– Я это замечаю и в других местах, – улыбнулся Кало. – Кстати, ты уже твердо решил?– Насчет Санни?– Конечно. Мне кажется, стоило бы отдать его в один из швейцарских колледжей или подумать о Калифорнии. Хотя наилучшим решением была бы, по-моему, Сицилия. У этого острова сильный иммунитет против террористической заразы.– Я очень верю в этот город и в эту страну, – сказал Бруно. – Несмотря ни на что.Он выиграл тайную кровавую войну за Бурхвану, но на его лице не было торжествующей улыбки.Кало обратил на это внимание:– Похоже, тебе не хватает воздуха. – Он чувствовал, что в каком-то смысле попал в цель.– Наверное, так всегда бывает после стычки, – заметил Бруно, – неважно даже, выиграл ты или проиграл. Это спад напряжения.Кало продолжал возиться со своей старинной побрякушкой, следя за Бруно краем глаза.– Помнишь, как это было двадцать лет назад? – Он отмерил порцию смолотого кофе в «неаполитанку» и слегка примял его ложкой.– Голова у меня, как архив, – пошутил Бруно. Он увидел себя шестнадцатилетним юнцом, только что пережившим свой первый сексуальный опыт с темпераментной и набожной Люсиллой, матерью его лучшего друга Маттео. Кало обо всем догадался, как только он вернулся домой.– Если не ошибаюсь, ты хотел на ней жениться. – Нажав кнопку, Кало зажег газ.– Теперь припоминаю, что помышлял даже о самоубийстве, – смеясь над собой, признался Барон.– Один хороший бутерброд пресек этот план в зародыше, – ворчливо уточнил Кало.– Не только бутерброд, но еще и добрый совет, – припомнил Бруно.– Может быть. – Великан с величайшей осторожностью установил кофеварку на огне. – Хочешь кофе?Барон отрицательно покачал головой.– Ты сказал, что первый опыт очень важен и что мне повезло, потому что я правильно выбрал женщину, – он помнил все слово в слово.– Ну, может быть, – угрюмо буркнул Кало.Дом не слишком изменился с тех времен, когда Бруно был ребенком, с тех пор, как Филип подарил его ему. Но это был один из тех домов, которым время идет на пользу.Весь текущий ремонт проводил Фонтана, художник-реставратор, знавший все секреты обновления росписей, лепнины, позолоты, работавший в лучших миланских домах. Пару раз за эти годы пришлось перевесить шторы и заменить мебельную обивку.Бруно нечаянно задел газовую плиту: кнопка сработала, и пламя погасло.– Эти дьявольские штучки! – взвился Кало, торопливо зажигая огонь.– Я испортил твой шедевр?Великан бросил на него презрительный взгляд и вновь вернулся к созерцанию своего фетиша. Кухня, оборудованная по проекту Бираги и Маджи, напоминала капитанскую рубку космического корабля: холодильник, сияющая мойка из нержавеющей стали со встроенным мусоропроводом.Презирая все эти новомодные приспособления, Кало оставался до конца верен своей любимой неаполитанской кофеварке. Вода начала закипать, из отбитого носика пошел пар.– Ну, так ты будешь пить или не будешь? – Он погасил газ, снял «неаполитанку» с конфорки и, перевернув, поставил ее на стол, чтобы вода просочилась сверху вниз.– Да, спасибо. – Бруно знал, как ему угодить. Он снял с полки темного дерева две английские фарфоровые чашки в цветочек и сахарницу.Кало принялся бережно разливать по чашкам божественный напиток. На лице его было выражение благодати.Бруно добавил сахару в свою чашку.– Сколько лет ты варишь кофе в этом куске выхлопной трубы? – спросил он.– На Рождество будет сорок лет. Я варю в ней кофе с тех самых пор, как мне ее подарила твоя мать. – В его глазах мелькнула тоска по прошлому.– Чем была для тебя моя мать? – Этот вопрос мучил его много лет, но только теперь удалось задать его не нарочито, по ходу разговора.– Она была мечтой, – так же просто ответил Кало.– Ты любил ее, – не отступал Бруно.Великан кивнул громадной седой головой.– В любви, – сказал он, глядя прямо в глаза Бруно, – бывает возможное, а бывает и невозможное. Моя любовь была несбыточной, а твоя – нет.Опять Кало преподал ему жизненный урок.– Ты говоришь обо мне? – притворно удивился Бруно.Кало в гневе обрушил тяжелый кулак на стол.– Тебе же не нравится мой кофе, – накинулся он на Бруно. – Тебе больше по вкусу то пойло, что подают американцы. Ты же не затем пришел в кухню, чтобы выпить кофе! Ты пришел узнать про Карин.Настала очередь Бруно опустить голову.– Уж я-то тебя хорошо знаю, Бруно, – продолжал Кало. – Никогда я не верил в эту историю с Маари. Да, ты женился на ней, ты был к ней по-своему привязан, вам было хорошо вместе, она родила тебе сына. Но это не помешало тебе шастать по всему свету с другими женщинами. А с тех пор, как появилась эта рыжая чертовка, ты будто ослеп, других для тебя не существует.Отпираться было бесполезно.– Где она теперь? – спросил он.Кало допил кофе.– У себя в горах, – ответил он, – в своем старом деревянном доме.– А та девушка, что была с ней?– Розалия?– По-моему, именно так ее звали.– Она на Сицилии. – Кало вытер рот бумажной салфеткой. – Как только мы определимся с выбором школы для Санни, мне придется вернуться домой и быть посаженым отцом на свадьбе. Она выходит замуж за Микеле Фьюмару.– Значит, Карин осталась одна, – встревожился Бруно.– По-моему, ей ничто не угрожает, – насмешливо возразил Кало. – По крайней мере в том, что касается жизни и здоровья.– Что это значит? – нахмурился Бруно.– Ничего. Но на твоем месте я бы за ней приглядывал.Он не сказал ни слова о последнем донесении Микеле Фьюмары, видевшего ее в компании очень привлекательного молодого немца. БЕННО ШТАЙНЕР Комната Бенно Штайнера была одной из самых красивых и просторных в старом крыле гостиницы. Светловолосый красавец выглянул в окно. Сидя за столиком на террасе, Карин раскладывала на листе белого картона цветы и листья горных растений, чтобы сделать гербарий. Она разглаживала их и прикалывала булавками. Она была бесподобна в ореоле длинных и пушистых золотисто-рыжих волос. На ней был белый свитер, из-под которого выглядывал воротничок красной блузки, плотно облегающие белые вельветовые брюки, красные шерстяные гетры и замшевые альпийские ботинки. Он спустился вниз и предстал перед ней подобно златокудрому герою древней скандинавской саги. Она улыбнулась ему. Он обнял ее, и они заговорили. По разговору и по улыбкам было видно, что их связывают доверительные и сердечные отношения.– Я вижу, среди твоих трофеев есть и трилистник, – заметил Бенно, указывая на цветы и листья, разложенные в прихотливом рисунке на листе картона.Карин покраснела и занервничала.– Что ты имеешь в виду? – спросила она, подняв на него глаза.– Ничего, – насмешливо ответил он, – совершенно ничего. Не сходить ли нам к пруду половить форель?Ее вдруг охватила неизвестно откуда взявшаяся усталость и апатия. Она вся сжалась.– Мне бы хотелось остаться здесь.– Что-то тебя огорчает? – спросил он с участливой улыбкой.Пестрая группа туристов вышла из кабины фуникулера.– У меня нет особых причин для огорчения, – сказала она, бросив на него признательный взгляд, – просто что-то не хочется ничем заниматься. Хотя погоди, причина есть: отпуск кончается.– Да, это верно, – согласился Бенно. – Я вернусь на работу к себе в клинику, а ты опять станешь деловой дамой международного масштаба.– Прошу тебя, – она повысила голос, – не ставь меня на одну доску с некоторыми людьми.– Ты все время о нем думаешь? – спросил он наугад, впрочем, не сомневаясь, что попал в цель.Белое облачко закрыло на несколько секунд яростно палящее солнце, а на лице Карин печаль сменилась гневом.– По-моему, это ты всегда о нем думаешь, – она судорожно смяла нежный и хрупкий листик клевера.– Болезнь не вылечишь, скрывая от себя ее симптомы. – Бенно очень хотелось ей помочь.– Бога ради, забудь, что ты доктор, – сказала она с упреком. – Я просто устала, ничего не хочу делать, не хочу ловить форель. Хочу, чтобы меня оставили в покое. Завтра мне на работу.Бенно в знак примирения погладил ее по волосам.– Если вернешься к Бранкати, ты снова его встретишь. – Теперь уж никаких сомнений не осталось: он имел в виду Бруно Брайана.Карин сгребла в кучу разложенные на листе растения, разрушив прекрасную цветочную композицию.– Может, да, а может, и нет, – ответила она. Бенно разыгрывал из себя доброго самаритянина, но хватка у него была бульдожья. Лучше уж было ему не перечить, тем более что его любовь и серьезные намерения не вызывали сомнений.– Ну а ты, – продолжил он свой допрос, – хочешь еще раз его увидеть?Карин отбросила за спину волосы, в ее глазах вспыхнуло негодование.– Нет! – отрезала она. – Нет, нет и нет! Я больше не хочу его видеть, пока жива. Он циник, эгоист. Хочет, чтобы его утешали, чтобы им восхищались, а взамен предлагает подарки. Никого не любит, ничего не чувствует… Он платит! Я его ненавижу, – прошептала она чуть ли не в слезах. – Его личная жизнь похожа на эстафету, и я не хочу быть промежуточным этапом в этом бесконечном забеге.– Возможно, ты и права, – согласился молодой человек.– Конечно, я права, – она отерла слезы и осторожно высморкалась, вызвав улыбку у Бенно.– Может быть, и так, но почему ты все принимаешь близко к сердцу? – Его логика была безупречной, как у мыслящей машины.– А что, нельзя?– Нельзя лгать, – сурово упрекнул он ее. – Я врач, Карин, а доктору всегда надо говорить правду. Будь правдива, особенно по отношению к себе, – он обнял ее за плечи. – Ты должна признать, что Бруно Брайан не такой уж циник и эгоист, как ты говоришь. Во всяком случае, он вел себя довольно странно.– Только потому, что не затащил меня в постель?– Он мог бы попытаться, – возразил Бенно. – Это было бы в его духе. Но вместо этого он повел себя безупречно.Это было правдой, но Карин не желала этого признавать.– Давай сделаем вот что, – примирительно предложил Бенно. – Завтра я возвращаюсь в Инсбрук и приступаю к работе в больнице. Но отец страдает от одиночества. Он ведь как-никак и твой отец. Думаю, он заслужил немного внимания со стороны дочери, которую почти не видит. Приезжай к нам, поживи у нас какое-то время.Карин редко виделась с Йозефом Штайнером, который в далекую июньскую ночь любил ее мать, пока на горе Сан-Виджилио горели Ивановы огни. Мартина и Йозеф, родители Карин, встретились после процесса, закончившегося ее полным оправданием, но не ощутили желания соединить свои судьбы, хотя он к тому времени был вдовцом, а она свободной и привлекательной женщиной. Пережитый страшный опыт научил Мартину сдержанности и умеренности, она даже начала находить в этом удовольствие, а он с годами стал все больше ценить преимущества независимости, хотя мгновенно проникся любовью к дочери, о существовании которой раньше не подозревал.– Ну так что же, – настаивал Бенно, – приедешь к нам хоть ненадолго?– Не знаю, – в замешательстве ответила Карин. Она была измучена бесконечными попытками спастись бегством от себя самой и прекрасно понимала, что причина всех переживаемых затруднений кроется в потаенных глубинах ее души.Сидя рядом со сводным братом, Карин слушала его, пыталась возражать, спорить, но ее проблема так и оставалась нерешенной.– Ты так и не ответила, – сказал Бенно. – Хочешь приехать в Инсбрук?– Нет, – отрезала она решительно. – От болезни не спастись бегством.– Хочешь сказать, что Бруно Брайан сидит у тебя внутри глубже, чем когда-либо, и ты повсюду таскаешь его с собой? – Он был откровенен, как никогда, и его слова ее смутили.– Я хотела бы быть свободной в своих решениях. – Она покраснела от стыда и гнева.– Другими словами, ты хочешь засунуть эту историю с Бруно Брайаном на чердак, где уже живут призраки прошлого? – наступал он, безжалостно загоняя ее в угол.Карин подняла руку, как бы заслоняясь от жестокости его слов.Она смотрела на Бенно, но перед глазами у нее в этот миг мелькали образы далекой трагедии: ее комната в Больцано, сожитель ее матери, задирающий ей юбку, наваливающийся на нее всей тяжестью, безжалостно насилующий ее, зажимающий ей рот рукой, чтобы заглушить рвущиеся из груди крики ужаса. Она вновь увидела, как он поднимается на ноги, натягивая сползшие до колен брюки, увидела его пенис, перепачканный ее кровью.– Нет, только не это! – Она разрыдалась, закрыв лицо руками. – Я этого не вынесу.Он ласково гладил ее плечи.– Чего не вынесешь?– Отношений с мужчиной. Это омерзительно.Бенно приподнял ее лицо за подбородок.– Насилие омерзительно. Насилие, от которого ты пострадала.– Для меня все кончено, Бенно, – проговорила она, вытирая слезы. – Мне никогда не стать женщиной.– Не надо превращать пережитое в невроз, – произнес он без тени сочувствия. – Просто скажи себе, что ты стала жертвой инцидента, и забудь о нем.– Каждый выбирает себе образ жизни по собственному вкусу, – вспыхнула она. – Я считаю, что выбрала меньшее из зол: одиночество. Мне оно кажется наиболее приемлемым.– Вот тут ты не права, – заспорил он. – Ты не можешь идти по дороге жизни в незапятнанном облачении непорочной девы, которое сама же скроила себе по мерке.Карин взглянула на него в изумлении:– Я тебя не понимаю.– Скажи уж лучше, что не хочешь понять, – возразил он с упреком. – Конечно, в твоем кукольном домике нет грязи, но в нем царит пустота, молчание, тоска одиночества. Думаешь, можно вычеркнуть из своей жизни насилие, просто закрыв глаза? И ничего не слышать, зажав руками уши?– Ты живешь в другом измерении: твои занятия, твои пациенты, университет. Ты живешь в мирной, либеральной стране. Тебе не нужно искать, где бы укрыться. А мне знаком мир, где люди ножом прокладывают себе дорогу, где о человеке судят только по успеху. Деньги и обман – вот отмычки, открывающие все двери.Бенно улыбнулся, и в его глазах вновь засияла нежность.– Увы, в мире больше не существует оазисов и заповедных уголков. Человеческая натура неизменна, во всех слоях общества и на всех широтах, – с иронией заметил он. – И потом, в твоих рассуждениях концы с концами не сходятся: ты утверждаешь, что в обществе царит закон джунглей, а сама несешь в эту волчью стаю свою незапятнанную чистоту. Что ж, неплохой способ поставить себя выше других.– Ты что, считаешь меня самонадеянной дурой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62