Кони заржали и начали пятиться, да не тут-то было. Удивительно, но, оказывается и кони могут запутаться в ветвях! Или ветви были волшебные?
Что-то вы подзадержались, припозднились! — заговорила Лихо. Голос у нее был высокий, громкий и пронзительный, ну, прямо как металлом по стеклу — даже внутри все переворачивается, — я тут голодная сижу, мяса богатырского да конинки жду, а они невесть где шляются!
Старуха выпрямилась, наконец в полный рост. Да, это была не баба-яга или ведьма какая-нибудь, это уж точно! Пожалуй, была та старуха повыше Рахты, но, зато, худая-прехудая, руки длинные предлинные, а пальцы все — страшенные, невиданные, без мяса и кожи — одни кости да жилы… Кривые длинные зубы торчат изо рта, острые такие — или точеные — у кузнеца заточенные? Теперь не узнаешь, если и побывала у коваля, так рассказать все равно уж некому… Ну, а глаз — глаз был единственный, на выкате — огромный, горящий, не мигающий!
— Ну, идите сюда, поговорим, побеседуем, — заскрипела старуха, и от звука ее голоса лопнула перевязь у Рахты, и рука его схватила не меча рукоять, а воздух, потому как меч на землю упал, — чего зря беспокоишься, добрый молодец, мне меч твой без надобности, я мечи не ем! — сварливо добавила Лихо.
— Ничего, зато мы попотчуем! — сказал Сухмат, выхватывая меч.
Но тут, как назло, первый же шаг Сухмата вперед привел к тому, что нога богатыря провалилась в какую-то яму, богатырь упал вперед, едва успев увернуться от собственного меча, при этом его пальцы, едва коснувшись земли, попали во что-то липкое, да так и пристали.
— Вий тебя побери! — воскликнул Рахта, хватаясь за булаву. Вот она, рукоять — замах — но что это, почему булава столь легка? Проклятие! В первый раз за всю свою жизнь богатырь видел, чтобы у булавы просто так, от одного замаха, отвалился шипастый шар.
— И до Вия дело дойдет, дойдет до родимого! — произнесла старуха злопамятно, — А это что за молодец такой, такого я еще не пробовала!
Нойдак понял, что страшилище имеет в виду его. Что делать? Драться? И так только что еле увернулся от булавы Рахты… Может, подобрать его меч? Да не поднять меча богатырского. Нойдак схватился за гарпун, за тот самый, против которого оказался бессилен даже Перун-Громовержец. Увы — один и тот же фокус дважды не получается! Нойдак замахнулся, а гарпун выскользнул из его руки, и, мало того, что улетел назад, еще и попал Рахте, налаживавшему лук, прямо в лоб. Счастье — тупым концом. Да и как это могло быть? Ведь Рахта на игрищах — удаль показывая — руками отбивал пущенные в него стрелы — а тут дротиком в лоб…
Мало того, что Рахта был неожиданно оглушен, инстинктивно откинувшись назад, он попал в сплетение каких-то ветвей, сделал шаг назад, его ноги запутались в какой-то странной колючей растительности и чем больше богатырь дергался, тем сильнее запутывался. Наконец Рахта рванул изо всей силы, выдернул кусты из земли — но оказалось, что корни тех приставучих кустиков тянулись как раз под его ногами — и он, таким образом, как бы выдернул почву из под собственных ног, упал, да еще и окончательно запутался в свалившемся на него колючем кустарнике…
Еще никогда богатыри не попадали в такое положение. Что сила, что удаль? Если сама Судьба против них, если конь спотыкается, да все ломается, да сам ногой во все ямки попадаешь, да за все ветки цепляешься… Вот уж, известно, нет ничего хуже, когда Беда приходит, и Лихо — имя ей. А оно, это Лихо — уже совсем близко, и горит красным пламенем страшный глаз Одноглазого… Куда ни кинет взгляд — все умирает. Листья опадают, трава желтеет, бедная мышка — кверху лапками…
Теперь становилось понятно, как побеждало Лихо. Ведь это даже не колдовство! Это просто старуха, возле которой всем не везет! Именно — не везет в самой что ни на есть последней стадии…
Нойдак приготовился к неминуемой смерти. Рахта и рад был бы помочь, да ноги запутались… А Сухмат и вовсе завяз. Лихо, между тем, совсем близко. Вот прошел ее взгляд, травку зеленую опаляя, упал взгляд на грудь Нойдака, задержался. Потом Лихо в лицо ему всмотрелось, кажется, чему-то удивляясь, потом взгляд на руки упал…
— Вот оно что, эти руки одноглазого северянина породили, — прошипело Лихо, — ну, да не все ли равно, кого убивать!
Сухмату удалось, наконец, выбраться из тягучей ямы, но он тут же, не успев стрелу вложить в лук — снова поскользнулся на ровном месте, на этот раз его ноги не попали в яму, а разъехались в стороны, что выглядело ужасно глупо, ведь одна из его рук продолжала оставаться приклеенной невесть к чему на земле…
И Нойдак понял, что теперь — все! Но — не тут-то было. Послышался скрежет металла. И голос, до боли знакомый голос Духа, который все приближался.
— Быстрей, быстрей! — звал Дух, — Да быстрей же!
Теперь и богатыри, и Нойдак увидели того, кто так скрежетал металлом. Нойдаку сначала почудилось, что это тот самый мертвый франкский рыцарь вдруг ожил и пришел к ним на помощь. Но потом увидел ниспадающие из-под шлема длинные женские волосы. Тут и Рахта узнал эти, такие родные, золотисто-русые косы…
— Полинушка… — прошептал богатырь.
— А это еще кто ко мне на съедение пожаловал? — засмеялось Лихо Одноглазое, — Думаешь, в железки обрядился, так я тебя не достану? Доставала, и не таких доставала, и в железках, и в камне, и в шкурах — как не рядись, а от глаза моего смертоносного тебе не уйти! Странно, что еще не спотыкнулся…
— Не спотыкнулась и не спотыкнусь! — сказала Полина, — А теперь зри — то смерть твоя пришла, губительница!
— Поляница? — удивилось Лихо, — Что же, закусим и поляницей! Тебе, глупая, неведомо, что не суждено мне от руки живого человека погибнуть, так Вий приговорил, а мне Род на роду написал!
— Сама ты дура! — ответила Полина и замахнулась мечом, — Тебе ж ясно сказали — от живой руки не умрешь, а я мертвая!
Лихо Одноглазое, кажется, так и не успело понять смысла слов Полины, а, может, и успело, да было поздно. Опустился меч, разрубив чудище на пополам, потом поднялся и снова опустился, и так раз за разом, пока не остались на траве одни мелкие кусочки.
В тот момент, когда богатыри вдруг почувствовали, что их больше ничего не держит, руки-ноги свободны и они могут вновь стать хозяевами своей судьбы, оказалось, что Полина уже ушла. Вдали послышался стук конских копыт и звон металла.
— Полина! Полинушка! — звал Рахта, — Вернись, не уходи!
Было ясно, что призывы богатыря бесполезны, да и в ушах наших героев до сих пор слышались слова девушки: «А я мертвая!». Но ни Сухмат, ни Нойдак удерживать и увещевать Рахту не стали.
— Смотрите, други, она сползается! — вдруг закричал Нойдак, указывая пальцем на разрубленные части Лиха.
Богатыри на миг оцепенели. Действительно, и голова, и руки с ногами начали как-то колдовским образом перемещаться по направлению к разрубленному телу. Всем стало ясно, что случится, коли тело страшилища соберется вновь. Первым опомнился Рахта, попросту подцепивший перебирающий пальцами обрубок руки мечом и отбросивший его подале. Что дало лишь временный эффект — рука вновь поползла обратно.
Что было делать? Лихо явно не хотело убираться с этого света. Были ли силы, способные сейчас помочь нашим героям? Или им нужно было просто брать ноги в руки и удирать, пока чудище вновь не ожило? Но это — путь трусов, а не витязей отважных… К тому же, побратимы как-то слышали сказку о том, как Лихо преследовало обидчика, пока не настигло его. Значит, надо было что-то делать, вернее, сделать с этими обрубками. Может, просить богов? Но кого? Перун бы помог, но как после всего этого просить громовержца? Вот Сварожич, бог Света Белого, тот бы точно помог, он всегда против сил темных, с царства змеиного приползших, помогает, да око его плотно облаками на небе прикрыт, не увидит и не услышит!
— Брат огонь! — вскричал Рахта.
— О брат мой огонь, Сварогом на спасенье нам даденный, — начал приговаривать Сухмат, сразу начавший разводить костер, — отец наш огонь, тепло дающий, в холод спасающий, мужчинам силу дарящий, от зла уберегающий! Приди Огнь-Сварожич, приди ко мне и нам помоги! Я — живой и ты — живой, а живой живому брат, приди и от Лиха спаси!
Нойдак, не знавший, что говорить в таких случаях, помогал делом, подтаскивая сушняк. Рахта продолжал бороться с ползающими по полянке кусочками Лиха, не давая им собраться воедино. Наконец, костер заполыхал. И в него полетел первый обрубок.
Удивительно, но огонь охотно взял себе руку Лиха, прямо-таки пожрал ее… А потом туда же полетели обрубки ног, голова — яростно клацавшая зубами, вторая рука, пытавшаяся схватиться — в последней попытке выжить — даже за острый меч. И вот чудовища не стало. Не осталось ничего, только горстка пепела, который сразу же разлетелся по ветру.
— Вот пускай теперь Вий с нею и разбирается, — заявил Сухмат мстительно.
— Неизвестно, кому еще будет при этом плохо, — заметил Рахта напоследок.
* * *
Вечером, перед самым сном, Нойдак почувствовал подле себя присутствие Духа. Он уже давно научился чуять своего невидимого друга даже тогда, когда тот молчал.
— Это была Полина? — спросил Нойдак, — В тех железных одеждах?
— Да, Полина, — подтвердил Дух как ни в чем не бывало.
— Мертвая?
— Да, мертвая.
— А если мертвая, то почему же она ходила, говорила и дралась?
— А почему бы мертвым и не походить, да не поговорить? — ответил Дух недоумеваючи.
— Ладно, — согласился Нойдак после короткого раздумья, ибо возразить было нечего, — а куда ты запропастился? Где был? Что видел?
— Где был, там меня уж нет, — хихикнул Дух.
— А все-таки?
— Много будешь знать, скоро состаришься!
— И это надо же! — удивился Нойдак. Кажется, его Дух из милого мальчика начал превращаться в наглючего подростка…
Глава 12
Рахта встал в то утро первым. Поскольку речка была рядом — а эту близость богатырь всегда нутром чуял — можно было по-человечески умыться. Как и все русы, Рахта исполнял обычай утреннего умывания неукоснительно. Правда, бывало — в степи — что умыться было нечем, только что ладонями глаза протереть. Но то — в степи дикой, а тут — речка рядом. Можно поплескаться вдоволь, потом — разбудить побратима Сухматьюшку, да проследить, чтобы и Нойдак умыл харю свою колдунью.
Речка так и манила. Богатырь сбросил с себя одежду и с разбегу прыгнул в воду. Поплескался, помыл глаза, щеки, за ушами, шею… Совсем другое дело, теперь — можно и дела великие вершить! Когда умывание было закончено, и Рахта поднял голову чуть повыше уровня реки, то заметил, что вокруг что-то изменилась, вернее, появилась вроде бы какая-то тень. Да, в самом деле, что это такое с ветки дерева, что на бережку выросло, свешивается — такое необычное?
С ветки свешивался огромный рыбий хвост, покрытый крупной чешуей. Каждая чешуйка представляла собой как бы небольшое зеркальце, и в каждом из этих зеркалец отражалась удивленная физиономия богатыря. Поднимая глаза все выше, Рахта обнаружил, что чешуя постепенно мельчает — чем дальше от огромного хвостового плавника — тем мельче и мутнее, постепенно переходя в совершенно чистую, с зеленоватым оттенком, кожу. А вот и руки, и голова с длинными, тоже — зелеными волосами. Да, на ветвях сидела самая что ни на есть настоящая пресноводная русалка, точнее — речная — у тех, что живут в омутах окраска темнее, и чешуя ничего не отражает. Рахта слышал и о морских русалках — у тех волосы синевой отдают, да и кожа — с голубоватым оттенком. Но все это были знания, так сказать, чисто теоретические, а наяву богатырь увидел русалку впервые в жизни…
— Как звать-величать тебя, добрый молодец? — спросила речная дева.
— Рахта, а тебя?
— А меня просто русалкой зови.
— Что, имени у тебя нет? — удивился Рахта, — Как же можно без имени? Бедная…
— Имя у меня есть, богатырюшка, есть, вот только людям его открывать нельзя!
— Узнав твое имя, власть над тобою приобретешь? — участливо поинтересовался Рахта, — Злого человека бережешься?
— Нет, сказки все это! — заявила русалка, — Просто обычай у нас такой…
— Обычай? Понятно, — кивнул Рахта.
— Скажи мне, могучий Рахта, красива ли я?
— Ты прекрасна!
— Красивы ли мои глаза?
— Твои очи зеленые, волшебным светом озаренные, прямо в душу мою заглядывают, все внутри меня освещая…
— Как хорошо говоришь ты, — замурлыкала водяная дева, — расскажи еще чего-нибудь обо мне!
— Лицо твое прекрасно, как свет месяца ясного, оно как солнце сияет сейчас надо мной, а волос краше твоих не видал я отроду… И стан твой тонок да гибок, и груди твои манят и зовут, столь совершенны они и прекрасны. Нет никого на свете краше тебя, — русалка совсем уже разомлела, — кроме моей Полинушки, конечно!
— Какой Полинушки? — такое впечатление, что русалку неожиданно облили холодной водой.
— То невеста моя, покойная, — вздохнул богатырь, — и люблю я ее больше всего на свете, и всегда любить буду…
— Бедный! — пожалела парня русалка, — Хочешь, я тебя успокою, приласкаю?
Русалка спрыгнула с дерева и подплыла к берегу, приподнялась из воды, подалась всем телом к богатырю, положила руки ему на плечи, прижалась крутыми грудями к мускулистой груди…
— Обними же меня, могучий воин, и в объятиях моих ты забудешь обо всех твоих горестях земных, о старой своей любви горемычной, будет у тебя новая любовь, сладкая…
— Извини, — сказал Рахта, снял девичьи руки со своих плечей и отодвинулся от речной девы, — ты прекрасна, спору нет… И любовь твоя осчастливила бы меня…
— Так в чем же дело? — удивилась русалка.
— Люблю я только Полинушку, и верность ей поклялся блюсти до самого смертного часа своего, — в голосе Рахты звучало неподдельное чувство.
— И ты уйдешь, не взглянув боле на меня? — дева пребывала уже в полной растерянности.
— Ты прекрасна и мила, но… нет! Только Полина! — воскликнул Рахта, и, не оборачиваясь, ушел прочь…
— Вернись, богатырь! Я подарю тебе мою любовь, я буду твоей! — крикнула вслед русалка, но богатырь даже не обернулся.
Уже в лесу Рахта приостановился, задумался, потом заговорил сам с собой.
— Может, и лучше так — в пучину вод, в объятия русалки, да забыть все?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51