И мы, коли из леса пришли, так тоже, быть может, с лешими в родстве состоим. Только вот каков он, этот леший?
— Да мы столько уже говорили, — пожал плечами Сухмат.
— Да мы с тобой, Сухматьюшка, как две бабы-бараболки, много чего наговорить могли…
— А что, что не так?
— Может, тот, кого мы лешим считаем, за кем охотиться отправились, и не леший вовсе, а так…
— Его родственник?
— Ага!
— Во-во! — согласился Сухмат, — слышал я, что тот леший, который действительно леший, так вот он каким хочет, таким и становится. Может на дерево с ветвями толстыми стать похожим, а может — на пень трухлявый, или на куст какой… И еще голову заморочить, закружить — ему путнику раз плюнуть! Может водить по лесу и так завести, что и дороги не найдешь…
— Все по лесу кругами ходят, если север — юг не блюдут! — сказал Рахта, — дело известное, надо направление знать, а то кругом пойдешь!
— Ага, слышал я от одного старого воя, что все люди ходят кругами против солнца, а которые левши — так те по солнцу.
— Это как? — удивился Нойдак.
— А вот так, — Сухмат остановил коня и начал показывать, как бродят в лесу правши, а как левши. Для Рахты это была новость, он чуть было даже рот не приоткрыл, да вовремя вспомнил, что это Нойдак у них дурачок, и это его привилегия — рот с удивленья открывать, а он, Рахта, муж опытный да мудрый, у него губы должны быть сжаты, а взгляд — суров…
— А почему правши так, а левши — так? — все-таки переспросил Рахта, не особо надеясь на ответ.
— То одним богам ведомо, — ответил Сухмат.
— Почему богам, Нойдак тоже знает! — заявил северянин.
— И что Нойдак знает? — засмеялся Сухмат.
— А то! — в голосе Нойдака чувствовалась какая-та обида, его, мол, все время за глупого принимают! — У правши правая рука и нога сильнее, а, значит, и длиннее, а у левши — левая! И если правый шаг чуть длиннее левого шага, так и пойдешь кругом…
Богатыри молча посмотрели друг на друга. Видно, обоим стало немного стыдно — стоило только подумать. Уж если даже их ведунок-дурачок догадался…
— Ладно, поехали, — сказал, наконец, Рахта, а потом, вздохнув, добавил, — ох уж ты Нойдак…
* * *
Нойдак отошел для своих личных дел подальше от дороги. Но присесть не успел. Потому как увидел прямо перед собой огромную волчью морду. Волк! Волк? Да эта морда была размером с медвежью, а огромные, налитые кровью глаза указывали, что перед северянином предстал совсем не простой зверь…
— Волк-брат, волк-отец, — забормотал Нойдак заклинание, — у нас один род, одна кровь…
— Нет, мы не одной крови! — зарычал волчище, — но твоя кровь мне по вкусу!
— Оборотень! — заорал Нойдак, наслушавшийся немало рассказов о людях-волках, живущих по всем русским лесам. Может, это и какой ведун обратился, али князь, такой, как Вольга — кто его знает. Да и не все ли равно, кто тебя сейчас слопает!
Все эти мысли пронеслись стрелой в голове у Нойдака, а сам он уже удирал во всю прыть, крича: «Рахта! Сухмат! Оборотень!». Но разве в силах человек удрать от волка? Само собой, вот, волчище уже совсем рядом… Но, возможно, заветные слова и не были совсем уж лишены оснований, может, в роду Нойдака и впрямь были волки. По крайней мере что-то подсказало ему, что надо пригнуться. И только он наклонился, как над ним пролетело в прыжке серое тело исполинского волка. Оборотень мгновенно развернулся, но все же потерял мгновение — видно, удивил его Нойдак. А что северянин? Да в нем и впрямь пробудился не охотник, а зверь. Нойдак вдруг сам кинулся на оборотня и… вцепился зубами в черный нежный нос волка, причем закусил его не на шутку. Оборотень оторопел, ему было, вероятно, отчаянно больно, ведь у всех зверей нос — чувствительное место, а у тех, кому обоняние заменяет кучу других чувств — и подавно! Волчара попытался покрутить головой, но Нойдак еще сильнее сжал зубы. Будь оборотень сейчас в человечьем обличье — плохо пришлось бы ведуну, но враг бы сейчас волком, и его лапы были отнюдь не лапами рыси или росомахи, это были довольно бесполезные в таком положении волчьи лапы…
А потом оборотень завыл. И замолк, а голова его как-то вдруг оказалась внизу, висящей в зубах Нойдака. Ага, это подоспевший Сухмат аккуратно отделил богатырским мечом волчью голову от туловища. Нойдак долго не мог разжать зубы — челюсти не хотели слушаться.
— А хватка-то у нашего ведунка не хуже, чем у моего пса! — не совсем удачно пошутил Сухмат.
— Охота тебе деда за нос кусать! — бросил подоспевший Рахта.
Только тут Нойдак обнаружил, что в его зубах зажат нос уже совсем не волчий. Ведун разжал зубы, по земле покатилась голова бородатого старика. А рядом лежало тело — грязное, в крови…
* * *
Засаду впереди углядели богатыри практически одновременно.
— Нойдак, держись между нами, — приказал Рахта.
— Там, на дереве, не зверь, а охотник? — спросил Нойдак, вглядевшись в листву могучего дуба, стоявшего у самой дороги.
— Да, охотник на людей, — подтвердил Рахта.
— Неужели они не полезут?
— Кто? Те, которые в кустах? — переспросил Нойдак.
— А ведун-то наш совсем не плох, — заметил Сухмат, — посмотрим, каков он окажется в бою!
— Сейчас не посмотрим, — заметил Рахта, — не полезут…
— Ужель побоятся? — вздохнул Сухматий, — У меня так руки чешутся.
— Нет, не полезут, — повторил Рахта.
— Ну, хотя бы пара оплеух, — с надеждой молвил богатырь.
Перед приостановившимися богатырями стояли трое с дубинами — здоровые бородатые мужики, не по лету тепло одетые. Нельзя было сказать, чтобы они загораживали дорогу — так, стояли скромненько поодаль, у обочины. Они бы, само собой, и не стали бы выходить, да Рахта приказ дал громким голосом — пришлось…
— Так вы что, никак тати лесные? — спросил богатырь.
— Нет, что ты, добрый молодец, — сразу начал отбрехиваться самый здоровый из них, по всей видимости, атаман, — мы — добрый люди.
— А чего в лесу делаете?
— Да по дрова.
— А дубины тогда зачем? — продолжал придираться Рахта.
— А, дубина, — сказал атаман, пряча свое оружье за спину и смущенно краснея, — это так, от лихих людей…
На этом сцена могла была бы быть и закончена, но точку поставил тот, кто сидел на дереве. Нойдаку просто стало интересно — продолжает ли он там сиживать, ведун поднял голову кверху и неожиданно встретился взглядом с засадником, смотревшим вниз с удивлением и страхом одновременно. Когда разбойничек понял, что страшный колдун — а в глазах лесного человека любой ведун, ехавший в компании с богатырями представлялся уже страшномогучим ведунищем-колдунищем — увидел его, то с испугу так и свалился вниз. Но не разбился, само собой — страх страхом, а привычка прыгать с дерева осталась при нем и ноги-руки сами сделали свое дело. Но едва очутившись на земле, разбойник бросился со всех ног удирать куда глаза глядят. Это как бы послужило сигналом — у остальных разбойников не выдержали нервы и они, побросав дубины, бросились кто куда…
— Когда же я, наконец, подерусь? — пожалобился побратиму Сухмат.
— Так чего ждал? Начинал бы! — пожал плечами Рахта.
— Я первым не умею…
— Нойдак тоже сильный, — заявил ведун, — Нойдак лихого человека испугал!
— Еще бы, — согласился Сухмат, — я и сам тебя порой боюсь. Ты ко мне ночью не подходи, а то увижу спросонья, подумаю — вот он, Виюшка, по мне с подземли явился…
— Хорошо, Нойдак не будет подходить ночью, — Нойдак, как всегда, воспринимал все шутки серьезно.
* * *
Перед сном, у костра, вновь вспомнили утреннюю встречу. У Нойдака не было никаких сомнений насчет того, что богатыри просто побили бы этих разбойничков, как коты — мышат. Или проехали бы мимо без какого-либо вреда. Ведь он сам наблюдал однажды удивительную — с непривычки тогда еще в Киеве — сцену. Шли они втроем, а впереди — драка. Да не простая, а стенка на стенку, кулаками в неистовстве машут, кровь из разбитых носов и так далее… Что же богатыри? Нет, обходить не стали, но и в драку ввязываться — тоже. Просто продолжали идти вперед, прямо в гущу дерущихся. Нойдак шел между Рахтой и Сухматом и подумывал, что ему может прийтись не сладко — любой из махавших сейчас киевлян одним ударом зашиб бы северянина. Но, странное дело, народ, продолжая махать кулаками, как бы расступился перед богатырями. Кругом шел бой, а Рахта с Сухматием прошли через разгоряченных парней, даже и не прикоснувшись ни к одному из них. Нойдак оглянулся — драка замкнулась за ними, едва богатыри вышли из толпы продолжавших дубасить друг дружку добрых молодцев…
А богатыри, между тем, обсуждали проблемы «как бы, да с кем бы подраться» и жалели, что кругом народ такой мирный да пугливый.
— Мне так просто с этим всегда не везло, — сказал Рахта, — я уж когда хари эти разбойничьи углядел, так сразу и понял — сегодня помахаться не придется.
— Ну, тебе, известное дело, не везет, — согласился Сухмат, — но так твое невезение и на меня перекинулось — раз с тобой вместе едем?
— Да, тебе надо было бы одному вперед — может, и подрался бы!
— Вряд ли, — засомневался Сухмат, — тот, что наверху сидел, предупредил бы…
— Ладно, не плачь, найдем мы тебе, с кем подраться, — успокоил друга Рахта, — может, даже и мне побороться с кем придется…
— Или не придется, — сказал Сухмат, — тебе после того случая с толстяком Довшаном не везет на это дело. Сглазил он тебя, точно! Эй Нойдак, ведаешь ли, как сглаз борцовский снять? А то моему другу теперь соперника найти себе непросто.
— А что так?
— Да вот, иногда хочется побороться, да не получается, — вздохнул Рахта, — это, точно, Довшан-пехлеван мне судьбы испортил!
— А кто этот Довшан?
— Борец знаменитый.
— А ты его поборол?
— Увы, не получилось, — вздохнул Рахта, — в том то и дело!
— Он тебя поборол?
— Да нет же! — рассердился Рахта, — Где ж это видано, чтобы русского богатыря побороть?
— Не сердись, дружище, — успокоил побратима Сухмат, — я сейчас расскажу нашему ведуну, как дело было.
— Только не приукрашивай!
— Ладно, ладно! — улыбнулся Сухмат и начал свой рассказ.
Были тогда Сухмат с Рахтой в землях турецких. Зачем да почему, и что они там делали — то отношения к рассказу не имеет. Только часто тюрки любовались на здорово добра молодца Рахту, заговаривали, а узнав, что тот борец — расспрашивали подробно — любили они это дело. И вот, стал Рахта раз за разом замечать, что сравнивают его иногда с каким-то Довшаном-пехлеваном. Только и слышит: «Ну, здоровый как Довшан», «Силен, почти как Довшан-пехлеван!», «Побеждал, как Довшан…». Заинтересовался Рахта, начал расспрос вести. И узнал, что живет неподалеку, в городе таком-то, борец турецкий знаменитый, по имени Довшан-пехлеван. Впрочем, пехлеван — это, по ихнему — силач, богатырь. Так вот, борец тот не молод, множество других силачей поборол, а его — так никто не разу и не смог! И слава о нем по всем землям турецким была, и в других землях мусульманских — тоже забредала…
Ну, Рахта, известное дело, как прослышал о том, что живет неподалеку борец известный да непобедимый, так сразу и загорелся с тем пехлеваном силенками помериться. Благо, городок, где жил Довшан-пехлеван, располагался неподалеку. Приезжает Рахта в тот городок, спрашивает дорогу к дому борца — все охотно отвечают, показывают. Подходит к дому, стучится. Выходит слуга — видно, не бедно борец-то живет. Рахта ему — так, мол, и так, хочу прославленного борца увидеть, переговорить… А ему отвечают — никак нельзя, Довшан-пехлеван кушает! Ну, нельзя так нельзя, решил Рахта подождать — не силой же ломиться, все-таки не как враг пришел, а в честном бою силой помериться…
Ждал, ждал, потом снова постучался. Выходит слуга — и снова за свое — никак нельзя, хозяин кушать изволит! Снова ждет Рахта, ждет, надоело — стучит. А ему все тот же ответ: кушает пехлеван, мешать никак нельзя, хозяин рассердится!
— Да что он, целый день ест, что ли? — не выдержал Рахта.
— Да, Довшан самый сильный пехлеван, он должен целый день есть, чтобы силу не потерять! — отвечает слуга.
— Ладно, передай хозяину, что заходил к нему в гости борец из русов, — Рахта подумал, а потом решил, что и этого хватит, повернулся и ушел."
— И что ж ты, так и ушел? — удивился Сухмат.
— Ну, не ломиться же силой…
— А почему бы и нет?
— Так он же дома был, а дом — священен! — рассердился Рахта, вот если бы где на улице — я б все высказал!
— А что, тюрки чтят дом?
— Да, как и мы.
— Ладно, — смирился с поведением друга Сухмат, — рассказывай, что дальше было! Ты, как я полагаю, этого дела так не оставил, пришел снова на следующее утро?
— Нет, утром у меня было другое дело, — поправил Рахта, — а пришел я к дому Довшана к полудню только. Смотрю — посреди двора: гора!
— Гора? — удивился Нойдак.
— Ага, гора! — подтвердил Рахта, — потом пригляделся, а это человек, вернее, часть человека, короче — это брюхо было… Этого самого Довшана.
— Брюхо? — не понял Сухмат.
— Вот-вот, именно, — кивнул Рахта, — ни до этого, ни после я ни у одного смертного такого брюха не видывал. Но и сам турок был не мал, с тебя ростом, Сухматий, не меньше, руки толстые, как бревна, морда здоровая, бородатая, вся в шрамах. Бывал, видно, в сече не раз. Он, как увидел меня, спрашивает, тот ли я, кто вчера к нему в гости заходил, да не дождавшись, ушел? Ну, отвечаю, тот, а сам пока ничего не прибавляю. А он сразу — я, говорит, этого слугу прогоню, зря мой плов лопает, опозорил — говорит — меня! Чтобы ко мне силач пришел, а я его не принял, в дом не пригласил… Позор, говорит, на мою седую голову!
— А что, голова у него действительно седая была?
— Скорее лысая, — ответил по ходу рассказа Рахта и продолжил, — короче, пригласил он меня в дом, усадил за стол, и выносят тут мне разные яства, а Довшан — угощает, нельзя, мол, гостю хозяина обижать…
— И как, накормил?
— Накормил — не то слово, закормил чуть не до смерти. Я еще приостановиться хотел, намекнул, что мы, русы, всухую не привыкли! Я-то думал, обрезанный, вина, небось не употребляет… Какое там, только и намекнул, как заносят кувшинчик ведер в сорок, а борец говорит — это мы сейчас с тобой пробовать будем! Короче, пришлось мне похуже, чем даже когда твоя мамаша потчует…
— Ну, а бороться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51