Представляю, как сейчас обрывают телефоны в агентстве! Наверное, уже выстроилась целая очередь желающих поработать именно с ней.
Но я приехала в Англию не только ради конкурса «Девушка года». Мне надо было досняться для американской фотосерии по сюжетам из мировой живописи. Я уже побывала «Голубым мальчиком» Гейнсборо в бархатном вечернем костюме. Кристи Терлингтон в серии с купальниками изображала «Венеру» Боттичелли, Клаудиа Шиффер, рекламируя белье, – одну из балерин Дега, Наоми в саронгах от Мизрахи и озбековском шифоне – гогеновских гаитянок. Кейт Мосс должна была делать Мону Лизу, но наряд Джоконды пока никак не удавалось привязать к современности. А мне еще придется воссоздавать «Качели» Фрагонара – в пастушьем платье из пенистого тюля от Вивьен Вествуд. Конечно, Вивьен Вествуд никакого отношения не имеет к стилю Людовика ХV, но кого это волнует?
Впервые за долгое время я хорошо выспалась. После шоу я только заглянула на банкет у Сан Лоренцо: попозировала фотографам вместе с Эми и тут же отправилась к себе в «Хилтон». Перелет, пусть даже в «конкорде» – вещь утомительная. Я приготовила ванну с запахом розы и герани, смыла дорожную усталость. Потом рухнула в постель и спокойно заснула. Я знала, что на съемку в полшестого можно не приходить, – это все Грейс, она меня просто балует… вот и сегодня только одна поездка за город на примерку, значит, опять можно будет лечь спать пораньше. Какое блаженство! «Качели» завтра, а вот послезавтра меня ждет нечто необыкновенное. «Солсбери Плэйн» – так называется и серия, и местечко, где пройдут съемки. Совершенно особенные съемки – полная противоположность роскошной американской экзотике. Бюджет – копеечный, но я согласилась работать бесплатно, чтобы как-то поддержать двух молодых модельеров, которые сделали серию. Их работа меня просто восхитила. Стиль «деконструкция», возвращение к первоосновам – грубый шов, фактура. Издатели-эстеты, конечно, воротят нос от такой одежды. В отчаянии ребята написали мне в Нью-Йорк. И вот мы встречаемся в Стоунхендже. Туда же приедет Вилли О'Брайен. Со мной и с Вилли рад работать любой визажист. На этот раз нам поможет очаровательная девушка по имени Эмбер. Вилли отснимет несколько черно-белых пленок, и уж тогда мы посмотрим, что скажут издатели. Почему бы не воспользоваться своим именем и влиянием, если хочешь помочь по-настоящему талантливым людям? Особенно, если их игнорирует индустрия моды.
И тут мне пришла в голову прекрасная мысль. Мы еще не слишком далеко отъехали от Лондона, и я смогла дозвониться в «Этуаль» по радиотелефону.
– Грейс?
– Сван? Спасибо за вчерашний вечер. Жаль, что ты не осталась на банкет… знаю, знаю: ты никогда не любила шумных вечеринок. Ну, как тебе наше новое открытие?
– Просто потрясающе! А ты не знаешь, та женщина, которая выскочила на подиум, – она кто?
– Понятия не имею. Но вчера она явно произнесла свою лучшую речь в жизни.
– Телефон надрывается?
– Не то слово!
– Грейс, послушай, я понимаю, что это нахальство, но нельзя ли Эми сняться со мной бесплатно? Послезавтра?
– Ну, если бесплатно, тебе лучше поговорить с ней самой. Запиши номер. Она живет с матерью и сестренкой где-то в Ноттинг Хилл Гейте. Желаю удачи, только не затягивай со съемкой. Через неделю они с Чарли летят в Нью-Йорк, на главный финал. Не знаю, как ее там примут – слишком уж она ни на кого не похожа. Мне бы хотелось, чтобы до отъезда она успела немного подзаработать, но, как бы то ни было, съемки с тобой пойдут ей только на пользу.
Я позвонила Эми.
– Говорит Тути Ла Мар. Нас нет дома, но если вы хотите оставить сообщение… – пропищал детский голосок.
– Тути, перестань. Простите, кто это?
– Эми? Это Лебедь.
– Ах, здравствуйте. Извините. Мой жених только что купил нам автоответчик, и сестренка никак не наиграется.
– Эми, у тебя, наверное, похмелье?
– Да нет, я же не пью. Послушайте… вы не могли бы сказать хоть пару слов Тути? А то она от нас не отстанет.
– Привет, Лебедь, – опять возник тоненький голосок.
– Привет, Тути. Ты тоже модель?
– Нет, я певица.
– Правда? Тогда спой песенку.
Мне пришлось высунуть трубку в окно – так громко и пронзительно Тути заверещала «Что поделать с любовью». Когда телефоном снова завладела Эми, я быстро объяснила, в чем дело.
– Эти ребята только начинают, и я хочу им помочь. Уверена, что в их одежде ты произведешь фурор. Денег, правда, не заплатят, но реклама будет хорошая. – Я рассказала о Вилли О'Брайене и попросила Эми связаться с ним, чтобы он захватил ее с собой.
– У нас будет замечательная специалистка по гриму, зовут ее Эмбер. Но ты, наверное, возьмешь с собой свою косметику? В Нью-Йорке мне доводилось работать с темнокожими моделями, и они всегда красятся сами, потому что большинство визажистов мало что понимают в черных лицах. Правда, Эмбер можно доверять, она толковая девушка, но на всякий случай лучше подстраховаться.
Я откинулась на спинку сиденья, с наслаждением вглядываясь в деревенские пейзажи за окном. Американцы сняли частную усадьбу где-то совсем неподалеку от Солсбери Плэйн, так что прямо оттуда я и отправлюсь на наши бесплатные съемки. Вилли приедет только на день.
Машина свернула с шоссе на извилистую узкую дорогу. И вдруг я поняла, где мы. Кромка пологих холмов на горизонте… Все вокруг до боли знакомо. Мы подъезжали к деревне, где стоит дом моих родителей – тот самый «коттедж» с семью спальнями, в котором прошли счастливейшие дни моего детства.
Когда мне сказали, что мы остановимся в частном доме, мне и в голову не могло прийти, что хозяевами окажутся мои старые соседи. Машина въехала в усадьбу «Вудбридж Милл». Я сидела, как неживая, ведь Фрэзеры – ближайшие друзья родителей. Но зря я так волновалась.
– Лавиния! Душечка, я счастлива тебя видеть! Как мило, что ты заглянула. Останешься на ужин? Сколько же лет прошло? Я так рада! Вот только… понимаешь, на нас тут обрушились эти ужасные американцы из журнала мод. Каким-то образом они прослышали о нашей мельнице, какая она красивая. Из Нью-Йорка позвонила ужасно важная особа, просила разрешить им сделать несколько фотографий. Со страху я ничего толком не поняла и все время думала, сколько же ей будет стоить наш разговор, наверное, кучу денег, а мы все говорили и говорили. В общем, я не выдержала и сказала: делайте, что хотите! Джоффри страшно разозлился и вот уже несколько дней со мной не разговаривает, но тебе он обрадуется, так что оставайся, поужинай с нами…
Этого следовало ожидать! Люси Фрэзер понятия не имела, что я – супермодель, знаменитая на весь мир. Она так далека от всего этого! Я прервала ее словесный поток и решительно шагнула в прихожую.
– Люси, дорогая, я как раз одна из них. И фотографировать будут меня… и теперь я понимаю, где – на старых качелях в саду. Каменные херувимчики, что в конце аллеи, еще стоят? Ну так они тоже пригодятся.
– Боже правый! – Люси остолбенела.
Надо срочно менять тему. Я набрала побольше воздуха и спросила:
– А как папа с мамой? Давно вы не виделись? – Ответа ждала, не дыша.
– У них все в порядке. Как не стыдно! Ты их совсем забыла, а они так по тебе скучают. Я как раз сегодня получила от них открытку.
– Открытку?
– Они в Шотландии. Где-то в Бордерсе. Забыла, зачем они туда поехали…
Наверное, я должна была почувствовать облегчение от этого известия, но ничего подобного… Я всегда любила родителей и скучала о них. Я подумала, что рано или поздно должна найти выход из этого положения, чтобы видеться с ними почаще. Чтобы снова научиться быть возле них.
Тут в холл ворвалась Мэри Энн де ла Салль, редактор нью-йоркского журнала мод.
– Лебедь, милочка, это такое место! Просто умереть можно… – затараторила со своим ярко выраженным южным акцентом и потащила меня прочь. Бедная Люси ошеломленно смотрела нам вслед.
Съемки «Качелей» оказались сплошным мучением. На картине у девушки слетает туфелька. Мэри Энн хотела, чтобы и на фотографии получилось то же самое. Понадобилось множество попыток, прежде чем я наловчилась вовремя сбрасывать туфельку, а фотограф, пожилой француз-педераст (надеюсь, больше мне с ним работать не придется) – вовремя щелкать затвором. Разумеется, туфелька несколько раз улетала в густые и колючие кусты, и каждый раз худенькая ассистентка, одетая в шорты, лезла за ней в самые заросли и возвращалась исцарапанная до крови. А потом еще Люси… Накануне вечером она пролистала пачку журналов и теперь чувствовала себя большим специалистом по супермоделям.
– По-моему, самая хорошенькая – Клаудиа Шиффер, правда, Лавиния? Ты с ней знакома? – Люси бегала вокруг своих каменных херувимов, смахивая с них пыль и заглядывая в камеру. «Невоспитанная особа!» – не выдержал наконец фотограф. И хоть сказал он это по-французски, Люси немедленно развернулась: «А ты – кретин!» Я не смогла удержаться и рассмеялась. Закончили мы в половине восьмого, и американская команда сразу уехала. Не могу сказать, что я об этом пожалела.
– Родители так огорчатся, когда узнают, что разминулись с тобой, – сказала утром Люси, целуя меня на прощанье. – Почему ты их никогда не предупреждаешь о приезде?
В машине я забилась на заднее сиденье и всю дорогу до Солсбери Плэйн смотрела в окно невидящим взглядом. Меня мучила совесть.
Когда мы приехали, все уже были на месте. Эмбер колдовала над лицом Эми. А Вилли болтал:
– Что за красотка, а? Так бы и съел, клянусь! Нет, Лебедь, ей-Богу, я женюсь на ней!
– Поосторожней, Вилли, ей же всего шестнадцать! Ты вдвое старше. – На самом деле даже больше, чем вдвое. Вилли ужасно похож на Теренса Стампа в фильме «Билли Бадд». Сейчас ему тридцать четыре, и он уже был дважды женат: первый раз в семнадцать лет – на однокласснице, второй – на начинающей актрисе, которая в конце концов сбежала от него с каскадером. Я люблю Вилли. Он из тех немногих первоклассных фотографов, которые не заражаются звездной болезнью.
– Никогда не мог устоять перед чашечкой шоколада, – он кивнул в сторону Эми. – Сладкая, горячая… м-м…
– Вилли, ради Бога!
Но Эми лишь рассмеялась.
– Не волнуйтесь, все в порядке. Мы прекрасно поболтали по дороге сюда, правда, Вилли?
– Еще бы. Лебедь, почему темнокожих моделей так мало? Надо что-то делать!
– Вот и начинай, Вилли. Тебе и карты в руки. И говори об этом клиентам, в агентствах, только не нам. Мы и сами все знаем.
– Ты права. Да. Ты права, – повторил Вилли несколько раз. – Ну и чем мы будем сегодня заниматься?
С самой первой минуты съемок я поняла, что фотографии получатся изумительные. Чтобы подчеркнуть контраст между моей белизной и чернотой Эми, Эмбер загримировала нас в стиле театра «Кабуки». Выбеленный ежик Эми и мои жгуче-черные волосы идеально дополняли общую черно-белую гамму: черное дерево, слоновая кость. Даже небо, как будто специально потемнело: горизонт затянулся, поднялся ветер. Низкие облака бежали прямо над головами. Мы уже давно работали, когда я внезапно сообразила: ведь для Эми эти съемки – первые в жизни! Вилли вел их блестяще.
– Вот так, Эми, дорогая, отлично, замри, не улыбайся, вообще сегодня не улыбайся, ты должна быть серьезна, как никогда, смотри прямо на меня, вот так, подтянись, еще, выше, ВЫШЕ! Поймай эти облака, пока они не ушли из кадра. И ты, Лебедь, не смотри на меня волком… твои руки касаются облаков, подпрыгни, ПРЫГАЙ! Как будто эти облака тебя уносят… Очень хорошо. Теперь встаньте спина к спине, посмотрите на меня, повернитесь, чтобы я поймал профиль…
Я хотела предложить Эми вернуться в Лондон вместе, чтобы поговорить, познакомиться поближе, но я не могла, не имела права так просто уехать отсюда. Поэтому я лишь поблагодарила ее от имени всей творческой группы и дала слово обязательно появиться на нью-йоркском финале «Девушки года». Смешно: Вилли тут же воспользовался случаем и ринулся в бой.
– Какие планы на вечер? – спросил он небрежно, распахивая перед ней дверцу машины.
– Да ничего особенного. Мы собирались поужинать с семьей и с моим женихом. Хотите присоединиться?
Что он ответил, я не расслышала.
Мне обязательно нужно было туда вернуться. Я ничего не объяснила водителю, просто сказала, что хочу прогуляться, и попросила его остановиться у подъездной дорожки. Он и представить себе не мог, что значит для меня эта дорога – дорога в детство, к отчему дому.
Стоял сентябрь, и листья еще не опали. Я пошла сперва медленно, потом быстрее, потом разбежалась и перепрыгнула через ограду, как в детстве. Наш дом старый, семнадцатого века, он выстроен из дерева и розового кирпича. А вот и он сам – за поворотом, в долине возле реки. Асфальт кончился, началась пыльная грунтовая дорога. Она ведет к конюшням, а чтобы попасть к дому, надо еще немного пройти по лужайке, по высокой траве. Она вымахала еще выше, чем мне помнилось.
Заходить в дом я не стала. Не хотелось казаться себе незваным гостем, да и ни к чему это было – я и так слишком сильно чувствовала дух родного дома. Здесь, по этим полянкам, мы так любили бегать детьми…. Я обогнула дом и пошла по узенькой тропинке вдоль реки. Я знала, куда иду. Ноги сами вели меня знакомым и запутанным маршрутом.
Там мы больше всего любили играть. Это было наше тайное место: старая и заброшенная гончарная мастерская. Чужой человек никогда не смог бы ее найти. Надо перейти через плотину – что нам категорически запрещалось – и шагать вдоль реки, пока не поравняешься с рощицей на крутом холме. Тут, на склоне холма, и пряталась эта мастерская – маленький домик, со всех сторон скрытый от глаз. Разве что случайно на него набредешь…
Но что это? Еще издалека я заметила, что над крышей поднимается дымок. Подошла поближе… Кто-то навесил новенькую деревянную дверь, вокруг все вычищено, прибрано. Я постучала. Молчание. Оказалось, дверь незаперта, я шагнула через порог и сразу поняла, что здесь живут. Домик – конической формы, с заостренной крышей и скругленным полом. Обставить мебелью такое неуклюжее помещение довольно сложно, но кто-то тут изрядно потрудился. Печь дышала теплом, наверное, на ней же готовили еду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46