими зелеными ягодами
крыжовника, которые годились разве что для приготовления пирога.
Вернувшись, я услышал голоса в кузнице, и так как привык, что дома все
разговоры замирали, стоило мне появиться на пороге комнаты, задержался во
дворе и прислушался. К тому времени я приобрел дурную привычку
подслушивать. До меня донесся громкий голос, с нотками горечи:
- В прошлом году участок принадлежал мне, и быть мне повешенным, если
там выросло более дюжины сорняков. В этом году земля просто кишит ими.
Честное слово, отчаяние берет.
Шед сидел дальше всех от дверей, и до меня донеслось только:
- ...говорил с ним?
- Говорил с ним! Я говорил с ним, как только первый репейник поднял
свою мерзкую голову. "Ты плохо думаешь обо мне, Эли, - вот что он сказал в
ответ. - Я очень стараюсь. Но не всем дана твоя сила".
- ...правда в этом... - долетел до меня обрывок фразы Шеда.
- Да, для труда у него не хватает силенок, но он достаточно крепок,
чтобы поваляться в кустах с Пег - той, что Шилли. Да и не замечал я его
слабости, когда речь заходит о том, чтобы опрокинуть кварту вина. Но при
одном только виде мотыг его просто потом прошибает от слабости.
- Церковный совет может заставить его прополоть, - заметил Шед.
- Может, - насмешливо отозвался Эли. - Но станет ли? Он у них на
хорошем счету, а я нет. Может, припомнишь, что они сказали, когда его
свиньи вытоптали мою рожь? "Это случайность, которая может произойти со
всяким, Эли Мейкерс. Это нехорошо, когда соседи ссорятся из-за таких
пустяков". Нет, Шадрах, мне не добиться толку от совета в этом деле, тем
более, когда это сорняки Джема Флуэрса. Подумай-ка, кто в совете
направляет этих глупых овец, которые заседают вместе с ним.
- Эсквайр, ты хочешь сказать?
- А кто еще? А пока Джем Флауэрс мнет его Пег, как проводит время
Элен Флауэрс?
- Шшш... - произнес Шед, затем, повысив голос, добавил: - Эй, Филипп,
парнишка, где ты?
Я поспешно отступил на три шага от двери и прикрыл рот рукой, чтобы
приглушить голос:
- Я в саду. Я тебе нужен?
- Кто это? - услышал я вопрос Эли и за ним последовал ответ Шеда: -
Сын эсквайра.
- Тогда это нехорошо с твоей стороны, Шед Вуди, что ты дал мне
распустить язык в такой компании.
- Он не придаст этому значения, - с легкостью возразил Шед. - Это
всего лишь ребенок.
- Малые щенки иногда приносят крупную дичь, - резко бросил Эли, и его
массивная фигура показалась в проеме двери как раз в тот самый момент,
когда я появился на пороге.
- Убирайся домой, - грубо крикнул он. - Молод еще околачиваться там,
где собираются взрослые.
Его тон разозлил меня, настолько он был сродни презрению,
отравлявшему все мои дни.
- Это кузница Шеда, Эли Мейкерс, - яростно парировал я. - Если тебе
угодно высказываться здесь, это не мое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40