И ответ всегда один и тот же: «У вас слишком броская внешность». «Слишком броская», то есть слишком черная, слишком африканская. Я по природе не склонна к грубостям, конфликтам, но иногда мне хотелось встряхнуть моего обидчика, сказать ему: «Почему мои снимки ничего вам не говорят? Где ваши глаза, ваше воображение? Почему вы все слепы, когда глядите на черное лицо?»
Одна чернокожая девушка-модель показала мне письмо читательницы, опубликованное в журнале «Глэмор» еще в 1968 году, когда издатели осмелились первый раз поместить на обложке фотографию чернокожей модели. «Черное лицо безобразно, – писала возмущенная читательница. – Если я захочу посмотреть на черных, я куплю журнал «Эбони». Порой мне кажется, что с тех пор, в общем-то, ничего не изменилось. Один молодой человек во время съемки выдал мне буквально следующее: «Ты похожа на обезьяну, у тебя такие толстые губы». Я сказала об этом Барбаре, потому что она просила сообщать ей о каждой грубости. Барбара так отчитала его, что, думаю, он больше никогда с ней не будет работать.
Скоро я начала много сниматься, но и тут начались проблемы. Не потому, что мне не нравилось быть моделью. Съемки напоминали мне, как мы с Тути наряжались в мамины платья и разгуливали по дому, потешая всех своими ужимками. Но ничего хорошего не получалось. К своему удивлению, я столкнулась с тем, что люди, десятки лет работавшие в индустрии моды, не знают самых элементарных вещей о работе с черной моделью. Существует, наверное, не менее сорока оттенков черного цвета кожи, но почти никто из специалистов по макияжу об этом и не догадывается. На первых снимках мое лицо выходило серым от светлой пудры, и с тех пор я всегда ношу с собой «Наоми Симмз». Меня часто приглашали сниматься бесплатно, за право получить «кредит» от журнала – то есть оттиск для моего портфолио. Барбара очень советовала не пренебрегать этим, я продолжала сниматься, но мои фотографии, разумеется, никогда не появлялись на страницах журналов. А один раз ассистент фотографа подсыпал мне в питье наркотик. Меня вырвало, и во время съемки мне было так плохо, что на фотографиях я не походила на себя.
Потом меня впервые сняли специально для обложки… И опять неудача. Как раз в этом номере шла большая статья о знаменитом чернокожем спортсмене, и в редакции мне откровенно объяснили, что если еще и с обложки будет улыбаться черная девушка, то номер журнала может показаться читателям «чересчур черным». С ума сойти! Кто-нибудь когда-нибудь слыхал о «чересчур белом» журнале?
Невероятно, но факт: до Америки никто никогда не упрекал меня цветом кожи, а в Нью-Йорке я так или иначе сталкивалась с этим на каждом шагу. Например, я никак не могла понять, почему все считают само собой разумеющимся, что Маркус – черный: а какой же еще может быть у меня жених?
Каждый день, вернувшись домой, я горячо молила Бога, чтобы он послал мне удачу. Откуда еще было ждать помощи? Потом я садилась в кресло перед телевизором, писала письма Маркусу, или открывала альбом для эскизов и набрасывала фасоны платьев: вдохновение я черпала на улицах Нью-Йорка. По воскресеньям я обедала у Барбары вместе с другими девушками, у которых в этом городе тоже не было ни родных, ни друзей, а в понедельник утром выбиралась из постели и опять пускалась в путь по Нью-Йорку – на просмотры и в поисках работы.
На сердце у меня было неспокойно. Но беспокойство не было связано с работой. От маминых писем легче не становилось. Но ведь в ее письмах было всегда не больше четырех строк, писала она крупными буквами, которые выводила старательно, как ребенок. Все они были как одно: «Дорогая Эми. Ну как ты живешь? Мы по тебе скучаем. Тути вчера испекла пирог. На этом кончаю. Люблю. МАМА».
Я никогда раньше не получала от мамы писем и только сейчас поняла, что она едва умеет писать. Зато письма Маркуса были бесконечные. Он изучал в колледже предпринимательство, и собирался открыть фотоагентство – Джо будет одним из первых его клиентов. Но прежде чем пойти в какое-нибудь агентство и попросить работу даже в качестве ученика, он хотел сначала хорошенько изучить коммерцию.
Последние его письма были почти целиком о Лерое. Получилось очень глупо – я уехала за две недели до его возвращения. Я не видела старшего брата очень давно, несколько лет. Ему было уже почти девятнадцать. Маркус писал, что Лерой вернулся настоящим ямайцем с полным набором тамошних доблестей. Каждый вечер он уходил куда-то из дому, ни одного дня не провел с мамой. И очень скоро стал членом банды «Гроув». Маркус узнал об этом – он сам видел драку в Ладврок-гроув между парнями из «Гроув и Хакни». Откуда-то появился нож, и одного парня пырнули. Но это только цветочки. Маркус подозревал, что Лерой связался с еще худшей компанией – Ярди. С ними он познакомился на Ямайке; недавно они объявились в Лондоне и теперь торгуют наркотиками.
«Не рассказывай ничего маме», – писала я Маркусу, хотя и понимала, что она, должно быть, о многом догадывается. В конце каждого письма я спрашивала, может, мне вернуться домой, но Маркус всегда отвечал «не надо». Как бы мы ни скучали друг о друге, но раз уж я вступила на эту стезю, нельзя с нее сходить – вдруг мне все-таки повезет.
Я очень расстраивалась, читая подробные отчеты Маркуса о Лерое, и не могла решиться написать ему, что мне очень трудно. Несколько раз я даже не могла прийти на просмотр, специально организованный для меня Барбарой, потому что у меня не было денег на автобус или метро. Барбара позвонила мне, стала отчитывать. И мне пришлось сказать правду. Это было трудно – я же гордая. С тех пор по ее настоянию я стала брать у агентства аванс – чтобы оплачивать дорогу. Для меня, как для многих других моделей, агентство стало чем-то вроде банка, дающего деньги в кредит. Расплачусь, когда стану зарабатывать.
Но когда еще это будет?
Кроме того, агентство дало мне ссуду на жилье. Единственным моим доходом были деньги, которые мне платила молодая пара, живущая на той же площадке. Я сидела иногда с их ребенком. Элейн и Джордан Франклин были «яппи» – наследие восьмидесятых, как о них говорила Барбара. Он работал не то адвокатом, не то брокером, не то еще кем-то на Уолл-стрит, она – редактором отдела мод в одном журнале. Он всегда был безукоризненно вежлив со мной, а она могла ляпнуть что угодно. Их пятилетняя дочка Кейти была капризная, избалованная девочка, но мне она нравилась – ее смешные тоненькие косички напоминали мышиные хвостики сестренки Тути. У Кейти была няня, которая забирала ее из детского сада, приводила домой, кормила, купала и укладывала спать. После чего Джордан и Элейн шли куда-нибудь развеяться, а я приступала к своим обязанностям.
Никогда раньше не доводилось мне бывать в такой сказочной квартире. В спальне и принцессе было бы не стыдно спать – кровать с пологом, по обеим сторонам занавеси, поверх покрывала рассыпаны красивые пестрые подушки. В ванной комнате зеркальные стены и еще один унитаз, который, как объяснила мне Кейти, вовсе не унитаз. «Глупышка, это чтобы мыться. После того, как занимаются любовью, всегда моют пиписку».
В первый раз, когда я сидела с Кейти, Джордан с Элейн вернулись в два часа ночи, а в полдевятого я должна была явиться на съемки.
– Этот долбаный черный шоферюга не знал, куда ехать! И сначала свернул на дорогу в Нью-Джерси, – таким образом извинилась передо мной Элейн.
– Не черный, а афроамериканец, дорогая, – поправил ее Джордан, – водитель такси.
– Но он был черный, Джордан. И не афро-американец, а типичный гаитянин. И не кореец, и не китаец, и вообще не азиат. Он был черный, как Эми.
– Простите, Эми, – заморгал Джордан.
– Все в порядке, – ответила я. Действительно, меня слова Элейн ни капельки не задели. Элейн к черным и белым относилась одинаково – к кому очень хорошо, кого терпеть не могла. И я на нее не обиделась. Но Джордану было неловко.
– Если бы это был белый водитель, ты бы просто сказала «долбаный шофер».
– Я могла бы сказать долбаный ирландец или долбаный еврей. Мне просто захотелось уточнить, Джордан. Пожалуйста, не делай из мухи слона.
Она вечно поддразнивала беднягу Джордана, и меня это всегда смешило. Когда я осталась у них в первый раз, она предложила мне кофе и спросила, какой я люблю. Я ответила: «Черный». И она послала Джордана на кухню со словами: «Пойди сделай Эми чашечку кофе, дорогой, цветного, пожалуйста». Она не скрывала, почему не может предложить своему журналу мои фотографии.
– Такая у нас существует установка, деточка. Никаких черных. Конечно, вслух этого не говорят, но все каким-то образом знают. Понимаешь, я всего только одна из редакторш. Вот когда поднимусь наверх, будет другое дело… Но, конечно, черная модель тоже должна прийтись мне по вкусу.
Вот чем мне нравилась Элейн – прямотой. Будет от нее что-то зависеть, тогда и появятся на страницах ее журнала черные. Но и им придется проходить строгий отбор.
Хорошо, что Франклины жили рядом. Мне иногда снились страшные сны, и всегда о пожарах. Элейн дала мне книжку с толкованием снов. И я узнала из нее, что значит видеть во сне огонь.
«Вырвавшийся из-под власти человека огонь означает, что вам надо научиться владеть своим огненным темпераментом. Разжигание же огня означает, что вы вот-вот соблазните кого-нибудь или же соблазнят вас…»
Да, но темперамент-то у меня вовсе не огненный – хотя, может быть, у меня в подсознании живет подспудное возмущение тем, как относится к черным моделям нью-йоркская индустрия моды. А Маркус далеко, так что соблазнять меня некому.
Однажды вечером я все-таки нарушила свой обет и приняла приглашение Эдди Росса – мне было очень тоскливо, одиноко, к тому же я сидела совсем без денег и ела всего один раз в день, так что отказаться от обеда в ресторане было выше моих сил. Эдди приглашал меня отобедать с ним каждую неделю с тех пор, как мы столкнулись у входа в подъезд. И я каждый раз отвечала ему: «Спасибо, нет». Он был слишком стар для меня, мне только что исполнилось семнадцать. Что ему делать с таким детским садом? Но я, кажется, не совсем поняла ситуацию. Дело в том, что, отправляясь в поход по редакциям и рекламным агентствам, я старалась выглядеть как можно лучше. С Эдди мы сталкивались только в подъезде, и, наверное, я показалась ему старше своих семнадцати. Но в ресторан мы не пошли. Он заказал еду к себе домой и накрыл кофейный столик – вино, свечи.
– Здесь курица, баранье рагу, гарнир, – сказал он и предложил мне бокал вина.
– Я будут пить только диетическую коку, – ответила я, явно разочаровав его.
– Мы ведь хотим повеселиться, бэби. Значит, надо расслабиться.
– Я вполне обойдусь кока-колой. Я пью только ее.
– Ну хорошо, хорошо. Сейчас принесут. Ну расскажи, почему я до сих пор ни разу не видел тебя на обложке «Вог»?
– На обложке «Вог» может появиться только Найоми Кэмпбелл, да и то раз в сто лет.
– Ясно. А почему тогда я не видел тебя в «Эссенс» или «Вайб»?
Так случилось, что как раз в это время я вела переговоры с «Вайб». Эндрю Дашанма, лондонский стилист, который работал в Париже и Нью-Йорке, как-то обратил на меня внимание и познакомил с фотографом Джеффри де Буфменю. Я ему понравилась, и он захотел снять меня для коллекции «Ксули-Бет», которую сделала африканка Ламина Куйате. Барбара не раз сетовала, что среди стилистов, фотографов, гримеров, парикмахеров, охотников за потенциальными моделями, словом, людей, от которых так много зависит, так мало чернокожих. Знакомство с Эндрю, которому я очень нравилась, может очень помочь, объяснила мне Барбара.
Я рассказала Эдди об открывшихся возможностях в «Вайбе» и о том, как трудно чернокожей модели завоевывать позиции в индустрии моды.
– Ну, разумеется, – ответил он. – А чего ты ожидала? Позволь задать тебе один вопрос: почему ты не сделаешь нормальную завивку? Красивые шелковистые локоны вместо этой короткой стрижки… Ведь локоны очень нравятся белым. Ты должна учитывать их вкусы, привычные представления…
– Но мне нравится моя прическа. Если им хочется, чтобы на фотографии я выглядела по-другому, можно смонтировать локоны… Можно сделать все, что угодно. Если так рассуждать, то можно спросить, почему я не осветляю цвет кожи…Ведь им это больше нравится, верно?
Он засмеялся.
– У тебя есть чувство юмора, бэби. Иди сюда, сядь рядом.
Я не двинулась с места. Тогда он сам подсел ко мне на кушетку, совсем рядом. Обнял за плечо, другая его рука скользнула под блузку, он стал ласкать мне грудь, нащупал языком ухо.
– Какая же ты прелесть! Я думаю о тебе с самого первого дня, как ты здесь появилась. Повернись, я обниму тебя.
Я пыталась вырваться, но он был очень сильный. Его толстые губы впились в мои, он тяжело задышал. Потом взял мою руку и зажал между своих ног. Под джинсами что-то ритмично вздрагивало.
– Расстегни «молнию», бэби. Выпусти его.
Я знала, что у него там, но я хотела выйти замуж девственницей, и мы с Маркусом никогда не позволяли себя зайти так далеко. Если Маркус слишком возбуждался, я уходила и ждала, пока он успокоится. Мне все-таки удалось вырваться из рук Эдди.
– Конечно, я не могу вас учить, как надо себя вести, но я считаю, что прелюбодеяние – грех.
Он поглядел на меня, как на сумасшедшую.
– Ты боишься СПИДа?
– Не только. Просто я считаю, что этого нельзя делать.
– Ты что – девственница?
Я кивнула.
– Сестренка, ты не знаешь, чего себя лишаешь.
– Знаю, что это бывает хорошо, но пока подожду. Вот и все.
– Подождешь? До каких же пор? Пока станешь старухой?
– Пока не выйду замуж.
– Это ты серьезно? А если я стану тебя ласкать и ты захочешь сама? – с этими словами он просунул руку мне между ног.
– Я закричу на весь дом.
Он немедленно отпустил меня.
– А в Англии тоже все с ума посходили на изнасилованиях?
– Не понимаю, о чем вы.
– Ладно, только не рассказывай никому, что я к тебе подкатывался… Видишь, ты сказала нет. И я подчинился.
Я не понимала, о чем он говорит. Слава Богу, я поела вкусной еды, но теперь надо поскорее уходить отсюда. Я подумала: вот почему мне снились сны о пожарах – мне грозило насилие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46