— А что пострашней? Может, разбойники? — спросил Нойдак.
— Разбойники? — Полина махнула рукой, — Что разбойники… Пока ночами без доспехов шла, никто и не позарился. Однажды, было дело, пробираюсь близ дороги, кругом — бурелом, а в проходе меж стволов поваленных — душегубы в засаде устроились. Мне чего-то лень стало обходить, через гущу ветвей пробираясь, да и все равно было, что ни случится… Пошла прямо, а был еще вечер ранний, видно все. Подхожу, руки подняла, пальцы скрючила и как завою: «У-у-у». Разбойнички и поразбежались все, нет, почти все. Один с испугу замер и на меня уставился. Прохожу мимо, разобрала меня то ли злость, то ухарство какое-то. Поворачиваю к нему лицо свое мертвое и молвлю: «Дай, добрый молодец, тебя поцеловать!». Тот задрожал дрожью крупной, да смотрю — течет у него из парток…
— Да, представляю! — засмеялся Сухмат, и тут же был поддержан товарищами в своем начинании. Правда, по лицу Рахты было видно, что шутка пришлась ему не совсем по вкусу…
— Так, стало быть, с разбойниками просто было?
— Не всегда, — призналась Полина, — уже позже так было… Я уже в одеждах железных была, что от кролевича мне в награду достались. Еду я, проезжаю меж деревьев, а из шлема этого ничего не видно, тут-то меня и достали. Аркан накинули, да с седла сдернули. А потом начали дубинами дубасить. Я в тех железах ничего и не почуяла, разве только когда по голове стучали — громко было страсть! Били они били, потом устали да решили, видать, что забили совсем. Сняли с меня шелом — ведро это с дырками, да увидали лицо мое, давно умертвленное. А я им еще и молвлю: «Чего зря стараться, мертвое убивать?». Побледнели разбойнички, переглянулись, не сказали ничего, но стали так тихонечко пятиться, осторожными такими шажками. А потом — врассыпную!
— Ну, а ты?
— А что я? — рассердилась Полина, — В бронях этих, иноземных-немецких, за молодцами не угонишься, им-то что — рубаха да портки, а у меня шаг сделать — полдня железками скрипеть!
— А стоило им накостылять!
— Ничего, еще повстречаются… — не в шутку пригрозила Полина, потом, помолчав, продолжила, — Было один раз, когда и не знала, выберусь ли из переделки… Люди-то меня боятся, нечисть не знает что делать, да вот встретился зверь — не волшебный, не разумный, зато большой и все пожирающий!
— Жряк, что ли?
— Да, он.
— Вот и мы с ним повстречались, — вспомнил Рахта.
— И не убили?
— Нет, не убили…
— А зря! — Полина уже готова была ругать богатырей за такую недоделку — как так, жряка не добили… — Он меня чуть не сожрал!
— Так ты ж… Мертвая была!
— А ему все единое, что живое, что мертвое — все в рот, да заглот!
— Но тебя ж не съел?
— Мог… — поляница собралась с мыслями и начала рассказ, — Собственно, по настоящему только жряк меня и мог слопать. Остальные — так. Жряк мне на второй переправе попался, а на первой меня тоже, вроде, слопать хотели…
— Кто же?
— Перебираться через реки мне, на самом деле, просто. Но это сейчас я такая умная, знаю, что утонуть уж не смогу, хоть море-окиян по дну переходи — ничего не сделается. А тогда… Когда я впервые увидела на своем пути большую реку, я долго не знала, как быть. Селяне перевозили путников в лодках, те — платили, а как мне быть, кто меня перевезти решится. Так и просидела в укромном месте целый день, дождалась ночи, вылезла да и пошла к берегу, там где лодки привязаны были. Ночь была светлая, звездная, с полным месяцем. Смотрю — сидит в лодке парень, ждет работу, видать. Подхожу. Он на меня не смотрит, взгляд куда-то в сторону устремлен. Спрашиваю — перевезешь? Он — садись, мол. Сам не меня не смотрит, о цене ни слова. Полезла я в лодку, отплыли. Парень все на меня не смотрит, молча загребает. Вот на середине реки, остановился, бросил весла, харю поднял, на луну уставился да завыл голосом не человечьим, а волчьим. Смотрю — клыки изо рта у него расти начали, шерсть ото всюду торчком, когти кривые на руках волосатых повылазили. Ну, думаю, придется повозиться, кабы медвежий оборотень был, так все просто — сказала бы ему, кто я. Медведь зверь чистый, мертвечину не ест. А волк и на падаль позарится… Приготовилась я к схватке, привстала, ногу отвела, вся напружинилась. Тут оборотень на меня и кинулся. Я — как с собакой — в живот ногой с размаху хрясть! Оборотень взвыл, за ногу зубами схватился — волки быстры, где человеку за ним… А я его за шкирку приподняла да трясти начала, что б почувствовал, кто здесь старший. Зарычал было оборотень, потом ногу мою выпустил. И заскулил. Я его мордой в реку — смотрю, обратно в человеческий вид возвращается. Ну, я ему — греби мол, дальше. Погреб… Да чего вспоминать, легко справилась…
Полина перевела дух, затем продолжила свой рассказ.
— Перейти мне речку малую предстояло, долго я место выбирала. Где узко — там глубоко, да и течение сильно. Где пошире — там помельче, вроде, ну я и решила, где помельче. Дело ночью было, само собой, а тут еще, как назло, тучки месяц ясный прикрыли, темень стоит… Пошла я поперек реки, куда иду — не вижу. Попала ногой в яму подводную, с головой окунулась, потом вылезла да подальше побрела. Чувствую, рядом рыбы снуют, но — не кусаются, за ноги не хватают! Видать, пошла-то я поначалу прямо, а потом направление потеряла, пошла чуть ли не вдоль. Иду, иду, а река все не кончается, даже глубже, вроде, стала. Вдруг слышу впереди — звук какой-то странный, как будто в воде кто чавкает. Вот чудеса, кому в воде по ночам чавкать? Рыбы, даже самые большие — безмолвны, кракордилы — тоже… Не медведь — точно, я знаю, как медведь рыбку ловит, как купается-плескается. А тут — как кабан какой-то в омуте. Про омут — это к тому, что, чую, вода стоит, не движется. Забрела, стало быть, в заводь какую-то в темноте. И еще чую — зверь неведомый чавкать перестал, да в мою сторону по воде зашлепал. Тут, на мое счастье, месяц ясный на небе из-под туч выбрался, да заводь осветил. Смотрю — берега вокруг высокие, отвесные, а прямо на меня плывет он… Жряк! Чую — на меня смотрит глазками своими злющими, а сам водоросли какие-то дожевывает. Челюсти — одна так, другая — так! А у меня даже в руках ничего…
— А жряк мертвечину ест? — спросил Нойдак.
— Все он ест, и что движется, и не движется, — поведал Сухмат.
— Так что дольше? — спросил Рахта, — Как убереглась?
— Я под воду нырнула, чуть вправо взяла, выждала да вынырнула, акурат сбоку от морды длинной. Жряк разворачиваться, а я ему пальцем — в глаз! Чуть палец не сломался, но, видно, обжоре тоже больно стало — забил он хвостом, да вдруг как вынырнет, да всем телом — на меня, да придавил. Мелководье, а он сам — большой. Лежу я под телом этим смирненько, ничего не вижу, а сама пошевелиться или рукой поискать — побаиваюсь. Враз огрела меня лапа — а я ничего, камнем прикинулась. Потом съехал с меня этот водяной хряк, сквозь воду слышу — хлюп, хлюп — начал по дну мордой рыскать. Я не выныривая, на полусогнутых ногах — вперед. Позади меня — хлюп, хлюп, я быстрее прочь! Вынырнула — смотрю — посреди реки! Я-то надеялась, что к берегу, а вышло наоборот…
— Ну, на берегу жряк от тебя не отстал бы…
— Тут повезло мне малость — плывет по реке бревно, я к нему, жряк — за мной… Я на бревно вскарабкалась, а морда уже рядом, пасть разинул, я — прыг в сторону, тут торец бревна в акурат возле той пасти оказался, я и подтолкнула. Жряк не понял сначала, сам в дерево зубами вцепился, потом, поняв, что то не мясо, а дерево, пасть снова раскрыл. Я, не будь дурой, моментом воспользовалась, да бревно подальше в пасть и затолкала. Забил жряк по воду плавниками, а лапами передними — ко рту, пытается деревяшку изо рта вытащить, да не получается. Тогда начал жряк бревно жевать. Вот, думаю, дело себе нашел, а я пока — своими займусь! И быстренько к берегу. Пробежала по суху шагов сто, да на дуб высокий взобралась, сижу, жду рассвета. Жряк бревно перекусил, на берег выбрался, меня ищет…
— И не нашел?
— Нет, таскался, таскался, кусты попереломал, но не нашел…
— Жряк чудище водяное, нюха у него на суше нет, — заметил Сухмат.
— Знамо дело, нет, — согласился Рахта, — да и вверх смотреть не умеет…
— А потом что было? — спросил Нойдак.
— Потом был рассвет, до полудня жряк еще по бережку таскался, а потом в свою заводь подался, да больше я его и не видела, — закончила свой рассказ Полина.
* * *
Вот и еще один вечер, и вновь воспоминания. Только Полинушка что-то, как красавица снежная, под взглядами людей близких растаяла, и в страхах своих великих призналась…
— Да, страшно мне было, особенно поначалу, — начала она свой рассказ, — и весь мир светлый ко мне темной стороной обернулся. Как шла я, куда — за любимым, коему и показаться-то нельзя было, иль судьбе навстречу — и не ведала! Вот о жряке рассказала, о старике злом с могильника, об упырях безмозглых… Но не то самое страшное было. Не могла я человеку живому не то что слова молвить, подойти близко нельзя было. Что звери лесные? Медведь обнюхал, мертвечину почуял, да отвернулся! Но ведь человек один не может, ему другие люди нужны. А я чувствовала себя живой, но мертва была. И к людям хода нет, и в Кощный мир не попала…
— Но теперь все позади! — напомнил полянице Рахта.
— Позади-то позади, да все это при мне на всю жизнь останется, такое не забыть-позабыть, помнить буду до дня последнего, а может — и дале…
— Да, — только и протянул богатырь.
— Все и всё против меня были, и люди, и чудища, и мир сам Навий на меня как на чужую смотрел, я это кожей чуяла! И поддержать, опереться не на кого было…
— А я? — удивился Рахта.
— Коли б я сразу тебе такой мертвой показалась, ты б меня принял…
— Нет, принял бы и такую!
— Нет, так не бывает…
— Принял бы, принял, — вдруг вмешался Сухмат, — он так потом бегал, искал тебя, когда ты в лесу пропала… — и богатырь умолк, запоздало поняв, что это разговор между влюбленными, а третий здесь лишний.
— Я тогда, очнувшись, сразу поняла, что мертва, — голос Полины был глуховат, — поняла, что среди живых мне не место… И ушла! Куда глаза глядят…
— Воцарилось молчание. Которое было нарушено неожиданным вопросом Сухмата.
— А как ты вдруг вся в железе оказалась? Это ведь с того витязя иноземного?
— Да, расскажи, — попросили все.
— Я все думала и думала, как быть? Ведь нельзя же было показаться никому из людей в том страшном облике… Душа звала меня вслед за любимым, но если скакать лишь ночью, когда не видно твоего лица, то немудрено и потерять след. А остаться на месте, не видеть, не чувствовать Рахту, пусть издали, но каждый день — это было хуже смерти. Скрыть лицо? А руки? А ноги? Но счастье, если только можно это назвать счастьем, чуть улыбнулось мне. Едва я увидела того странного мертвого витязя с далеких земель, мертвое тело которого было с ног до головы покрыто железом — так сразу поняла — вот решение!
— А тебе не было страшно? — спросил Нойдак, — Ведь рыцарь был заколдован!
— Да, точно, мы сами видали! — кивнул Сухмат.
— Чего ж мне-то бояться? — горько усмехнулась мертвая девушка, — Хотя, по правде говоря, я до сих пор ощущаю себя живой!
— Да, ощутить себя мертвой сложно, — согласился Сухмат. Рахта в разговор не вмешивался, лишь несколько тревожно переводил взгляд с побратима на любимую.
— Я быстро изгнала свой страх, — продолжила рассказ поляница, — и попыталась снять странные доспехи с погибшего. Начала с шелома. Странный шлем, как ведро какое-то…
— Вот-вот, — подхватил мысль Сухмат, — у всех нормальных воинов шелом покатый, сделан так, чтобы меч али секира с него бы соскальзывал, а этот — глупый шелом — все удары его будут!
— Зато такой шелом проще сделать, — не выдержал молчания Рахта. Тема вооружения могла завести наших богатырей даже в таких случаях…
— Ковали, стало быть, плохие в тех краях, — заключил Сухмат.
— Ковали, быть может, и плохие, зато колдуны там отменные! — перебила мужчин Полина.
— Так витязь был заколдован?
— И еще как! — воскликнула поляница, даже руками взмахнув, — Счастье селян, что не трогали того мертвого юношу!
— Мудрая старуха подсказала! — подал голос Нойдак. Как ни странно, а он был в курсе, впрочем, что тут странного — его дело ведунье…
— Юноша? А я думал — муж… — удивился Сухмат.
— Так усов не было, — напомнил Рахта.
— Я, признаться, не приглядывался, — пожал плечами Сухмат, — да и не все ли равно.
— Тебе, богатырь, мож и все равно, — рассердилась девушка, — а мне того добра молодца до сих пор жалко, да после того, как все про несчастную его судьбинушку прознала…
— Расскажи, расскажи!
— Все по порядку, — покачала головой Полина, — коли слушать хотите, то не перебивайте!
Богатыри и Нойдак, как сговорившись, чинно расселись вокруг Полины, а Сухмат даже шутливо «запер» свой рот на «замок» из пальцев. Удивительно, наши герои уже практически забыли, что перед ними сидит ожившая мертвлячка, существо, которым можно испугать не только малых детушек! А они сидели, слушали и переживали…
— Как только стащила я шелом с головы той мертвой, как начали бить в руки мои, когда-то белые, молнии злые, черные, смертоносные. Но дважды не умереть! Даже и не больно мне было, мертвенькой… Как кончились все молнии, затихло вроде все, начала я брони с тела снимать. Застежки незнакомые, хитрые, но я разобралась, как и что…
Только нагрудные железа рассупонились, вдруг слетает из-под них чудище невиданное. Я о таких даже и в сказках не слыхивала! Тело как у ящерицы, длинно да чешуйчато, да крылья за спиной, а морда здорова да зубаста. Глаза кровью багровой налиты, так и горят… Бросилось на меня чудо-юдо, норовит в горло зубами кривыми вцепиться! Этак, думаю, так и последние остатки красоты девичьей растеряешь, коли личико мне покусает! Ну, я кулаком ему по мордасам, по мордасам! Видать, так его еще никто не бивал, народ, видать, хлипкий в тех далеких краях… Повыбивала я тому зубастому-крыластому зубья многие, а он — еще и когтями царапаться надумал! Вот уж чего ненавижу… Я и кошек от того не люблю, что царапаются, а тут — выродок иноземный вконец обнаглел, младую деву оцарапал. Сгребла я того крыластого, да шею ему и свернула!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51