– Если уж вам изменяет чувство юмора, значит, дела ваши плохи.Он знал о Карин гораздо больше, чем она могла вообразить. Он всегда знал все, что нужно было знать о людях, с которыми ему так или иначе приходилось соприкасаться.– Отпустите меня, или я закричу, – взбунтовалась Карин.– А вы полагаете, – он вернул ее к реальности, – что до сих пор говорили шепотом? Посмотрите вокруг. Мы устроили бесплатный спектакль для жителей Сен-Тропеза.Это было правдой. На молу собралась небольшая толпа, соседние яхты походили на театральные ложи. В толпе находились и обманутые в своих ожиданиях цветочницы, наслаждавшиеся реваншем, а давешний фоторепортер, высунувшись из окна ближайшего дома с видом на порт, яростно щелкал аппаратом, снабженным пятисотмиллиметровым телеобъективом. Было весьма мало шансов уловить что-то определенное, но он готов был на что угодно, даже наступить на труп собственной матери, лишь бы хоть как-то досадить надменному Барону, нанявшему пару «горилл», чтобы не подпускать его к своей яхте.Ссора на борту «Трилистника» стала безусловным достоянием светской хроники.Карин вырвалась из рук Бруно и с горящим от гнева и стыда лицом бросилась по лесенке вниз. Несколько долгих мгновений она простояла, держась рукой за массивную латунную ручку двери, прежде чем войти в каюту. Ее мучили угрызения совести за сказанные слова и резкие жесты, ей было стыдно за безобразную ссору, начавшуюся и продолжавшуюся по ее вине, ей было страшно думать о неизбежном теперь скандале. Хотелось вычеркнуть из памяти череду последних событий, сжегших все мосты у нее за плечами. Но назад хода не было. И тогда она расплакалась, как ребенок над сломанной игрушкой. Она так страстно желала его, но именно в тот момент, когда появилась надежда получить желаемое, потеряла его навсегда.Она вошла и закрыла за собой дверь каюты. Слезы ослепили ее, но вскоре она начала различать сквозь туман предметы, о которых не смела и мечтать. Она протерла глаза, как девочка из сказки, изумлению ее не было конца. На ночном столике, на туалетном столике, на подоконнике плавали в серебряных чашах нежные букетики белых ландышей и небесно-голубых незабудок.На кровати лежала большая плоская коробка, перевязанная серебристой лентой, с именем Валентино, выведенным на крышке изящным курсивом. Карин открыла коробку. Там было легкое, как облачко, аккуратно сложенное вечернее платье из серебряной парчи: простая туника без рукавов с круглым вырезом. Дрожащими руками Карин подняла платье и, подойдя к зеркалу, приложила к себе. Это был именно ее размер.И наконец на подушке она обнаружила футляр из серебристо-серой замши, в котором сверкали сережки с висячими жемчужинами в оправе желтого золота с бриллиантовыми слезками, придававшими украшению необычный вид.Там была и записка:« Для Карин, неприступной весталки, с пожеланием научиться немного любить себя. Бруно «.– Ну почему? – рыдала она в отчаянии. – Почему именно теперь… после моей глупой дерзости.Никто и никогда не выражал ей своего внимания, а может быть, и более нежного чувства с такой деликатностью. Она, конечно, никогда не наденет это платье и эти серьги, но ей необходимо еще раз увидеть Бруно и извиниться перед ним. Она скажет ему, что ничего подобного не заслуживает.Она открыла дверь каюты. Прислонившись к косяку, сложив руки на груди, с терпеливым видом человека, все знающего заранее, ее дожидался Бруно.– Мир? – он улыбнулся и склонил голову в знак прощения.Карин недоверчиво посмотрела на него.– Но почему? – прошептала она, покачав склоненной головой, отчего затрепетали ее рыжие кудри.– Потому что потому, – решительно ответил он, нежно сжимая ее руки. – Если мы будем тратить время в поисках ответов на подобные вопросы, у нас его не останется, чтобы жить.Карин больше не обращала внимания на слезы. Как выразить те противоречивые чувства, что ее терзают, как объяснить, что жестокие воспоминания прошлого смешиваются с ощущениями чудесного настоящего, которое тоже ее страшит? Как сказать ему, что она его любит, если она не хочет признаться в этом даже себе самой?Бруно был человеком действия, но умел сопереживать, понимая, что язык чувств невозможно прочесть, но нужно стараться угадать.Он бережно, но решительно привлек ее к груди, давая понять, что обратной дороги нет. Карин почувствовала эту решимость и прижалась к его груди, вдохнула запах, круживший ей голову, и впервые в жизни утратила волю к сопротивлению.– Вот так, – прошептал он, гладя ее по волосам. – Дай себе волю. Позволь себе жить.Карин подняла к нему лицо, с которого впервые исчезло потерянное выражение обреченной жертвы: теперь это было лицо женщины, жаждущей жить и любить. Их тела слились, губы вот-вот готовы были коснуться друг друга. Внезапное и бесцеремонное вмешательство со стороны разрушило очарование. Фрэнку Ло Кашио, американскому секретарю Бруно Брайана, не в первый раз приходилось прерывать интимные разговоры Барона.– Звонит Бранкати из Вашингтона, – объявил он. – Это срочно.Карин поспешно выскользнула из объятий и вновь укрылась за крепостной стеной своих страхов и комплексов: нескольких слов хватило, чтобы пресечь ее первую и, может быть, единственную попытку выбраться из тьмы. Она немедленно приняла свой прежний официальный вид, который носила как униформу. Бруно, как и следовало ожидать, безо всякого труда включился в текущие дела со своей обычной невозмутимостью.Он снял трубку с аппарата, висевшего на стене коридора.– В чем дело? – спросил он вместо приветствия и некоторое время слушал, покачивая головой. – Я вижу, это долгий разговор, – прервал он собеседника. – Подожди, я возьму трубку у себя в кабинете.Он сделал два шага по коридору, потом повернулся и посмотрел на Карин, неподвижно стоявшую в дверях каюты.– Идем, – сказал он ей, с легкостью переходя на «ты», словно это было самым простым и обычным делом.Карин последовала за ним. В кабинете, сидя на диване, пока Бруно разговаривал по телефону, Карин размышляла о случившемся. Ей теперь тоже можно будет называть его на «ты»? И как долго это будет продолжаться? Несколько минут назад она словно побывала в волшебной стране и забыла о многих важных вещах.Несколько минут назад Бруно готов был ее поцеловать, и она бы позволила ему это, в естественном порыве чувства она готова была проделать этот ритуальный жест любви, чего в своем обычном состоянии никогда себе не разрешала.Но какую минуту можно считать моментом истины? Ту, когда зародилось чувство, тотчас же раздавленное, как хрупкое стекло, или ту, когда жестоко вмешалась реальная жизнь в виде делового звонка, послужившего также напоминанием о неравенстве их положения? Она страстно любила Бруно, и любила бы его всегда, даже если бы он не занимал столь высокого положения, но каковы истинные чувства самого Бруно к девушке с рыжими волосами и синими глазами? Нежность? Дружба? Или только любопытство, жажда нового приключения? А что, если жалость? Жалость и нежность к красивой и страдавшей девушке могут разжечь желание в груди человека, сделавшего искусство любить своим знаменем.Но каковы были реальные шансы на то, что Бруно Брайан, барон Монреале, любимец женщин, внимание которого оспаривало множество претенденток, влюбится именно в нее? Высший свет был полон дам, сочетавших с природной красотой прелесть богатства и завидного положения в обществе, и все они были к его услугам. Почему же именно она? Почему именно некая Карин Веньер, родившаяся двадцать шесть лет назад на горе Сан-Виджилио в Лана д'Адидже, провинция Тироль, на старой ферме, засыпанной снегом, пушистым и белым, как на рождественских открытках? Почему она, а не богатые наследницы с громкими именами и километровыми родословными? Она могла считать себя удачливой и благословлять собственную предприимчивость хотя бы уже за то, что благодаря своей феноменальной памяти и недюжинным способностям, а также знаниям, приобретенным в колледже, сумела стать незаменимой, высокооплачиваемой секретаршей.Мужчины, приближавшиеся к ней по разным причинам, но с одной и той же целью, после первой же попытки начинали понимать, что броня этой новоявленной Жанны д'Арк непробиваема. Она была необыкновенным существом, не подпадающим под общий ранжир: не искала ни покровителей, ни флирта, ни романов, ни брачных уз. Она старалась создать у посторонних впечатление о себе как о существе бесполом, несмотря на всю свою красоту, заинтересованном только в работе. В результате рождались всякого рода подозрения, в том числе и о тайной склонности к своему собственному полу.Карин не обращала внимания на сплетни, оставаясь верной раз созданному для себя образу, отказываясь от женских радостей. Только когда она встретила Бруно, ее броня дала трещину, и она влюбилась с такой силой, что порой испытывала к нему глубокую ненависть.В эту августовскую ночь в Сен-Тропезе она, почти не сознавая того, начала воображать себя Золушкой, а Бруно – новым Белым Рыцарем. На самом же деле она была всего лишь несчастной дурочкой, заклейменной темными пятнами прошлого, сознающей свою закомплексованность и ограниченность. Она не умела поддерживать разговор в том непринужденном и элегантно-развязном тоне, который легко усваивают люди, рожденные в богатстве, о престижных курортах знала в основном понаслышке и лишь изредка, вот как сейчас, посещала их, когда этого требовала работа. Она не умела играть ни в теннис, ни в гольф, не ездила на лошади, а в воде чувствовала себя уверенно, только принимая ванну. Зато она каталась на лыжах, как богиня, и управляла санями со скоростью ракеты, ведь родилась и выросла она в горах.Она научилась вести себя за столом, наблюдая, как это делают другие приглашенные на деловой обед, но всякий раз, когда приходилось чистить яблоко, чувствовала себя не в своей тарелке. Свободно владела английским и французским благодаря долгому корпению над учебниками, но ее произношение было небезупречным. Вторым языком, после итальянского, для нее был немецкий.Год тому назад, намереваясь изучить вместе с Бруно Брайаном все аспекты договора, заключенного с одной из стран Персидского залива, адвокат Бранкати взял ее с собой в Сен-Тропез. Барон показал ей яхту и дом в бухте Каннебьер. В тот же вечер в Ницце она поднялась на борт самолета «Ди-Си-9», направлявшегося в Милан. Вот и все. Теперь она смотрела на человека, отделенного от нее расстоянием в тысячу световых лет, который совсем недавно собирался ее поцеловать.Все эти мысли проносились в голове у Карин, пока Бруно говорил по телефону с адвокатом Бранкати. Сказка о Золушке так и останется сказкой, спрашивала она себя, или после перерыва волшебство начнется вновь? Время от времени он ей улыбался. А цветы, украшавшие ее каюту, они настоящие? Наяву ли она видела наряд от Валентино и серьги с жемчужинами? Она взглянула на часы. Полночь. Пора бежать прочь с бала, если она не хочет увидеть, как ее бальный наряд превратится в старые обноски. Иллюзии опасны, особенно для тех, кто всегда отшатывался от них в ужасе. Лучше уж продолжать жизнь наилучшей из секретарш, чем стать самой неуклюжей из любовниц. Тем более что ей так и не удалось понять, готова ли она на самом деле отдаться мужчине.Карин была фаталисткой, ей пришло в голову, что их прервали не случайно, что это был знак судьбы. Такая мысль чрезвычайно точно вписывалась в ее жизненную философию целомудренной весталки и полностью отвечала ее трезвому реалистическому взгляду на мир.«Каждый должен иметь мужество оставаться на своем месте», – решила она. ИСТОРИЯ КАРИНСИРОТСКИЙ ПРИЮТ – «С днем минувшим жизни бренной расставаясь, на день ближе к вечности подходим», – громыхал басовитый голос сестры Сабины. У нее были большие выцветшие голубые глаза навыкате. Белки глаз, щеки и нос были иссечены красными прожилками склеротических сосудов. Точь-в-точь как у крестьян, посещавших таверну.У Карин, коленопреклоненной вместе с сорока остальными пансионерками на холодном полу громадного дортуара школы-интерната, грозные слова и громовой голос сестры Сабины вызывали трепет.Каждый вечер по заведенному распорядку повторялся один и тот же ритуал: девочек-сирот выстраивали в два ряда и по мрачному коридору с высокими потолками вели в дортуар. Тут каждой полагалось быстро раздеться возле своей кровати, аккуратно сложить одежду, затем вымыть руки, ноги и лицо ледяной водой из белого эмалированного тазика с голубой каймой, помещавшегося на скамеечке в ногах железной кровати. К каждой маленькой кроватке была приставлена скамеечка с таким тазиком. По завершении туалета все опускались на колени на ледяном полу и повторяли слова вечерней молитвы вслед за сестрой Сабиной, которая в смутном представлении Карин была чем-то вроде ведьмы из всегда пугавшей ее сказки о Гензеле и Гретель.Грозный голос монахини сулил страшные кары им всем, но особенно ей: ведь она не была настоящей сиротой, и за это ей доставалось больше, чем остальным.Окончив молитву, девочки поспешно прятались под стеганые грубые одеяла.Карин дрожала от холода, но горло у нее пересохло от жажды. Сестра Сабина тем временем в развевающемся одеянии, распространявшем вокруг запах ладана и нафталина, решительной и неумолимой поступью приближалась к кровати Карин.– Перед сном, – приказала она, как всегда, – ты должна прочесть «Отче наш», чтобы господь ниспослал милость твоей матери.Карин повиновалась. Она привыкла к послушанию, но ей хотелось пить. Ее часто мучила жажда по вечерам, а сегодня просто сил не было терпеть.– Я хочу пить, – сказала она, набравшись смелости.Сестра Сабина склонила к Карин свое багровое лицо, обрамленное белоснежным чепцом, и пригвоздила ее взглядом к постели.– Was? Что? (нем. ).

– переспросила она громовым басом. – Чего ты хочешь?– Wasser, bitte Воды, пожалуйста ( нем. ).

, – умоляющим, едва слышным голоском попросила девочка.– Ach, so! Ах, так! ( нем. ).

– воскликнула монахиня. – В постели не пьют, – отрезала она, отказывая девочке в питье вовсе не из жестокости, а лишь потому, что опасалась ночного недержания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62