— Ладно, попробую… — сказал Рахта.
— Нойдак может помочь, у Нойдака голос громкий! — подал «голос громкий» северянин.
— Сиди уж! — махнул на него рукой богатырь.
Рахта отошел — для порядка — на несколько шагов от костра, поднял руку в приветствии и сказал громко, обращаясь в темноту:
— Выйди к нам, незнакомый человек, не бойся! Коли нет у тебя зла на нас, то у нас на тебя — и подавно нет. ….
Никто не ответил из темноты. Только послышался Рахте тихий вздох… Постоял, постоял еще Рахта, да так и не услышал более ничего, сам вздохнул и к костру вернулся.
— Да ты кушай, кушай, — напомнил пригорюнившемуся побратиму Сухмат.
— Что-то нет охоты…
— Кушай быстрее, богатырь, — решил припугнуть друга Нойдак, — а то Нойдак голодный да прожорливый, все быстро съест, Рахте ничего не оставит. И будет живот Рахты всю ночь бурчать, нам спать не давать…
— Ну, ладно, — улыбнулся Рахта и сунул рыбину в рот…
* * *
Наши герои ехали день за днем, ехали спокойно, мечей из ножен не вынимаючи. Да и луки знали только стрелы охотничьи в эти дни, боевые же нежились в колчанах — думали, небось, что о них и забыли…
Поля уже начинали все чаще чередоваться с лесами, а те, в свою очередь, становились все больше и гуще. Ночевали, как правило, в чистом поле, костер не тушили всю ночь. Лишь пару раз ночевали в деревеньках, с обязательной банькой…
В одной из деревенек неожиданно отличился Нойдак, причем как колдун, и, самое интересное, он обошелся даже без помощи давно и неизвестно куда запропастившегося Духа. Дело было простое. Недавний набег степняков был успешно отбит, обошлось без треб среди деревенских. Вот только напугали девчушечку лет пяти, да так, что она и говорить перестала, онемела, бедненькая…
Своего ведуна в деревеньке — с ее полудюжиной дворов — само собой, не было. А баушка Ванда, что ворожила поблизости, совсем немощная стала, теперь ей самой хлеб жевать нужно было, куда уж ей другим помогать… А тут — хоть и чужой, да все-таки колдун. Ну как не попросить горю-то помочь? Попросили. А Нойдак и рад стараться. Сам харю страшненько раскрасил, усадил девочку, да как начал вкруг нее бегать, в бубен бить да что-то страшное приговаривать… Испугалась девчушечка, закричала «Мама, мама!», да к матери на шею, и давай жалобиться… Так и заговорила!
Уж как Нойдаку спасибо говорили, как кормили, как веничками специально собранными парили… Впрочем, самое вкусное — молоденькая вдовушка с телом, как только испеченная пышечка — это вкусное-превкусное все-таки Сухмату досталось. Оно и понятно…
* * *
— Этот рыцарь давно здесь лежит, никто ничего не взял, — сказал мальчуган.
— Я бы и не притронулся, он, знамо дело, заколдован, — добавил другой малыш.
Мальчишки привели наших героев посмотреть на то, что осталось от закованного в железо с ног до головы рыцаря, неведомо как попавшего в наши края. По рассказу местных жителей никто не видел, как этот западный воин сюда приехал, просто однажды после сильной грозы нашли «это», лежащем в чистом поле.
«Это» было заковано в железный, уже начавшим ржаветь, панцирь, на голове был глухой шлем с узкими прорезями для глаз, ну, прям ведро — ведром, только что с дырками. И руки, и ноги были в железе, не было ни одного местечка, где виднелось бы тело того, кто был внутри доспехов.
— Влах хотел взять меч себе, — рассказывал мальчик, — только дотронулся — его синим огнем и ударило. Потом Влах лежал, посинел, но — оклемался! И больше никто не трогал…
— Да, хороший меч, — согласился Сухмат, — но я чужого оружия не возьму.
— Рукоять широкая, для обоих рук назначенная, — отметил Рахта, — я бы такой опробовал бы с удовольствием, но у мертвеца не возьму. Тем боле — заколдован… Нам колдовства и так хватает, лишнего не ищем!
Нойдак оказался смелее всех. Он вытащил заветный гарпун и, держа его за один конец, подцепил острием шлем мертвеца.
— Ба! Да он совсем сгнил… — с каким-то разочарованием отметил Сухмат.
— А почему мух нет?
— Известное дело — заколдован…
Нойдак опустил шлем, так чтобы лица мертвеца не было бы видно. Зачем пугать мальчишек лишний раз.
— Надо бы ему костер погребальный соорудить, — заметил Рахта, — все же воин…
— У них в обычаях — в земле хоронить, — возразил Сухмат, — видишь — крест на груди?
— Да чего зря болтать, — спохватился Рахта, — все одно… Заколдован, не притронешься!
— А может, колдовство уже прошло?
— Ну, попробуй, если охота! А мне — нет!
Сухмат некоторое время задумчиво разглядывал мертвеца, качал головой, наконец, высказался, так и не притронувшись к чужим броням.
— Да и доспехи у него маловаты, ни на меня, ни на тебя не сошли бы. А Нойдаку, может, и в самый раз. Будешь, колдунище, носить такой панцирь?
Нойдак в испуге замотал головой.
— Оно и правильно, ты в таком наряде и с земли не встанешь, — сказал Сухмат, — а брать меч у мертвеца я не хочу… Кабы сам его убил — другое дело!
Богатыри ушли, не оглядываясь, что нельзя сказать о Нойдаке, много раз робко оглядывавшегося на брошенного мертвеца в железной одежке.
* * *
— Ну как, Нойдак, жалеешь, небось, что из Киева уехал? Хорошо в Киеве было? — домогался до молодого колдуна Сухмат. Он специально притормозил коня, чтобы побалакать с тащившимся в постоянном арьергарде Нойдаком.
— В Киеве было хорошо, — согласился Нойдак, — Пироги в Киеве вкусные, и женщины веселые, и пиво…
— А вино?
— Вино — нет! — замотал головой колдун, — Нойдак любит пиво, а не вино!
— Пиво все любят, — заметил Рахта рассеянно, — а Киев, известное дело, город большой…
— Киев — город большой, — закивал Нойдак, — самый-самый большой!
— Ну, есть и побольше, — заметил Сухмат.
— Больше Киева? — не поверил северянин.
— Куда как больше! — подтвердил Сухмат, — есть Царьград, в нем людей — больше, чем волос у тебя на голове, есть Багдад, там людей и вовсе не счесть…
— Ты Сухматия слушай, слушай, — поддакнул Рахта, — он витязь бывалый, где только не побывал, чего только не повидал, ты его слушай, он тебе та-ко-го понарасскажет!
— А что, скажешь, Царьград — не большой город? — рассердился Сухмат, — Где это я сейчас байки рассказываю?
— Все еще впереди! — уверенно заявил хорошо знавший побратима Рахта.
— Я только правду молвлю!
— Конечно, правду… — кивнул Рахта, — Только не начинай снова о ковре-самолете, в который была завернута черноокая красотка со станом, как у осы, и с таким же норовом, верно!
— Насчет характера этих смуглянок ты точно заметил, — заулыбался Сухмат, — и в каждом большом граде их было не счесть…
— И все только и смотрели на русского богатыря?
— Не все, но многие! — заявил Сухмат самодовольно, — А в большом городе — большой выбор!
— А как знать, большой город или небольшой? — Нойдаку в голову, как всегда, начали приходить мысли организационно — систематизирующего характера.
— Вот в Багдаде мне один торговец халвой объяснил… — начал было Сухмат.
— А что такое халва? — перебил Нойдак, почувствовав, что слово было произнесено с какой-то слюнкой, почти как, скажем, мед…
— Это лакомство такое, одним Сухматием пробованное, — Рахта был не в духе, — Сухматьюшка — он в странах заморских был, шербет пил, халву едал, да сарацинок баловал, — Рахта показал руками, как именно баловал местных красоток его побратим, — и так он там местным понравился, что решили они оставить его у себя, а для этого надо было его малость пообрезать… А он, глупый, решил, что не малость, а поболе!
— Хватит глупости болтать! — по тому, как вдруг рассердился Сухмат, можно было сделать вывод, что не все в насмешках Рахты — выдумка.
— Отчего же глупости? — пожал плечами Рахта, — Ты расскажи-ка нашему колдунище, что с тобой сделать хотели, когда в серале среди жен царских поймали? И что потом было?
— Что было, что было… — недовольно огрызнулся Сухмат, — То и было, что каменщиков вызывали, стены заново отстраивать!
— А стены, как известно, богатырь может переломать лишь с бо-ольшого испуга! — заключил Рахта.
— Ну и ладно, — усмехнулся Сухмат, — пусть враги боятся, что я… испугаюсь!
— Сухмат хотел рассказать о торговце лакомством? — напомнил Нойдак как бы невзначай.
— Да, было дело, объяснил тот торговец мне, неразумному, — усмехнулся Сухмат, — что такое есть большой город…
— А что такое есть большой город? — переспросил Нойдак.
— Купил я у него халвы, попробовал — да выплюнул, такая это гадость была! — начал рассказ богатырь, — Хотел его малость поколотить, потом подумал — все-таки не дома, может, здесь обычаи другие, морду бить не принято. Не стал я его лупить, но спросил строго! Как это так можно подобную дрянь продавать! И как только люди у него покупают. А он — слава Аллаху — говорит… И когда мне продал, тоже своего бога славил. Я его спрашиваю — чего это ты Аллаха благодаришь? А он — спасибо говорю, что создал, мол, бог, так много людей! Ведь никто, одиножды купив у него эту дрянь, больше никогда не покупал. А он торгует уже много лет и небедно живет — дом, семью содержит… Много людей в большом городе!
— Ну, в Киеве его бы прибили, — заявил Рахта.
— Это — точно!
— А почему в Киеве его бы прибили? — не понял Нойдак.
— Наверное, потому, что Киев не такой уж большой город!
Интересно, читатель, а твой город — большой город? Если вблизи его Красной… ладно — центральной — площади продают нечто совершенно несъедобное и при этом, учитывая, что второй раз у них уже ничего не купят, эти торговцы неплохо живут — то твой город, скорее всего, большой!
Глава 9
Разумеется, уехав из Киева, Нойдак вздохнул как-то свободнее — теперь его уж точно не смогут принести в требу на Перуновом холме. Вернее, принести-то в жертву могут всегда и везде, но вот конкретно там, на том холме — уже вряд ли. А теперь — свобода, путешествие с друзьями…
Но было о чем и пожалеть. Большой город поразил Нойдака. Одни ярмарки чего стоят! А киевлянки? Конечно, за свою небольшую жизнь Нойдак видел не столь уж много красивых женщин, но попав в Киев понял, что красивее этих дев — и быть не может! Впрочем, и Рахта с Сухматом, немало побродившие по свету, побывавшие в дальних странах, где, как они рассказывали, даже цвет кожи у людей мог быть чернее сажи, так вот, даже они, перевидавшие множество красоток, в один голос уверяли, что краше молодых киевлянок они нигде девиц не встречали, что все остальные — им и в подметки не годятся!
Остались у Нойдака в Киеве и дела недоделанные. Появилась у него мечта новая — грамоту уразуметь. Ведь какое это искусство великое — смотреть на закорючки, на бересте иль на камне сделанные, а глядючи — слова говорить, что тем, кто те закорючки выделывал, туда вложены были. Но никто не хотел учить Нойдака грамоте. Одни говорили — мол долго, да ты, парень, глуп! Другие — поздно, мол, тебя теперь лозой не проймешь, а без битья — какая ж наука? Ведуны и вовсе с Нойдаком беседовать не желали. Правда, в конце концов ему повезло. Нашел он человека, который согласился его поучить. Им оказался мудрец из стран далеких, сказитель да знаток песен и сказок, Черным Прынцем именуемым.
— Хочешь грамоте уразуметь? — спросил Черный Прынц.
— Нойдак хочет!
— Поучить я тебя могу, только и тебе мне цену заплатить придется!
— Какова же твоя цена? Шкурки беличьи или желтые звонкие?
— Нет, мне другая плата нужна.
— Какая же?
— Я тебе буквицу покажу, а ты мне за это сказку расскажешь, да такую, какую я не еще не знаю! Ты ведь сказок своих северных много знаешь?
— Нойдак много сказок знает…
— А как писать тебя ту буквицу научу, так ты мне в оплату новую песню споешь! Идет?
— А много ль песен надо спеть?
— А вот сколько буквиц узнать захочешь, столько сказок и расскажешь, столько песен и споешь!
И Нойдак согласился…
* * *
Жил-был барсук. Днем он спал, ночами выходил на охоту. Вот однажды ночью барсук охотился. Не успел он насытиться, а край неба уже посветлел.
До солнца в свою нору спешит попасть, людям не показываясь, прячась от собак, шел он там, где тень гуще, где земля чернее. Подошел барсук к своему жилью.
«Хрр… Брр…» — вдруг услышал он непонятный шум.
Что такое?
Сон из барсука выскочил, шерсть дыбом встала, сердце чуть ребра не сломило стуком — так испугался он и подумал:
«Я такого шума никогда не слыхивал…»
«Хррр… Фиррлить-фыо… Бррр…»
«Скорей обратно в лес пойду, таких же, как я, когтистых зверей позову: я один тут за всех погибать не согласен».
И пошел барсук всех когтистых зверей, в лесах живущих, на помощь звать:
— Ой, у меня в норе страшный гость сидит! Помогите! Спасите!
Прибежали звери, ушами к земле приникли — в самом деле, от шума земля дрожит.
«Брррррк, хрр, фьюу…»
У всех зверей шерсть дыбом поднялась.
— Ну, барсук, это твой дом — ты первый и полезай.
Оглянулся барсук — кругом свирепые звери стоят, подгоняют, торопят:
— Иди, иди!
А сами от страха хвосты поджали.
В барсучьем доме было восемь входов, восемь выходов.
«Что делать? — думает барсук. — Как быть? Которым входом к себе в дом проникнуть?»
— Чего стоишь? — фыркнула росомаха и подняла свою страшную лапу.
Медленно, нехотя побрел барсук к самому главному входу.
«Хрррр!» — вылетело оттуда.
Барсук отскочил, к другому входу-выходу заковылял.
«Бррр!»
Изо всех восеми выходов так и гремит.
Принялся барсук девятый ход рыть. Обидно родной дом разрушать, да отказаться никак нельзя: со всего леса самые свирепые звери собрались.
— Скорей, скорей! — приказывают.
Обидно родной дом рушить, да ослушаться никак нельзя. Горько вздыхая, царапал барсук землю когтистыми передними лапами. Наконец, чуть жив от страха, пробрался в свою высокую спальню.
«Хррр, бррр, фррр…»
Это, развалясь на мягкой постели, громко храпел белый заяц.
Звери со смеху на ногах не устояли, покатились по земле.
— Заяц! Вот так заяц! Барсук зайца испугался!
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
— От стыда куда теперь спрячешься, барсук? Против зайца какое войско собрал!
— Ха-ха-ха! Хо-хо!
А барсук головы не поднимает, сам себя бранит:
«Почему, шум в своем доме услыхав, сам туда не заглянул? Для чего пошел на весь лес кричать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51