В кустах слева.Бруно напряг зрение и увидел его: маленького, белого, неподвижно сидящего на пороге своей норки.Кролик тоже видел их, но считал, что находится в безопасности, и надеялся остаться незамеченным.Мальчик вскинул ружье и приготовился стрелять.Кало пригнул ствол к земле, не позволяя ему прицелиться.– Так не делают! – прошипел он. – Никогда!Мальчик взглянул на него в недоумении.– Нельзя стрелять, пока животное неподвижно, – объяснил Кало. – Зверю тоже надо оставить шанс на спасение.Бруно кивнул. Слова Кало показались ему убедительными. Он погладил спину Бонбона, и пес в три прыжка достиг норки. Кролик выпрыгнул из кустов и бросился вбок по склону холма. Пока он наращивал скорость, мальчик вспомнил, чему учил его дед: «Когда стреляешь по бегущей дичи, целься на пядь впереди морды».Он вскинул ружье и выстрелил, следуя указаниям деда. Подстреленный кролик, увлекаемый инерцией, перекатился через себя, как пустая консервная банка, и наконец замер в тени одного из кустов. Бруно взглянул на Кало, потом на свой первый трофей.– Я попал, Кало! – все еще не веря собственным глазам, воскликнул он. – Дедушка был прав.Великан хлопнул его по плечу.– Ты и вправду молодец.Бонбон, верный правилам дрессировки, все еще стоял неподвижно.– Пиль! – приказал Кало, указывая на кролика.Пойнтер помчался вперед, схватил в пасть кролика, виляя хвостом, принес его и положил у ног мальчика, глядя на него добрыми и благодарными глазами.– Дедушка был прав, – торжествующе повторил Бруно. – Необходимы спокойствие и выдержка.Он схватил еще теплого зверька за длинные уши и стал подниматься вверх по косогору, крича что было мочи:– Дедушка! Дедушка! Я поймал! Я поймал кролика!Легкий ветер ласкал высокую траву, заставляя ее переливаться на солнце. Весь холм был расцвечен красками радости.Но за один краткий миг случилось что-то странное, земля будто перестала дышать. В неподвижном воздухе возник какой-то незнакомый запах; он принес предчувствие беды, приковавшее его к месту. Этот необъяснимый запах заполнял глаза, мозг, сердце.Кало догнал его и схватил за плечо, сжимая до боли.– Не двигайся, – это был приказ, которого Бруно не смел ослушаться.– Почему? – спросил он, в испуге глядя на своего спутника.– Слышишь этот запах? – спросил Кало, вглядываясь в вершину холма.– Это что-то странное, я этого не понимаю, – прошептал мальчик.– Это запах смерти, – большие голубые глаза Кало наполнились страхом и бессилием.В эту минуту раздался выстрел. Эхо прокатилось по долине. И тотчас же вновь послышалось дыхание земли.– Кто стрелял? – Мальчик тоже почувствовал приближение трагической развязки. – Дедушка! – закричал Бруно, устремляясь вверх по склону. – Скорее бежим к дедушке!Запыхавшись, они бегом достигли того места, где сделали привал. Барон лежал распростертый на земле, рядом с небольшим валуном, на котором пробился куст красных цветов. На губах еще играла смутная улыбка, но он смотрел в небо невидящим взглядом. Он был мертв. Только густые серебряные волосы чуть шевелил легкий ветерок, пригибавший к земле цветущий клевер.Бруно протягивал к безжизненному телу старика свой первый охотничий трофей.– Дедушка… Я хотел тебе показать… Ты был прав, – он был растерян, заикался и не верил своим глазам.Кало снял шапку, и мальчик опять почувствовал его сильную руку на своем плече.– Он убит, Бруно. – Его густой бас был спокойным и ровным, как всегда.– Никто не может убить барона Монреале! – Бруно говорил так уверенно, словно утверждал, что на небе есть бог.Вдалеке, на залитой солнцем равнине, был виден человек, скакавший на лошади прочь от них.– Это был он, – сказал великан.– Убей его, Кало! – истерически закричал Бруно, и опять по холмам прокатилось эхо.– Не имеет смысла, – спокойно заметил Кало.Бруно выронил кролика. Тот так и остался лежать на траве белым комочком.– Его подстрелили, как кролика, – прошептал Бруно. – А ведь он был бароном Монреале.Бонбон приблизился к телу старика, вытянулся на земле рядом с ним и жалобно завыл. Потом свернулся клубочком, зарывшись головой в передние лапы.Великан опустился на колени, перекрестился и закрыл глаза барону.– Беги в палаццо, – приказал он Бруно. – Скажи шоферу, что дедушке стало плохо. Скажи, чтоб немедленно ехал сюда и забрал его домой. – Он поглядел мальчику прямо в глаза с такой серьезностью, какой Бруно никогда прежде не видел. – Помни, – повторил Кало, – ты должен сказать только одно: дедушке стало плохо.Бруно ощутил мучительное чувство тошноты и судорожно сглотнул, чтобы подавить позывы к рвоте. Он услышал запах смерти и никогда больше не сможет его забыть.Он помчался вниз по склону, рискуя потерять равновесие. Он был потрясен и смутно надеялся, что все случившееся окажется страшным сном. Но поле потемнело на солнце, а цветы утеряли цвет и аромат. Бруно помнил только одно: он должен как можно скорее прибежать домой, сказать Джакомо, что дедушке плохо, и вернуться с ним к подножию холма, чтобы отвезти барона на машине в палаццо.«Хорошо, что крестной нет, – подумал он. – При ней было бы трудно сохранить все в секрете».Бруно проехал с шофером по пыльным деревенским дорогам до ближайшей точки у подножия холма, на котором наемный убийца застрелил барона Монреале. Но неужели это правда, неужели действительно произошло страшное событие, перевернувшее его жизнь?Мальчик увидел Кало, шагавшего по высокой траве ему навстречу. Он медленно и уверенно ступал, неся на руках безжизненное тело старика с белоснежными волосами, развевавшимися на ветру. На суровом лице Кало было выражение сдержанной скорби, как у осиротевшего сына.Бруно бегом бросился к нему.– Машина внизу, – сказал он.– Я видел, как вы подъехали. – Он без труда преодолел щебеночную насыпь и вышел на дорогу.Бруно открыл заднюю дверцу, и Кало уложил тело старика на сиденье, устроив его между собой и Бруно. Он надвинул охотничий картуз на глаза барону, чтобы тот выглядел уснувшим.– Помоги мне его поддержать, – приказал Кало мальчику. – Никто ничего не должен знать.Шофер тронулся, не задавая вопросов и не оборачиваясь. Въехав в кованые ворота, машина остановилась у задних дверей палаццо. Кало вновь поднял тело барона и стал подниматься по лестнице. Ему никто не вышел навстречу, слуги как сквозь землю провалились, одна лишь Аннина, высунувшись из дальних дверей, смотрела на него со слезами на глазах.– Иди работай! – прикрикнул на нее Кало. – Но сперва скажи Джакомо, чтобы сейчас же ехал за доктором Наше. Барон плохо себя чувствует.Тело Джузеппе Сайевы Мандраскати ди Монреале лежало на громадном ложе в его спальне. На лице, скованном смертью, заметнее проступили черты гордой породы и благородства. Кало преклонил колени, и мальчик тут же последовал его примеру.– Молись со мной, – сказал Кало.Бруно поднял голову. Великан заметил, что мальчик потрясен и расстроен, но в глазах у него не было слез.Они несколько минут молчали, склонив голову. Потом оба сели в кресла у окна. Кало прикрыл тело, чтобы не видно было раны, разорвавшей сердце старого барона.– Послушай, сынок, – начал великан грубовато-добродушным тоном. – Через два месяца тебе исполнится одиннадцать. Но горе раньше времени сделало тебя мужчиной.Бруно ждал от него гневных слов и клятвы мщения, его поразило это спокойствие.– Твой дед знал, что его собираются убить, – продолжал Кало. – Я тоже об этом знал. Я этого боялся, но все не хотел верить. Все надеялся, что никто не посмеет совершить подобное кощунство.– За что его убили? – простонал мальчик.– За то, что не захотел приспосабливаться к миру, где нет ни законов, ни правил, – ответил Кало. Душевная мука переполняла его, болью отзываясь во всем теле, в бешено бурлящей крови.– А как же правосудие? – Бруно чувствовал себя обездоленным и обманутым. Обездоленным смертью деда, которого считал неуязвимым, обманутым фальшью мифа о неприкосновенности баронов Монреале.– У каждого свое правосудие, – попытался объяснить Кало. – Мы живем по своим законам. Никто никогда не узнает, что твой дед был убит.– Все равно уже многие знают, – возразил мальчик.– Многие или нет, это не важно, – ответил великан, – поскольку никто ничего не скажет.– Заговор молчания, – произнес Бруно с презрением, вспоминая, как отзывался об этом обычае его отец.Кало прочитал возмущение и осуждение в глазах мальчика.– Заговор молчания – это не слабость трусливых, – принялся объяснять он, – заруби себе это на носу. Заговор молчания – это преимущество сильных. Это священный и нерушимый закон. Хранить молчание – значит вести себя, как подобает мужчине. Настоящий мужчина знает, когда нужно держать язык за зубами.– Заговор молчания – это закон мафии, круговая порука. – В голосе Бруно все еще слышалось негодование, он вспоминал ожесточенные споры между матерью и отцом.Кало немного помолчал, пытаясь найти слова, доступные детскому пониманию.– Не такая это простая вещь – круговая порука, – веско заговорил он. – Мафия – это всего лишь слово, которое у всех на устах. Мало кто толкует его правильно, гораздо чаще им злоупотребляют. Когда-нибудь ты поймешь.Но такая перспектива не устраивала Бруно.– Почему я не могу понять прямо сейчас?Кало почесал в затылке: ему проще было действовать, чем объяснять. И все же нужно было попытаться еще раз, хотя он и знал, что подлинное понимание придет к мальчику как результат долгого опыта и кропотливой умственной работы.– Мафия – это всего лишь громкое слово, – снова начал он, – всего лишь признак, самый наглядный признак скрытого заболевания. Если у тебя жар, не вини термометр. Если вскочил фурункул, нечего его ковырять, нужно лечить болезнь, которая его вызывает.Бруно не слишком хорошо понимал, но интуитивно чувствовал, что в словах великана есть доля правды.– Мафия – это проявление продажной политической власти, – продолжал Кало. – Это нечистая совесть, грязная душонка так называемых «порядочных людей», укрепляющих свою власть с помощью доходов организованной преступности. Бароны Монреале всегда были ненавистны мафии и грязным политиканам.– И за это его убили?– Нет, Бруно, – ответил Кало, грустно покачав головой. – Его убили, потому что он ответил на оскорбление как подобает мужчине.Опять все стало загадочным и непонятным.– Ну, может, когда-нибудь пойму, – вздохнув, сдался Бруно.– Очень скоро, сынок, – успокоил его Кало. – Очень, очень скоро.Раздался стук в дверь.– Войдите! – пробасил Кало.Доктор Танино Наше вошел, снимая на ходу шляпу. Дежурная улыбка застыла на его губах при виде старого барона, распростертого на постели. Кало и Бруно поднялись на ноги.– Что случилось? – Это был бессмысленный вопрос, да врач и сам это понимал.– Вы же сами видите, доктор, – сказал Кало, возвращая его к действительности.– Я понял.Разумеется, он и сам видел: за много лет работы городским врачом он насмотрелся вдоволь и даже чересчур.– Но барон! – прошептал он со слезами в голосе. – Они осмелились посягнуть на барона! – Одна слеза скатилась по щеке и застыла в уголке рта.Он вспомнил задушевные беседы по вечерам в палаццо, войну, разговоры о политике, об истории, о любимых писателях Джузеппе Сайевы.– Надо торопиться, доктор Наше, – напомнил Кало.– Это закат цивилизации, – с горечью продолжал врач.– Я вам помогу его одеть, – предложил Кало. – Никто не должен видеть рану. Вы знаете, что нужно делать.– А мальчик? – доктор указал на Бруно.– Мальчик – это Бруно Брайан Сайева, барон Монреале, – с гордостью отчеканил Кало. – Нам нужно спешить. Поэтому я предлагаю свою помощь.Когда тело старика было переодето в темный костюм и уложено, как подобает, доктор Наше присел к письменному столу, чтобы выписать свидетельство о смерти.Он взглянул в глаза Кало.– Сердечная недостаточность, – подсказал великан.– Сердечная недостаточность, – повторил врач, дописывая фразу. * * * Тело барона Джузеппе Сайевы было помещено в вестибюле палаццо, стены которого были убраны тяжелыми занавесями черного и серого бархата с золотой каймой. Четыре огромных свечи в массивных серебряных канделябрах горели по четырем углам гроба.Жители города и окрестных сел пришли отдать последнюю дань памяти благородного аристократа, который пользовался всеобщим уважением и ни разу в жизни не уронил чести и достоинства своего славного имени.Простые люди плакали, именитые граждане с волнением оказывали последние почести человеку, умевшему не на словах, а на деле поддерживать репутацию своего достойного рода. В глазах продажной, развращенной, трусливой, замаравшей свою честь аристократии барон был примером, которому мало кто решался подражать. Он высоко держал честное имя своего дома и с непоказным мужеством отказывался иметь что-либо общее с организованной преступностью и с политиками, которые ее поддерживали в погоне за голосами и легкой наживой.Он не был святым благодетелем, его скорее можно было назвать просвещенным монархом. Он властвовал с достоинством, не унижая никого. Люди склоняли головы перед его гробом и в последний раз целовали ему руку.Многие вспоминали далекую военную ночь 1943 года, когда небо было охвачено заревом, грохотали пушки, и жители Пьяцца-Армерины нашли укрытие в палаццо Монреале. Один из стариков, говоривших тогда с бароном в этом же вестибюле, освещенном двумя дюжинами серебряных канделябров, как будто вновь увидел его у балюстрады парадной лестницы беседующим с подданными, вселяющим надежду и успокоение в души крестьян, пришедших искать убежища в его доме.Сейчас его тело покоилось в гробу, на атласном ложе. Тогда его львиная голова возвышалась надо всеми, от его величественной фигуры исходило ощущение природной силы, унаследованной от норманнских предков. А теперь те же постаревшие крестьяне и ремесленники, на которых он тогда взирал с отеческим участием, те же отцветшие женщины, те же повзрослевшие дети целовали крест и четки, продетые в его восковые пальцы.Он был бароном, хозяином, феодалом, но правил он по справедливости. Он защищал мир, где господа были господами, а бедные оставались бедными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62