– он был смущен и чувствовал, что говорит не те слова, да еще в самый неподходящий момент.– Не знаю, – Аннализа была разочарована своим первым, слишком поспешным сексуальным опытом и отказывалась верить в непоправимость конечного результата. Она была холодна, в ясном сознании и хотела бы сейчас оказаться как можно дальше от него, но вместо этого была вынуждена переживать похмелье, нелепый разговор, к которому совершенно не была готова и не могла даже вообразить, что он возможен. – А ты? – спросила она в надежде, что он поможет ей выбраться из дурацкого положения.– Ты изумительна.– Значит, вот как вы, американцы, разговариваете с женщинами… после? – Она была сумрачной и грозной, как угли, тлеющие под слоем пепла.– Ты сердишься? – Он попытался обнять ее, справедливо полагая, что после всего случившегося ее отношение более чем оправданно. Филип тоже в глубине души был озадачен, хотя и по другим причинам. Он овладел самой волнующей женщиной, какую когда-либо мог возжелать мужчина. Но его смущало одно обстоятельство: его проникновение, которому она инстинктивно содействовала, не вызвало ни разрыва, ни кровотечения. Ничего.– По-моему, это ты нервничаешь, – ответила Аннализа. В отличие от него, она настолько была уверена в собственной девственности, что ей и в голову не приходило волноваться по этому поводу.– Нет, – солгал он, – я просто счастлив.Он где-то вычитал, что девственная плева не всегда разрывается и что дефлорация не всегда сопровождается небольшим кровотечением, составляющим гордость мужчины, но почему это должно было случиться именно с ним? Отсутствие классического признака привело его в замешательство. Он попал в тягостное положение сицилийского мужа, усугубляемое тем, что ни с кем не мог поделиться мучившим его ужасным сомнением.В проеме открытой балконной двери показались первые, светло-коралловые краски, готовые вот-вот расцвести ослепительными лучами утренней зари. Аннализа наблюдала вечное чудо рассвета с детским восторгом. Она чувствовала, что внутри ее что-то изменилось, но эта перемена не вызывала торжества и радости. Волшебство, о котором она так мечтала, все еще было скрыто пологом тайны.Филип оделся и теперь возился с чемоданом. Аннализа тоже надела снятое им платье.– Мне нужно уходить, – сказал он. – Сборы не займут много времени.– Куда же ты пойдешь? – спросила она растерянно. Она поправила волосы, заблестевшие в первых лучах летнего дня. В ее лице появилась томная бледность.– Ты же не думаешь, что я могу остаться здесь после того, что случилось? – Он был тверд в своей решимости.– Куда ты идешь? – машинально повторила она.– Перееду в мэрию, – он улыбнулся. – Придется переехать. Ты что, боишься, что я тебя брошу? – Мужская гордость и самоуверенность заговорили в нем, не позволяя задуматься об истинных причинах сомнений Аннализы.– Нет, – ответила она. – Я просто так спросила.Филип предпочел понять по-своему беспокойство девушки и крепко обнял ее.– Я тебя никогда не покину, – заверил он ее. Это прозвучало как торжественный обет. – Я тебе больше скажу, – добавил он, – начиная с сегодняшнего утра мне придется заняться бумажной волокитой, чтобы получить разрешение на брак.– О, Фил! – воскликнула она, намереваясь сказать нечто противоположное тому, что он хотел бы услышать.– Да, Аннализа, – решительно подтвердил он, нежно целуя ее в лоб и в уголок рта, – ты станешь синьорой Брайан.– А если тебе не дадут разрешения на брак? – произнесла она с робкой надеждой в голосе, которую Фил принял за беспокойство.– Ты меня еще не знаешь, – усмехнулся он, впервые намекая ей на возможности, которыми располагал, и на авторитет своего имени.– Так оно и есть, – Аннализа всей душой надеялась, что он прав.– Я сегодня еще вернусь в палаццо, – торжественно обещал Филип.– Ты говоришь так, будто это нечто из ряда вон выходящее.– Это и есть нечто из ряда вон выходящее: я собираюсь официально просить твоей руки у барона Монреале. Разве не это предусмотрено официальной процедурой?– Более или менее, – кивнула Аннализа. Она была в ужасе. – Но мой отец, – добавила она, цепляясь за последнюю надежду, – может тебе отказать.– В таком случае придется тебя похитить, – Филип говорил совершенно серьезно.– Да ты и вправду американец? – возмутилась она. – Ты приехал из Штатов? Или ты просто переодетый сицилиец?Как мало осталось от романтической мечты! Образ красавца офицера с веселым взглядом и разговором о музыке померк на фоне реальности, заставившей ее осознать всю непоправимость совершенной ошибки.– Возможно, эту аналогию, – примирительно заговорил он, – подсказывает тебе мое происхождение. Мои предки – ирландские крестьяне, бежавшие в Новый Свет, спасаясь от голода. Но это было более трехсот лет назад.«Сейчас он скажет: «Сегодня семейство Брайан входит в десятку богатейших фамилий Калифорнии», – с грустью подумала Аннализа.– Сегодня семейство Брайан входит в десятку богатейших фамилий Калифорнии, – действительно произнес Филип, в точности подтвердив ее догадку. – И может представить рекомендации, способные распахнуть двери любого дворца, включая палаццо Монреале.Отбытие майора Филипа Джеймса Брайана-младшего, столь неискусно приобщившего ее к тайнам секса, Аннализа сопроводила вздохом облегчения. Но разве один только американец виноват в том, что так получилось? Нет ли здесь и ее собственной вины? Первые лучи солнца погасили сияние звезд, луна зашла, мягкость ночного воздуха растворилась в преддверии дня. Из гущи сада больше не поднимался аромат роз и магнолий. Новый день принес из бесконечной дали дуновение свежего воздуха. Даже неумолчное журчание фонтана стало иным, более явственным.Аннализа следила, как Филип идет вдоль фонтана, но американцу не удалось осуществить свое намерение: обернуться к ней для романтического прощания. Кало возник перед ним из садовой чащи, как демон ада, не дав ему времени даже опомниться от удивления. Светловолосый великан ударил американца в солнечное сплетение, а когда тот согнулся пополам, как сломанный прут, мощным хуком в подбородок послал его в нокаут среди розовых кустов. Наклонившись, Кало поднял безжизненное тело, взвалил его на правое плечо, вынес из дворцового сада на площадь и уложил на ступенях церкви.Аннализа стала свидетельницей этого молниеносного нападения. Она не колебалась ни секунды: все ее симпатии были на стороне Кало. В другие времена, в эпоху турниров, она отдала бы шарф со своими цветами норманнскому рыцарю, уверенному в себе, сильному, как сама стихия, всегда готовому вступить за нее в бой.Она чувствовала себя глубоко несчастной, разочарование давило на душу свинцовым грузом. Ей хотелось уснуть, теша себя последней иллюзией: проснуться и обнаружить, что все случившееся – всего лишь дурной сон.– Ты не должна была так поступать, баронесса, – глубокий бас Кало заставил ее вздрогнуть. Белокурый великан с голубыми глазами заполнял комнату своей массивной фигурой.– Черт тебя побери, Кало! – вскричала она, стараясь поставить его на место. – Ты что, никогда не спишь? И не смей вмешиваться в чужие дела.Они вместе выросли, вместе играли, хотя Кало был года на два старше, и продолжали называть друг друга на «ты», как в детстве, хотя молодой человек относился к ней с трепетным почтением истинного рыцаря.– Ты не должна была так поступать, баронесса, – повторил Кало. В его словах было больше боли, чем упрека. – То, что ты сделала, недостойно тебя.– Почему бы тебе не заняться своими делами? – Она была обижена, уязвлена, чувствовала себя виноватой и несчастной.– Если бы я не занимался своим делом, меня бы здесь не было, – ответил он. – Кто не следует этому правилу, тому здесь не жить.– Ну так считай, что ты уже мертв! – Аннализа вскочила на ноги и молниеносным движением дала ему пощечину. Рука Кало стальными тисками сомкнулась на ее запястье.– И такие жесты тебе не к лицу. Вспомни, какое имя ты носишь. Это имя заслуживает уважения, нельзя позволять заезжему солдату марать его.Ему не нужно было особых жестов, чтобы придать весомость своим словам. Спокойная, тихая улыбка, подчеркивающая твердость характера, не сходила с его лица.– Оставь меня, мерзавец! – приказала она. Сердце буквально рвалось у нее из груди, багровая краска заливала лицо. К этому гиганту, державшему ее в плену и унижавшему своими поучениями, она испытывала какое-то двойственное чувство, которое в эту минуту приняла сгоряча за острую ненависть. И уж конечно, если бы только могла, она бы его убила. – Кало, я тебя ненавижу! – крикнула она ему в лицо.– А я тебя уважаю, – улыбка сменилась выражением непреклонной суровости. Он стиснул зубы, на скулах заиграли желваки. – Я уважаю тебя, потому что ты из рода Монреале, а я питаю глубокую признательность к твоей семье. – Он разжал пальцы и выпустил ее руку.– И все? – лукаво спросила она. Теперь она не только поставила его на место, но и восстановила свое превосходство.– Ты нанесла вред всем, Аннализа, – впервые, обращаясь к ней, он назвал ее по имени. – Ты причинила боль отцу. И себе самой.– А тебе? – дерзко и вызывающе спросила она.Первый луч солнца позолотил стены комнаты.– Я не в счет, – прошептал он с тайной грустью в голосе. – Я здесь только для того, чтобы тебя защитить.– От кого? – дразнила она его, пользуясь своим преимуществом.– Есть вещи, которые словами не объяснишь, – рассудительно произнес он. – Я не за тем сюда пришел, чтобы с тобой разговаривать. Я хочу, чтобы ты и этот американец все рассказали барону. Избавьте меня от неблагодарной роли доносчика.Ветер принес в комнату запах полей, и Аннализа поежилась.– Неужели ты способен унизиться до такой степени? – спросила она, глядя на него с презрением.– Только если бы меня вынудили, – смутился он.– Да тебе-то что за дело? – вновь атаковала она.На сильном и мужественном лице юноши проступила глубокая печаль.– Я тебя защищаю ради имени, которое ты носишь, – тяжело вздохнув, ответил он.– Ты меня любишь, Кало, – прошептала Аннализа, внезапно осененная вспыхнувшей, как молния, догадкой.– Ты с ума сошла! – воскликнул он, обороняясь изо всех сил.– Мой верный рыцарь меня любит, – сказала она, обволакивая его бархатистым взглядом своих сумрачных глаз. – Мой воин меня любит и мучается от ревности.Она протянула руки к лицу Кало и потянулась губами к его губам. Его непомерная сила влекла ее, как еще несколько часов назад привлекало обаяние американца, только на сей раз это было сознательное чувство, зародившееся при свете дня, а не мимолетная страсть, перегоревшая за одну ночь, чувство, которого она не смогла распознать раньше, потому что предмет его был слишком близко, прямо у нее перед глазами.Кало отстранил ее от себя и сильно ударил по одной щеке, потом по другой. Лицо Аннализы вспыхнуло огнем, но она не посмела ответить. Он схватил ее за плечи и, глядя ей прямо в глаза, сказал:– Ты выйдешь замуж за Филипа Джеймса Брайана-младшего, майора армии Соединенных Штатов.Произнеся эти слова, прозвучавшие для нее приговором, светловолосый великан вышел из комнаты. ШЕЛКОВЫЙ ПЛАТОК Отзвуки торжественной музыки еще отдавались в золотых мозаичных сводах, подчеркивая их величавую высоту, когда Аннализа и Филип преклонили колени перед главным алтарем кафедрального собора, чтобы соединиться в супружестве.Американец и принцесса Изгро оказались правы: припертый к стенке барон вынужден был дать согласие на брак. Ноябрь шел к концу, солнце уже не палило по-летнему. Сицилия была освобождена, и американцы, переправившись через Мессинский пролив, продвигались вверх по голенищу «сапога» Шутливое название Италии.

. Барон Джузеппе Сайева покинул палаццо в Пьяцца-Армерине и перебрался вместе с семьей на виллу Сан-Лоренцо вблизи Палермо, ближе к морю и апельсиновым рощам.Барон дал согласие с большой неохотой, скрепя сердце: Джузеппе Сайева пребывал в твердом убеждении, что американец – не пара его дочери. Но раз уж пришлось принять столь тяжко давшееся ему решение, ритуал бракосочетания должен был быть достоин семейства Монреале.Подвенечное платье Аннализы стало для принцессы Изгро настоящей головной болью. В другое время она бросилась бы на шею нежной подруге Коко, и они вместе пересмотрели бы сотни моделей, чтобы выбрать туалет, достойный невесты.Сицилия была освобождена, но вся остальная Европа еще была охвачена кошмаром войны. Коко Шанель продолжала работать, несмотря на нацистскую оккупацию, однако о путешествии в Париж не могло быть и речи. Но, с другой стороны, в Палермо не существовало портнихи, способной удовлетворить высоким запросам принцессы. В последний момент, в пожарном порядке, было найдено гениально простое решение: юная баронесса наденет подвенечный наряд своей матери, подлинный шедевр из небеленого шелка, созданный Уортом в 1923 году, отличавшийся классической простотой линий и украшенный брошью с изумрудами в форме трилистника. Массивная брошь удерживала на уровне талии массу мягких складок, ниспадающих до щиколотки.Аннализа выглядела в нем настоящей королевой. Два пажа в белом несли за ней шестиметровый шлейф. Ослепительная бриллиантовая диадема украшала ее гордую голову, она сжимала в руках букет флердоранжа. Медленным, плавным шагом, опираясь на руку отца, одетого во фрак, она шла к алтарю.Собор был огромен. Аннализа беспокойно вглядывалась в византийские лики, смотревшие на нее со старинных мозаик центрального нефа. Словно впервые она отчетливо увидела жестокий драматизм эпизодов из Ветхого Завета, представлявшихся ей до сих пор всего лишь гармоничным живописным пятном, ласкающим взгляд.Теперь же из нарядного многоцветья выступили сцены искушения Адама и Евы, ослушавшихся господа и совершивших первый смертный грех, изгоняемых из земного рая в своей грешной наготе. Потом преступление Каина и пролитая кровь Авеля, вопиющая об отмщении. Зачем понадобились художнику именно эти трагические реминисценции для росписи храма, где совершались бракосочетания стольких поколений семьи Монреале?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62