Да и что она вообще понимала, эта Елена? Глупая старуха, которая и по-английски-то едва говорила. Джиджи все время хотелось кричать во всеуслышанье, что Елена ей не родная мать, но каждый раз, когда она собиралась это сделать, Елена чмокала своими высохшими губами и шептала: «Давай, давай. Наплюй на человека, который тебя приютил. Скажи всем правду, Джиджи, и они вышвырнут тебя отсюда точно так же, как твою мать».
К сожалению, старая дура была права. Джиджи – нелегальная эмигрантка. Ее родители – «мариэлитос», беженцы, приплывшие в Майами в 1980 году из кубинского портового городка Мариэль. Это были не те зажиточные кубинцы, что бежали с острова в пятидесятые годы, после прихода к власти Кастро. Они-то уже успели прижиться и превратиться в уважаемых граждан, им принадлежал целый район Майами – Малая Гавана, а у многих уже были и загородные особняки. «Мариэлитос» же – кубинские неудачники, бедные, необразованные, а порой, как папочка Джиджи, и совсем уголовники, прямо из тюрьмы.
Отцу Джиджи так и не суждено было ступить на побережье Майами. Увидев «землю обетованную», он от радости свалился за борт, на него тут же напала португальская медуза и утащила под воду.
– Ты хочешь сказать, что мой отец погиб от укуса какой-то вонючей кикиморы? – Когда Елена впервые рассказала ей правду, Джиджи просто не могла поверить. – Ты все врешь! Я всегда думала, что отец умер с пулей в груди и кинжалом в спине, черт подери, за дело, которым гордился. Которым и я могла бы гордиться!
Елена поморщилась. Она с трудом изъяснялась на английском, зато богохульство чуяла за версту. Она никак не могла взять в толк, почему Джиджи не нравится бесславная смерть отца и почему она старается выставить его героем перед подружками. Все равно его уже не вернешь.
– Я не сталь говорить тебе правду сразу, ты быль маленькая. Я думаль, она сойдет с ума, если узнает, – объясняла Елена на своем полуиспанском, который Джиджи ненавидела всей душой.
– Моя вонючая матушка бросила меня, – снова и снова повторяла Джиджи, хотя Елена сто раз объясняла, что мать Джиджи депортировали, но, поскольку никто не знал, что у нее есть годовалая девочка, она решила воспользоваться случаем и осуществить свою мечту: чтобы хоть кто-нибудь из семьи остался жить в Америке. Она отдала ребенка Елене Гарсиа, жене другого беженца. Собственный ребенок Елены родился мертвым в Гаване.
В отличие от эмигрантов пятидесятых, у которых к тому времени был настоящий бизнес, «мариэлитос» в основном промышляли тем, что терроризировали население в районе Саут-Бич. По иронии судьбы муж Елены Гарсиа погиб в жестокой драке, то есть такой смертью, какой Джиджи хотела бы для своего отца. Ей было двенадцать лет, когда Елена осталась вдовой, и с той поры Джиджи была, в сущности, предоставлена самой себе. В результате она выросла настоящей беспризорницей.
В глубине души она гордилась, что родилась кубинкой, но уже к семи годам ей приелись рассказы Елены о великих национальных героях Деси Арнази и Глории Эстефан, ей надоело смотреть по телевизору один только испанский канал и каждый день слушать о высадке десанта в бухте Кочинос, словно эта осточертевшая высадка случилась вчера, а не за двадцать лет до ее появления на свет. И все же на свой лад Джиджи была пламенной патриоткой своего острова. Истинная латиноамериканка, она была всегда готова к решительным действиям, пусть даже и насильственным, и предпочитала доказывать свою правоту делом, а не рассуждением и убеждением. Апатичная Елена выводила ее из себя. Джиджи взрослела и становилась все более неуправляемой. Ее вечно мучил проклятый вопрос: как выбраться из этой дыры, в которой она оказалась. «Что делать? Слоняться по пляжу, трясти пальмы и ждать, что оттуда вдруг свалится пятидесятидолларовая бумажка? Ну нет! Я не такая! Я пробьюсь!»
Ей было всего шесть лет, когда Брюс Уэбер приехал в Майами фотографировать обнаженных девушек на крышах отелей для компании Калвина Клейна «Обсешн». Весь город только и говорил об этом, и маленькая Джиджи тоже запомнила это, на будущее, на всякий случай. С тех пор она при первой возможности уходила из дому и торопилась пройти несколько кварталов, чтобы наконец оказаться на Оушн Драйв, подальше от грязного и нищего района Саут-Бич, где они с Еленой жили в двух комнатенках прямо над прачечной, в тупичке, недалеко от Коллинз-стрит с грязными, тесно стоящими домишками, под окнами которых почти открыто торговали наркотиками.
И всегда не хватало денег. И самое гнусное, что Джиджи не представляла, откуда они могли бы появиться. Елена работала горничной в отеле «Парк сентрал» на Оушн Драйв. Иногда Джиджи ходила к ней туда, и ей казалось, что этот дворец с росписями на стенах существует совсем в другом мире. Она обычно заставала Елену за уборкой очередного номера. Джиджи стояла у порога и как зачарованная разглядывала простые, но стильные обои на стенах, низкую кровать, сетчатый полог от насекомых и большие, медленно вращающиеся лопасти вентилятора под потолком. Улучив минутку, тайком от Елены, Джиджи открывала дверь ванной и любовалась купальными халатами для постояльцев с фирменными вензелями гостиницы. Если Елену вызывала начальница, и она уходила из номера, Джиджи быстро скидывала платье, облачалась в роскошный халат и с восторгом разглядывала себя в зеркале.
К двенадцати годам под футболкой Джиджи уже округлились две крепкие дыньки, которые приятно подрагивали при ходьбе. Кожа ее была гладкой и чистой, цвета крепкого кофе со сливками. На голове у нее была настоящая шапка черных как смоль мелких кудряшек. Несколько прядей Джиджи вытягивала и распрямляла – как черные щупальца они спадали на лицо. Ее полные чувственные губки сразу привлекали внимание, а сияющая белозубая улыбка делала Джиджи похожей на латиноамериканский вариант Кэрли Саймон.
К тринадцати годам Джиджи превратилась в настоящую женщину, чувственную и соблазнительную. Прекрасная грудь, талия – пятьдесят с небольшим сантиметров, изящная попка, которая завораживающе покачивалась при ходьбе, и бедра. Каждую субботу в семь вечера она прогуливалась по Оушн Драйв между Пятой и Четырнадцатой улицей. Показывала товар лицом. Место было очень оживленное, пятачок искателей ночных приключений: машины медленно движутся вдоль тротуара, бампер к бамперу, музыка на всю катушку, клаксоны ревут, и веселые парни перескакивают из одной машины в другую. Джиджи фланировала в толпе около кафе «Ньюз», старалась держаться независимо, но постоянно чувствовала, что до настоящих моделей, которые слетались сюда со всего света, ей далеко. Взгляды красавцев из роскошных спортивных автомобилей, скользнув по ней, устремлялись на других женщин, и Джиджи казалось, что она читает их мысли: «Зачем нам какая-то местная кубинка, когда тут запросто можно снять блондинку из Скандинавии или Нью-Йорка».
Обычно эти ее неудачные попытки кончались тем, что она брела к пляжу и, остановившись на песчаном холме, смотрела в морскую даль. Где-то там, за горизонтом – Куба, ее родной остров, там живет ее родная мать. Особенно нравилось ей смотреть на море в непогоду, когда небо мутилось дождем и штормовой ветер гнал с Атлантики огромные пенистые валы, которые с шумом опускались на песок. Грубое очарование штормового пляжа больше соответствовало ее отчаянному характеру.
Во время одной из таких прогулок она заметила, как какой-то оборванец, по виду типичный пляжный шакал, наклонился и выудил из песка десятидолларовую бумажку, которую, похоже, кто-то недавно обронил. А ведь она могла бы достаться мне, подумала Джиджи, как всегда – не везет. Погруженная в свои мысли, она бессознательно брела за оборванцем, а когда очнулась, увидела, что они уже ушли от пляжа довольно далеко, почти на две мили. Они оказались около роскошной гостиницы «Век», принадлежащей какому-то немцу. Постмодерновое чудо, построенное по последнему слову современного дизайна, поражало изысканностью и шиком. Место явно не для оборванца.
Точно, он свернул. Напротив «Века», недалеко от пляжа, стояло заброшенное полуразрушенное здание, в котором когда-то была гостиница. Сейчас здание пустовало, от него веяло кладбищенской жутью. Джиджи вспомнила, как однажды кто-то из приятелей пошутил, что если надо кого пришить, то лучшего места спрятать труп не придумаешь. Может, оборванец этим и промышляет: заманивает кого-нибудь покайфовать, потом обчищает и убивает? Джиджи минут пятнадцать в нерешительности бродила вокруг, потом любопытство взяло верх, и она осторожно вошла внутрь. И сразу же увидела оборванца. Он спал на полу, сжимая в кулаке десятку, рядом валялась пустая бутылка. Осторожно ступая в своих босоножках на высоком каблуке, Джиджи подошла к нему, присела и попыталась аккуратно высвободить бумажку из лапы оборванца. Он хрипло дышал, из открытого рта противно воняло, от грязной одежды тоже несло каким-то смрадом. Это был кубинец, что называется, один из своих. Ее передернуло от отвращения. Вонючие ленивые ублюдки. Джиджи давно заметила, что в их районе всю работу делали женщины; мужчины целыми днями слонялись по улицам. Она разозлилась и с силой дернула десятку. Оборванец вдруг проснулся, и не успела она и глазом моргнуть, как он схватил ее между ног. По-модному обрезанные выше колен, обтрепанные джинсики затрещали.
– Что, сучка, хочешь это? – Он поднял свободный кулак с десяткой над головой.
Хватка у него была мертвая. Если попытаться вырваться – джинсам конец, порвутся.
– Ты это получишь. Но не просто так. Сначала кое-что пососешь.
– Сначала деньги, – инстинктивно выпалила она, еще не совсем понимая, чего он от нее хочет. Он немного разжал кулак, она выхватила десятку и попыталась было вырваться, но джинсы угрожающе затрещали.
Оборванец неторопливо расстегивал ширинку.
То, что затем последовало, было хоть и отвратительно, но, в общем, не так уж и страшно. Он кончил почти мгновенно. Радость от того, что она впервые заработала деньги, заглушила в душе Джиджи неприятные мысли о способе заработка.
Это было только начало. Она стала высматривать потенциальных клиентов из окна, быстро выходила на улицу и обслуживала их прямо тут же, на скамейке в скверике. Свои заработки, или «скверные бабки», как она их называла, Джиджи складывала в шкатулку, которую прятала под кроватью. Через месяц она подняла цену до пятнадцати баксов, а еще через месяц познакомилась и с оборотной стороной своего бизнеса, когда какой-то хмырь шарахнул ее по голове. Она завизжала, и, на ее счастье, поблизости оказался полицейский.
– Сколько тебе лет? – сразу спросил он.
– Тринадцать, – не раздумывая ответила она.
– Еще раз здесь увижу, отправлю прямиком в Дэйд, за решетку. Поняла? А теперь быстро домой.
Это было в половине шестого утра, и Джиджи вдруг стало страшно возвращаться в пустую квартирку. Елена работала в ночную смену. Сама не зная, почему и зачем, Джиджи побрела в сторону Оушн Драйв.
Около «Парк сентрал» стоял целый городок домиков на колесах. Джиджи заглядывала в окна и удивлялась: и туалет, и видео, и уютные диваны, кое-где на столике уже накрыт красивый завтрак. Она вошла в гостиницу. Она думала, что в это время все должны спать, но в фойе царила оживленная суматоха. Вверху, около бара, работал буфет, и там все покупали что-то невероятно вкусное. По лестнице носились какие-то люди с софитами, камерами, охапками красивых платьев. Но когда она в поисках матери поднялась наверх, перед ней открылось по-настоящему сказочное зрелище. По галерее над фойе тянулся целый ряд костюмерных с пестрыми платьями и гримерных с большими зеркалами. Полуобнаженные девушки входили и выходили, снимали плечики с платьями, уносили, приносили, оставляли на вешалке. Другие модели с отсутствующим видом сидели в креслах и равнодушно смотрели в зеркала, а вокруг суетились парикмахеры, укладывали им волосы, расчесывали, завивали, брызгали лаком. Лица заспанные, слегка припухшие, жесты ленивые, разговоры рассеянно-скучные.
– Мы просидели в «Варшаве» до двух. Сейчас, наверное, свалюсь и помру. Позвоню тебе из ада.
– Говорят, единственный порядочный вечер в «Варшаве» – суббота.
– Меня затащили туда эти «Фред и Джинджер». Ужасная музыка. Какой-то Джилберто Джил, черт его знает что. Ни минуты покоя.
– А я хочу кофе. Где у нас сегодня съемки? Говорят, в каком-то Кей Бискайне. Эй, малышка, а ты откуда? Что ты тут делаешь? – Одна из моделей увидела в зеркале Джиджи.
– Я ищу маму.
– У нее тоже сегодня утром съемки? Кто она – модель, костюмер, парикмахер?
– Она горничная, – смущенно ответила Джиджи.
– А… Наверно, убирает наши номера, это там… – Манекенщица неопределенно махнула рукой и, потеряв к Джиджи всякий интререс, повернулась к подружке. – Представляешь, стою я на площадке для танцев, подходит ко мне мужеподобное чучело, уставилось, как чокнутое, а потом спрашивает: кто делал тебе операцию? Я сначала не поняла: чего? А потом дошло, оно подумало, что я транссексуалка.
Джиджи побрела прочь по длинному коридору. Она никак не могла найти Елену. Девушки вдруг все разом встали и пошли из отеля к своим домикам на колесах. В гостинице стало тихо и пусто. Тележки горничных с чистыми простынями и полотенцами сиротливо стояли в коридорах. Джиджи заглянула в одну из приоткрытых дверей. Пусто. Через минуту она уже предавалась любимому занятию: примеряла одежду, которую нашла в шкафу.
– Это твой номер?
Джиджи стояла спиной к двери. Мужской голос был приятный, низкий, возбуждающий. Может, если не оборачиваться, он уйдет.
– Я спрашиваю, это твой номер? Между прочим, такой фотогеничной попки я давно не видел. Ее надо отлить в бронзе и продавать в кабинеты пластической хирургии. Для вдохновения.
Джиджи медленно обернулась. На ней было плотно облегающее короткое платье из лайкры с глубоким вырезом на груди и рукавами в три четверти. От растерянности она встала в вызывающую позу: ноги раздвинуты, насколько позволяет тугая лайкра, руки на бедрах, голова чуть откинута назад, взгляд прямой и дерзкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46