Потом она приняла душ. Очень осторожно промыла свое опухшее, мертвенно-бледное лицо от крови, которая засохла и почернела по краям губ и ноздрей. С большим трудом она приподняла наполовину опущенные веки и промыла глаза. Потом сильно напудрила лицо, надушилась и очень тщательно вычистила ногти. Если уж лицо выглядит так ужасно, пусть хоть тело имеет приличный вид.Когда Линн снова вошла в спальню, Юдора убирала постель. Она тактично старалась не смотреть на Линн, а стала рассказывать о всех происшедших в доме событиях.– Мистер Леман просил попрощаться с вами от своего имени. Он долго разговаривал с Энни перед уходом, я не слышала этого разговора, но Энни захотела пойти в школу, я и не думала, что она захочет, но она решила, и он сам отвез ее. Звонил мистер Лоренс и сказал, что доктор снова приедет около обеда, если же вам он понадобится раньше, он пришлет за вами такси, чтобы отвезти вас в его кабинет. Бобби в порядке, он уже пообедал, и я уложила его спать. А Эмили едет домой, она звонила из аэропорта, Энни позвонила ей вчера вечером, я не смогла ей помешать. Ну вот, по-моему, все.– О, Господи. У нее же сейчас экзамены.– Ничего, подождут. Вы ее мать, – решительно сказала Юдора.Дом содрогнулся, когда приехала Эмили. Хлопнула входная дверь, и по ступенькам раздался громкий стук каблучков; она ворвалась в комнату и застыла на полпути к Линн.– О, Боже мой, – прошептала она и заплакала.– Ну, не надо, – сказала Линн.Бедная девочка. Ей не следовало приезжать, не следовало видеть это.– Эмили, дорогая, не плачь так сильно. Это выглядит страшнее, чем есть на самом деле. Правда.– Ты будешь это говорить! Я тебе не верю. Ты что, снова его защищаешь?– Нет, нет. С этим покончено.– О, мой Бог, что за кошмар! Но этого только следовало ожидать. Это был просто вопрос времени.– Да, я думаю так.– О, мама, что ты собираешься делать?Эмили присела на краю постели. В ее вопросе была такая грусть, что на мгновение Линн отвернулась.– Что делать? Множество вещей. У меня голова разламывается от того, что надо сделать.– Как это произошло? Какова на этот раз была причина? – спросила Эмили, сделав акцент на словах «на этот раз».– Я тебе все расскажу, но сначала скажи мне, как ты попала в то место. Я тоже там была. Я купила картину, и она рассказала мне про тебя. Ты была в Нью-Йорке и ничего мне об этом не сказала. Что случилось? Почему?Довольно тайн. Хватит все время скрывать что-то друг от друга.– Ты знала, о чем я тогда думала, мама. Но я больше не смогла выносить тяжелых мыслей. Они постоянно роились в моей голове. Ну, я села в самолет до Нью-Йорка, но через пару часов вернулась назад.– О чем же ты думала, когда пошла туда? Что ты ожидала услышать?– Я думала, тут есть какая-нибудь тайна, не знаю. Мне интересно было услышать о Джереми, однако не было другого способа разузнать о нем.– Ну, и ты что-нибудь узнала?– Он живет в Англии, и довольно неплохо, не очень широко, но неплохо, она дала мне понять, чтобы я оставила его в покое. По всей видимости, она не хочет, чтобы папа узнал, где он. Но кто знает? Может быть, когда-нибудь – а, может быть, никогда, – он захочет познакомиться с Энни, Бобби и со мной.Зимний день погас, и Линн потянулась к шнуру лампы, чтобы зажечь свет.– Ты удивлена, почему я забрела туда, – сказала она, понимая, что они обе избегают произносить имя «Керида». – Когда я размышляла о том, что ты узнала от тети Джин – и мне на это понадобилось время, – я поняла, что должна узнать прошлое. Я умышленно избегала мыслей о нем, я поняла и это. И вот, – с раскаянием сказала она, – может быть, я в какой-то мере надеялась, когда пришла туда, что эта женщина окажется не та Керида и мне не придется столкнуться с теми фактами.Теперь, заставив себя произнести имя Кериды, Линн заставила себя продолжать и рассказала до конца ужасную историю этой несчастной женщины.Когда она кончила, обе долго молчали. Затем Эмили вытерла глаза, встала, подошла к окну и долго смотрела в надвигающуюся ночь. Сердце Линн болело при виде опущенной головы дочери: подобные разоблачения не должна выслушивать девятнадцатилетняя девушка.– Бедная тетя Джин, – сказала Эмили. – Наверно, она все эти годы боролась с собой: рассказать или не рассказать?– Возможно, она не могла рассказать. Есть вещи, о которых нелегко рассказывать. Это все равно как открыть клетку и выпустить наружу льва.– В любом случае, лев вырвался наружу вчера ночью.И снова наступило молчание; казалось, для таких событий не находится слов.Свет настольной лампы высвечивал яркий круг на темном ковре, оставляя дальние углы комнаты, украшенной цветами и полками, с фотографиями и книгами, в мягкой ровной тени.– Ты любишь этот дом? – почти безразличным голосом спросила Эмили.– Я не знаю. Я люблю сад, дом будет продан.– Что станет с папой, как ты думаешь?– На свете много места. Он найдет себе уголок, я уверена, – с горечью произнесла Линн.– Я имею в виду, посадят ли его за это в тюрьму?– Нет, могли бы, но я не хочу.– Я рада. Верно, что он этого заслуживает. Но все же мне очень не хотелось, чтобы он оказался там.– Я понимаю. Я думаю, что мы не такие люди. Они обе почувствовали усталость, словно после тяжелого подъема, задыхаясь, они обе взобрались на вершину горы и тут же обнаружили, что перед ними другая, еще более высокая гора.– Мне необходимо было приехать и увидеть тебя, – резко заговорила Эмили. – Я думала, что сойду с ума, когда узнала об этом прошлым вечером.– Но у тебя же экзамен на этой неделе.– Я возьму переэкзаменовку на тот, что я пропустила сегодня. Как только я поговорю с врачом и он скажет, что с тобой будет все в порядке, я тут же уеду. Харрис приехал со мной, – добавила она.Линн была удивлена.– Харрис?– Он настаивал. Он не хотел пускать меня одну. Линн раздумывала над этим.– Он мне всегда нравился, ты знаешь?– Я это знаю, и он тоже.– Ну, а как ваши отношения?– Как и раньше. Но мы не спешим.– Это хорошо. Где он сейчас?– Внизу. Он не думает, что должен войти в дом, но я настояла.– Как, в такой мороз? Конечно, он должен был зайти в дом. Я надену что-нибудь приличное и спущусь вниз.– Вниз? – повторила Эмили.– У меня только лицо ужасное, а с ногами все в порядке.– Я хотела сказать – подумала, зная твою щепетильность, ты не захочешь, чтобы тебя видели в таком виде.«Иди вниз и протяни ему руку. Не прячься. Кончилось то время».– Нет, – сказала Линн. – Мне неважно. Все теперь вышло наружу. ГЛАВА 7 Она провела так много часов в кресле, напротив человека по имени Кейни, чьи румяные щеки, темные с сильной проседью волосы и мощные плечи были обрамлены целой стеной книжных полок с юридическими трудами и научными журналами, что это действовало на нее почти успокаивающе.– Забавно – сказала она, – что долгие месяцы меня не покидало чувство, будто все это может случиться с жалкими, беспомощными бедняками. Как это могло произойти со мной? Я спрашиваю себя? Смешно, не правда ли?Кейни пожал плечами:– Пожалуй, действительно смешно, хотя большинство людей, подобных вам, удивились бы, узнав, что двадцать процентов американцев во время опроса ответили, что ничего страшного нет в том, что при случае мужья бьют своих жен. Знаете ли вы, что в этой стране каждые пятнадцать секунд муж или жених бьет свою женщину? К тому же в этом нет ничего нового. Вы когда-нибудь слышали о «Законе большого пальца»? Это из английского общего права, и оно гласит, что мужчина может бить свою жену палкой, если ее толщина не превышает толщины большого пальца.– Что я была за дура! Тряпка и дура! – прошептала Линн.– Я все время вам говорю, перестаньте себя ругать. Окружающим очень легко принять вас за безвольную женщину, потому что раньше вы такой были. Но вы же сильный человек, вы сохранили семью для своих детей. Вы хотели, чтобы у них было двое родителей. И в этом смысле, вы действительно были очень сильны, Линн.Она вспоминала свою долгую жизнь с Робертом, подобно пассажиру скорого поезда, сидящего против движения, который оставляет за собой места, которые поезд только что проехал. В то же время она смотрела в окно на улицу, где холодный апрельский дождь скользил по витрине магазинчика канцелярских товаров в доме напротив, все еще загроможденной бумажными пасхальными яйцами и цыплятами, хотя Пасха давно уже прошла. Праздничные украшения кажутся невыразимо печальными после окончания самого праздника. Роберт обычно сам красил на Пасху яйца.– И кроме того, в вашем случае, – продолжал говорить Кейни, – можно было сказать, что у вас были вполне разумные основания надеяться. То есть, с точки зрения тех, кто не обладал в этой области знаниями и опытом обращения с подобными случаями. – Он крайне умный человек, по словам Тома Лоренса и его собственного адвоката. И конечно же, следует учитывать его положение. Я не хочу сказать, что высокое положение – это то, к чему вы стремились, но в глазах публики он был восхитителен, и это не могло не оказывать на вас влияния.– Я тоже так думаю. Но как, должно быть, несчастен он был в юности!– Да, но это не оправдание для того, чтобы заставлять других – жену – платить за это. Если это вообще может служить объяснением.– Когда он был обойден повышением по службе, он лишился всего. У меня даже возникло опасение, что он мог бы убить себя.– Более вероятно, убить вас, как оказывается.Кейни снова пожал плечами. Это была раздражающая других привычка, но тем не менее ей нравился этот человек. Он был понимающий и откровенный в разговоре.– Ему предложили работать в какой-то фирме, открывающей офис в Мехико. Вероятно, ваш муж доволен возможности уехать, даже если он сильно потерял в заработке. Но ему везет, и его адвокат это знает. Он слишком легко отделался в вашем случае. Без криминального обвинения и без огласки.– Я сделала это ради детей. У них и так осталось ужасное воспоминание об этом. У Энни продолжаются ночные кошмары, даже после специального лечения.– Ну, он ушел из их жизни, даже и без Мехико. Его адвокат говорит, что он удовлетворен решением суда о разводе – попробовал бы он, черт подери, не быть удовлетворенным! Все дети остались с вами! Он полагает, что будет лучше для них и для него не видеться. По крайней мере в ближайшее время.– Дочери не хотят его видеть. Но нет ничего ужаснее для человека, чем потерять своих детей, так что если бы они захотели с ним видеться, я бы не мешала… Но сейчас они не хотят его видеть.– Он это знает. Я полагаю, он имеет в виду маленького мальчика.Маленький мальчик – это Бобби, теперь уже твердо стоящий на ногах. Первые недели после отъезда Роберта он еще звал папу, но теперь каждый раз, когда приходит Том, он, кажется, с не меньшим удовольствием играет с ним на полу, как прежде играл с Робертом.– Бобби не будет вспоминать, – сказала она, подумав про себя: «Роберт во второй раз теряет сына».– Так что, поскольку никто ничего не оспаривает, решение будет легко утверждено. Вы будете свободны, Линн, раньше чем я мог бы предположить. – Он окинул ее взглядом с доброй, почти отеческой улыбкой: – Как ваши кулинарные успехи? Тот кекс, который вы послали мне ко дню рождения близнецов, был потрясающим. Они до сих пор его вспоминают.– Я изредка это продолжаю делать. Один из друзей говорит другому, и так я получаю заказы. Но у меня слишком занята голова другим, чтобы посвящать этому много времени.– И ничего удивительного. У вас сегодня есть еще вопросы ко мне?– Да, у меня есть кое-что. – И она подняла с пола около своего кресла картонную коробку и передала ее Кейни, говоря при этом: – Будьте так добры передать это адвокату Роберта от меня.– Что это? Мне необходимо знать.– Ювелирные украшения. Вещи, которые я больше не хочу держать в своем доме.– Все ваши украшения?– Все.– Ну, Линн. Это глупо. Дайте мне на них взглянуть.– Откройте коробку, если хотите.Кейни увидел: обручальное кольцо, кольцо с большим бриллиантом, жемчужное ожерелье, браслеты и кольца, изящные дорогие украшения, собранные за двадцать лет совместной жизни.– Тяжелые. Самые лучшие, – произнес он, разложив их в ряд на столе.– Роберт никогда не покупал дешевку, – сухо сказала Линн.Кейни покачал головой.– Я вас не понимаю. Что вы делаете? Они принадлежат вам.– Они принадлежат мне, но теперь они мне не нужны.– Не делайте глупости. Когда все кончится, вы будете получать скудные гроши. А это должно стоить около ста тысяч долларов.– Я ничего этого не могла бы носить. – И она положила руку на браслет: изумруд, рубин, сапфир, изумруд, рубин… – Слишком много воспоминаний.Она вспомнила кольцо с бриллиантом в светлый день свадьбы: цветы, тафта и плывущие по небу облака. Она вспомнила серьги, купленные на той неделе, когда был зачат Бобби, когда ночной ветер шелестел пальмами. Вспоминала она скамейку на берегу озера в Чикаго, холодную ветреную ночь, ее отчаяние и смех безумной женщины. И она отдернула свою руку, как будто бы украшения были отравлены.– Тогда продайте все это и сохраните деньги. Тогда вам ничто не будет ни о чем напоминать, – улыбнулся Кейни. – Деньги не пахнут.– Нет. Я хочу честного разрыва. Просто получите для моих детей все, что вы можете, от их отца, по закону. Я для себя ничего не возьму кроме дома или того, что останется после продажи, после выплаты залоговой суммы.Кейни снова покачал головой.– Знаете, вы удивительны! Я не знаю, что и подумать о вас.Он так долго и пристально смотрел на Линн, что она гадала, смотрит ли он на нее с восхищением или списывая со счетов, как достойную жалости жертву.– У меня никогда не было клиентов, подобных вам. Том Лоренс был прав, говоря, что вы уникальны.Линн засмеялась:– Том преувеличивает.– Он очень о вас заботится.– Он был во всей этой неприятности верным другом. Для меня и моих детей.Энни обожает его. Она спрашивает: «Ты когда-нибудь выйдешь замуж за Тома, мама? Надеюсь, выйдешь». А у Эмили, и даже Юдоры, появляется такое странное выражение лица каждый раз, когда упоминается его имя, такое же, как сейчас у Кейни.«Да, хорошо, когда ты желанна, – подумала она, – и я полагаю, что, как только я буду свободна, я смогу получить его, но именно сейчас я не готова».– Кстати, адвокат Роберта упомянул о его книгах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49