Сказала и в море нырнула. Тут увидели все, что у нее хвост, как у рыбы. Так и появилась первая морская русалка…"
— И как, утопила она остальных охотников? — спросил Сухмат.
— Наверное… — пожал плечами Нойдак.
— А что стало с самой Сияу? — спросил Рахта, явно принявший близко к сердцу и саму сказку, и судьбу несчастной девушки.
— О том мне старухи не рассказывали, — ответил Нойдак.
Некоторое время стояло молчание. Богатырям не очень понравилось окончание сказки. Как люди действия, они предпочитали счастливые концы. И Сухмат, как бы почувствовав общее настроение, решил его исправить.
— А я слышал другую историю, — начал он, — и случилась та история с богатырем нашим, Потыком…
— Знаю я эту былину, — вздохнул Рахта.
— Нойдак не знает! — возразил Сухмат.
— Нойдак не знает! — те же слова были произнесены и Нойдаком, но совсем в другой интонации. Северянин явно хотел послушать сказку.
— А случилась история эта от того, что не проста жена была у Потыка, — начал сказывать Сухмат, — не проста жена, а дивожена…
— Что такое дивожена? — спросил Нойдак.
— Я-то знаю, — сказал Рахта, — но ему расскажи!
— Дивожены — гордячки, конечно, — как бы рассуждая сам с собой, начал объяснения Сухмат, — но и есть отчего — себе цену знают…
— А есть от чего? — переспросил Нойдак.
— Есть, конечно, отчего загордиться, — кивнул Сухмат, — если в девичестве белой лебедью в небе летаешь…
— Или белорыбицей в море плещешься? — в тон богатырю добавил Нойдак.
— Белорыбицей? — удивился Сухмат, — не слыхал о таких… А что, у вас там, на Севере, есть и такие?
— Есть, — самодовольно ответствовал Нойдак.
— И чего только на свете белом нету…
— Ты не перебивай, — сказал Рахта Нойдаку, — дай сказ дослушать!
— Ну, поскольку всем здесь уже ведомо, кто такие дивожены, расскажу, как Потык свою кралю подобрал. Было это в дальних странах, а отец ее, Вахрамей Вахрамеевич, князем был в тех краях. Не просто приходил в те края Потык, за данью, князю киевскому положенной, но да это уже другая история. А наша история такова… Как увидели Потык да Марья-девица друг друга, так и полюбили сразу и накрепко. А та Марья-девица на дела скора была, так сразу и в ножки своему батюшке и кинулась:
Да ай же ты да мой родной батюшко,
А царь ты Вахрамей Вахрамеевич!
А дал ты мне прощенья благословленьица
Летать-то мне по тихиим заводям,
А по тым по зеленыим по затресьям,
А белой лебедью три году.
А там я налеталась, нагулялася,
Еще ведь я наволеваласе
По тыим по тихиим по заводям,
А по тым по зеленыим по затресьям.
А нуньчу ведь ты да позволь-ко мне
А друго ты еще мне-ка три году
Ходить гулять-то во далечем мни во чистом поли,
А красной мне гулять еще девушкой.
На что говорил ей царь таковы слова:
Да ах же ты да Марья лебедь белая,
Ай же ты да дочка-га царская мудреная!
Когда плавала по тихиим по заводям,
По тым по зеленыим по затресьям,
А белой ты лебедушкой три году,
Ходи же ты гуляй красной девушкой
А друго-то еще три да три году,
А тожно тут я тебя замуж отдам.
Но не стала ждать Марья-девица три года, батюшкой отведенные, а бросилась любимому на шею, да умоляла в жены взять, да в Киев-град отвезти. Полюбилась Марья-красавица Потыку, посадил он ее на коня да повез в Киев… Там и свадебку сыграли, все честь да по чести, но не все просто было. Потому как боги у Марьи-красавицы свои были, да свои обычаи. Позабыл обо всем на свете Потык, слово дал по закону да обычаю предков Марьиных поступить, а обычай тот не прост был… Словом:
Как клали оны заповедь великую:
Который-то у их да наперед умрет,
Тому итти во матушку сыру землю на три году
С тыим со телом со мертвыим.
— Ой, страшно-то как! — воскликнул Нойдак.
— То-то и оно, что страшно, — кивнул Сухмат.
— Совсем Потык голову потерял…
— Любовь… — пожал плечами богатырь, лишь мельком взглянув на Рахту. Тот молчал.
— Любовь-то любовь, да нечисто дело… — заявил Нойдак.
— Может, и нечисто, ведь от любви да до ненависти один шаг, говорят, — неожиданно согласился Сухмат, — а Марья-девица не долетала белой лебедью, да не догуляла красной девицей срок положенный. За муж пошла по воле да охоте, но потом, может, и пожалела… А кто виноват получился? Известно дело — муж, кого ж еще винить?
— Так кто умер первым? — нетерпеливо перебил богатыря Нойдак.
— Знамо дело, Марья умерла. Был в то время Потык в походе дальнем, а как узнал про смерть своей суженой, все бросил, да в Киев прискакал. Но уж только мертвой Марью-красавицу и застал. Впрочем, много чего говорили, буде она и не мертвая, а заколдована была… О многом рядили, да где нам правду знать?
— И что Потык?
— Как что? Знамо дело — слово держать надобно… Построили колоду белодубову, да припасов запасли аж на три года — хлеба, соли да воды. А сам Потык сковал себе клещи железные, ибо знал он, как сгодятся они!
— Помогали Потыку его побратимы боевые, старые богатыри — Добрынюшка да Илья Муромец… Они все и устроили.
— Ты бы рассказ так, как в песне поется, — вдруг нарушил молчание Рахта, — да с самого начала…
— С самого начала?
— Или хоть с того места, как ушел Потык в новый поход…
— Хорошо, слушайте… — и Сухмат начал говорить. Удивительно, богатырь помнил стихотворный слог не хуже, чем его знали настоящие сказители. Будь Рахта таким, как раньше, до своей несчастной любви, он бы обязательно похвалил бы побратима, а может, и пошутил бы — типа — «шел бы ты в Баяны»…
Да тут затым князь тот стольне-киевской
Как сделал он задернул свой почестный пир
Для князей бояр да для киевских,
А для русийских всих могучих богатырев.
Как тут-то ведь не ясный соколы
Во чистом поли еще розлеталися,
Так русийские могучие богатыри
В одно место сьезжалися
А на тот-то на тот на почестней пир.
Каждый хвастал, кто чем. Илья, тот, который всех сильней, рассказывал о подвигах своих в поле чистом, о том, как прибавилось земли у княжества Киевского. Добрынюшка, второй богатырь русский, был далеко за синем морем, и не посрамил там чести оружия русского, побил ворогов…
Пришла пора и Потыку повыхваляться, задумался добрый молодец:
Как я, у меня нуньчу у молодца
Получена стольки есть молода жена.
Безумной-от как хвастат молодой женой,
А умной-от как хвастат старой матушкой.
Как тут-то он Михайлушка повыдумал:
Как был-то я у корбы у темный
А у тьш у грязи я у черный,
А у того царя Вахрамея Вахрамеева.
Еще-то я с царем там во другиих
Играл-то я во доски там во шахматны
А в дороги тавлеи золоченый;
Как я с его еще там повыиграл
Бессчётной-то еще-то золотой казны
А сорок-то телег я ордынскиих.
Повёз-то я казну да во Киев град,
Как отвозил я ю на чисто поле,
Как оси-ты тележный железны подломилисе,
Копал-то тут я погребы глубокий,
Спустил казну во погребы глубокий.
Как князи тут-то киевски, ecu бояра
А тот ли этот князь стольнё-киевской
Как говорит, промолвит таково слово:
Да ай же вы бояра вы мои все киевски,
Русийски всё могучий богатыри!
Когда нунь у Михайлушка казна еще
Повьшграна с царя с Вахрамея Вахрамеева,
Дак нунечку еще да топеречку
Из Киева нунь дань поспросиласе
Царю тут Вахрамею Вахрамееву,
Пошлем-то мы его да туды-ка-ва
Отдать назад бессчётна золота казна,
А за двенадцать лет за прошлый годы что за нунешний.-
Сухмат передохнул и продолжил:
— Много было всего, и в шахматы Потык с царем Вахромеем играл, и казну за двенадцать лет выиграл, да не о том сейчас речь…
На ту пору было на то времечко
А налетал тут голуб на окошечко,
Садился-то тут голуб со голубкою,
Начал по окошечку прохаживать,
А начал он затым выговаривать
А тым а тым языком человеческим:
Молодой Михаила Потык сын Иванович!
Ты играшь молодец да проклаждаешься,
А над собой незгодушки не ведаешь.
Твоя-то есть ведь молода жена,
А тая-та ведь Марья лебедь белая, преставилась.
— Что тут было, что было! Ведь любил Потык жену свою, лебедь белую, безумно. Да и об уговоре помнил…
Скочил тут как Михаила на резвы ноги,
Хватил он эту доску тут шахматню,
Как бросил эту доску о кирпичной мост
А во полаты тут да во царский.
А терема ecu тут пошаталисе,
Хрустальнии оконницы посыпались,
Да князи тут бояра все мертвы лежат,
А царь тот Вахрамей Вахрамеевич
А ходит-то ведь он роскоракою.
Как сам он говорит таково слово:
Ах молодой Михаиле Потык сын Иванович!
Оставь ты мне бояр хоть на симена,
Не стукай-ко доской ты во кирпичн и мост.
Как говорит Михаиле таково слово:
Ах же ты да царь Вахрамей Вахрамеевич был!
А скоро же ты вези-тко бессчётну золоту казну
Во стольнёй-от город да во Киев град.
Сухмат замолчал, потом продолжил:
Как скоро сам бежал на широкий двор,
Как ино ведь седлает он своего добра коня,
Седлат, сам выговариват:
Да ах же ты мой-то ведь уж добрый конь!
А нёс-то ты сюды меня три месяца,
Неси-тко нунь домой меня во три часу.
Приправливал Михайлушка добра коня,
Пошол ён, поскакал его добрый конь
Реки-ты озёра перескакивать,
А тёмной-от ведь лес промеж ног пустил,
Пришол он прискакал да во Киев град,
Пришол он прискакал ведь уж в три часу.
Позвал Потык своих братьев названных, богатырей Илью да Добрыню, и поведал им, что пора ему уговор старый исполнить — на три года в колоду белодубову с телом мертвым лечь. Попросил у братьев помощи, что б построили они колоду ту, да хлеба, соли и воды набрали на весь срок. Делать нечего, уговор есть уговор, построили богатыри для Потыка колоду, да припасов набрали. А сам Потык отправился в кузницу, да сковал там клещи себе железные, а еще прутьев себе припас. Три прута железных, три оловянных, да один медный.
Когда все было устроено, Потык зашел в колоду с телом мертвым, а Илья с Добрыней оковали ту колоду снаружи обручами железными. А потом спустили глубоко-глубоко во сыру землю, Землю-матушку, зарыли в желтые пески.
Сидит Потык в колоде, ждет, знает, кто за ним явится. Не долго ему ждать пришлось!
И пришла Змея подземная, могучая да страшная. Дернула раз колоду — тут и обручи железные все полопались. Дернула во второй — так тес и сдернула. Изготовился Потык, вскочил на ноги, схватил клещи железные. А Змея в третий раз дернула, да последний ряд белодубовый сдернула, и показались ей Потык с женой мертвой.
Да тут тая змея зрадовалася:
А буду-то я нуньчу сытая,
Сытая змея не голодная
Одно есте тело да мертвое,
Друга жива головка человеческа.
Однако ж рано радовалась Змея — схватил Потык ту змею во клещи железные, да стал бить поганую прутьями железными. Взмолилась Змея, пощады запросила. А богатырь — знай, хлещет поганую что есть сил. Обещалась змея воду живую принести, за три года достать. Не захотел Потык ждать три года, бьет и бьет змею. Пообещала Змея принести воду живую за год.
Нет, — отвечал богатырь, — мне так долго ждать!
Тут прутья железные пообломались. Схватил Потык прутья оловянные, еще больнее хлещет ту Змею без жалости. Взмолилась Змея о пощаде, да пообещала принести воду живую за месяц. Не согласился богатырь и месяца ждать. Бьет и бьет Змею. Та уж и в три дня обещала, но и трех дней не стал ждать Потык. Обломал прутья оловянные, взял медный, и — ну стигать Змею поганую. Гнется прут, не ломается. Обещает Змея принести воду живую за день.
А нет, мне, окаянна, все так долго ждать.
Как бьет-то он змею в одноконечную,
А молится змея тут, поклоняется:
Молодой Михаиле Потык сын Иванович!
Не бей больше змеи, не кровавь меня,
Принесу я ти живу воду в три часу.
Согласился Потык ждать три часа, Змею отпустил, но взял в заклад себе змеенышей. Полетела Змея по подземелью, да принесла воду живую. Взял Потык змееныша, да разорвал его надвое. Потом сложил вместе половинки, да помазал змееныша живой водой. Сросся змееныш. Помазал еще — зашевелился. В третий раз брызнул — ожил змееныш.
Отпустил богатырь Змею, не ранил, не убил… Но прежде заповедь великую с нее взял, что б не ходила больше по подземельям, не ела тел мертвых! Положила Змея заповедь…
А Потык сбрызнул Марью, лебедь белую, живой водой. Раз брызнул — вздрогнула, другой раз брызнул — села Марья, в третий раз брызнул — встала, воды испила, да слово молвила:
— А долго-то я нунечку спала-то.
Улыбнулся Потык, отвечает:
— Кабы не я, так ты ведь век бы спала-то!
Но пора выходить было Потыку. Закричал богатырь, что было сил, да так громко, что услышал тот крик народ наверху. Собрались люди, дивятся, что за чудо да диво такое — мертвый из-под земли кричит.
Приходили Илья с Добрынюшкой, думу думали — верно, братцу их названному совсем душно стало под землей с телом мертвым, задыхается… Взяли богатыри лопаты железные, да разрыли песок, вырыли колоду. И выходили из той колоды Потык с женою, белой лебедью, оба живые и здоровые…
Как тут выходил Михаила из матушки сырой земли,
Скоро он тут с братцами целовалися.
Как начал тут Михайлушка жить да быть,
Тут пошла ведь славушка великая
По всей орды, по всей земли, по всей да селенный…
/От автора. Былина о Михайле Потыке является самой большой из записанных русских былин, и — когда-то — самой популярной в народе. Событий в ней намного больше, чем в коротком пересказе героев моей повести…/
Долго молчали богатыри. Не решался нарушить тишину и Нойдак. Наконец, Рахта нарушил молчание.
— Не хотел я тебе рассказывать, Сухматьюшка, — начал он, — помнишь ту ночь, когда я с Полиной расстаться не мог?
— Помню, — коротко ответил Сухмат, явно предчувствуя недоброе.
— То ли забылся я тогда, то ли видение мне было… А, может, просто заснул, да сон приснился. Думал — простой сон, да видать — пророческий…
— И что ты привиделось? — спросил Сухмат замолчавшего было побратима.
— Вижу — явился ко мне юноше, да такой красивый да пригожий, что и не бывает таких… Сразу я смекнул, что не простой это человек. А он так печально на меня посмотрел и говорит: «Зря ты это меня попросил…». Тут понял я, что это сам Лель мне слово сказать пришел, но не испугался, ведь это — добрый бог, и спрашиваю: «Зря я о Полине просил?». «Зря» — отвечает. «Почему зря? Ведь люблю я ее больше жизни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51