Если считать по календарю, все произошло быстро, в самом начале лета. Но тем не менее казалось, что каждый день насчитывал вдвое больше часов, настолько медленно тянулось время.Однажды в выходные они попытались привезти Джози домой. Она стала такой легкой, что Брюс, несший ее, почти взбежал по ступеням в дом. Он посадил ее перед окном, откуда она смогла бы видеть деревья, и подставил ей под ноги скамеечку. День был теплый, но она дрожала, и он накинул ей на хрупкие плечи шаль.Кот вскочил ей на колени, и она улыбнулась.– Он меня не забыл. Я думала, он забудет.– Забыть тебя? Конечно, нет, – сказал Брюс горячо.«Мы все играем, – подумала Линн. – Мы знаем, что не имеем права показать слезы, поэтому мы громко и резко разговариваем, мы боимся минутного молчания, суетимся и думаем, что мы нормальные».Пошел легкий дождик, так что летняя зелень затянулась серебристо-серой дымкой. Джози попросила открыть окно.– Послушай, – сказала она, – как дождь стучит по листьям. – И она снова улыбнулась. – Это самый прекрасный день и самое прекрасное время года.«В это же время в следующем году…»– думала Линн, и ей пришлось отвернуться. Она принесла обед, легкую, простую пищу, куриное белое мясо с травками. Джози съела немножко и положила вилку.– Нет аппетита, – сказала она извиняющимся тоном и быстро добавила: – Но, как всегда, твоя еда великолепная. Когда-нибудь ты должна сделать что-нибудь грандиозное с твоим талантом. Ты должна попытаться.Роберт ее поправил:– У нее дома полны руки дел, правда, Линн?– Я не знаю, – сказала Линн, думая о том, что кожа Джози, ее прекрасная кожа, стала похожа на старую пожелтевшую газету.– Нет, я знаю, – сказала Джози, настаивая на своем. Вечером она попросила, чтобы ее отвезли обратно в госпиталь, и Брюс взял ее на руки.Ее плоть опала, и глаза стали больше над обтянутыми кожей скулами, а зубы казались очень длинными. Но все же в короткие приливы энергии улыбка по-прежнему вносила гармонию в это измененное болезнью лицо. Очень часто казалось, что лекарства развязали ее язык. Действительно, когда она была в сознании, она это понимала.– Вчера я что-то сказала, что, наверное, не должна была говорить, – сказала она Линн однажды утром. – Я сейчас это очень ясно вспомнила, не странно ли?– Я ничего не помню, – заверила ее Линн, хотя она вспомнила, и к тому же весьма отчетливо.– Это было, когда я показала тебе розы, которые принес Том Лоренс. Я была так удивлена, я его не ждала. Мы не так хорошо тогда были с ним знакомы.– Ему нравится Брюс, в этом нет никакой тайны.– Именно это ты мне вчера и ответила. А я сказала: «Нет, ему нравишься ты, Линн». Мы для него – способ встретиться с тобой, поскольку он, конечно же, не может видеться с тобой, когда нет Роберта, и он не хочет видеться с тобой, когда он здесь. Вот что я сказала, и это тебя расстроило.– Вовсе нет. Почему это должно было меня расстроить, потому что это просто глупость?– Ты знаешь ответ. Но ты никогда не захотела бы мне сказать, что ты думаешь о Томе. Ты бы никогда не стала со мной делиться тем, что тебя действительно глубоко трогает. Ты слишком скрытная, Линн.– Секреты, Джози? – спокойно спросила Линн. – А как же ты? Ты уже шесть месяцев больна и не сказала мне ни слова об этом.– Ну, с этим ты ничего не сможешь поделать! – И когда Линн попыталась возразить, она вскричала: – Ты опять начинаешь меня ругать за это!Плаксивый тон, так не свойственный Джози, с ее ясной, быстрой манерой говорить, был безнадежен и так же, как ее руки, лежавшие поверх одеяла, беспомощен.Линн взорвалась:– Неужели я настолько поглощена собой, моим малышом, моей собственной жизнью, что не вижу, что происходит с тобой, Джози? Как я могла быть такой слепой.– Линн, дорогая, нет. У меня были хорошие времена и плохие. Я просто всегда старалась, чтобы никто не видел, что мне иногда бывало худо. И уж кого-кого, но не тебя можно обвинять в эгоцентризме. Для тебя было бы лучше, если бы ты побольше о себе заботилась.– А я и забочусь, – возразила Линн.– Нет, ты не заботишься. Ты возвела стену вокруг себя. Даже твоя сестра так думает. В действительности ты никого за нее не пускаешь. И ни один человек не может терпеть то, что ты непрестанно терпишь. – Джози повернулась в своей постели и, найдя более удобное положение, закончила: – И вот почему я хотела бы, чтобы у тебя был мужчина вроде Тома. Я могла бы спокойно умереть, зная, что с тобой хорошо обращаются. Что ты в безопасности…– Джози, Джози, у меня все в порядке. Я в безопасности, дорогая. И не говори о том, что ты умрешь! – и не говори о Роберте…– Нет, теперь я должна об этом говорить. Теперь как раз и надо об этом говорить. Шесть месяцев тому назад это не было необходимым. А теперь необходимо…Линн оглядела стены, больничные, серые стены, наводящие уныние, которые, если бы заговорили, поведали бы о тысячах скорбей и разлук. А теперь еще одна. Очень тяжело было себе представить, что наступит день, когда она позвонит Джози и получит ответ, что ее уже нет.– Ты меня всегда поддерживала, – сказала она, едва сдерживаясь от слез. – Всегда, когда я волновалась из-за Энни, а я за нее так волнуюсь, ты меня всегда поддерживала. Ты несла на себе все мои невзгоды.В болезненной улыбке Джози почувствовала горечь.– Не все. Ты уклоняешься от правды о Роберте.– О Роберте? – В голосе Линн послышалось легкое предупреждение. – Но мы очень счастливы, Джози… Теперь все замечательно.– Нет, нет. – Голова Джози откинулась на подушку. – Ты забыла, что я социальный работник. Я видела такие вещи, которые ты не можешь себе представить. Я видела вещи как они есть. – Внезапно ее пальцы вцепились в простыню, и ее тело изогнулось в судороге. – О, почему ты не можешь быть честной со мной, ведь я так страдаю, ведь я должна умереть и оставить Брюса! О, Боже, что за боль!Сердце Линн бешено заколотилось.– Я позову сиделку, – сказала она и бросилась прочь.«Даже теперь в полубреду, Джози продолжает прощупывать правду», – думала она по дороге домой. Джози и Хелен.Слишком много горя, чтобы с ним справиться.Медленное течение лета вызывало к жизни новые привычки. По настоянию Роберта, Брюс приходил к ним почти каждый вечер обедать, а потом отправлялся в больницу.– Он потерял не меньше пятнадцати фунтов, – заметил Роберт. – Мы не можем позволить, чтобы так продолжалось. Это наш дружеский долг. Он же часть фирмы «Джи-эй-эй», в конце концов.Энни уехала в скаутский летний лагерь, и Линн сказала:– Я рада, что она уехала. Ей будет трудно перенести… – И, поглядев на Брюса, она осеклась.Он закончил за нее.– Когда все кончится? У нас с Энни был уже разговор об этом, и я думаю, тебе не надо о ней беспокоиться. Она к этому подготовлена, – сказал он твердо, – так же, как и я должен быть, – он улыбнулся, – но я не подготовлен.За столом все молчали, пока Эмили не произнесла серьезно:– Все остальное на свете по сравнению с этим кажется мелким, правда?Волна жары, обрушившись на пригород, набросилась на людей с такой силой, будто пыталась выбить из них дух. Петуньи завяли на газонах, птицы замолкли. Даже собаки, выбежав на минуту-другую наружу, тяжело дыша возвращались в дом. А в доме с кондиционером воздух был спертым. Как будто бы сама погода объединилась с жизненными обстоятельствами, чтобы удушить их всех.– Умирать – это очень долго, – сказала Эмили.
И однажды за завтраком у Эмили нашлось нечто серьезное, о чем следовало сообщить.– Вас это поразит. Я боюсь об этом говорить, – начала она.На нее внимательно смотрели глаза ее родителей.– Я не знаю, с чего начать.– Начни с начала, – нетерпеливо произнес Роберт.Руки девушки вцепились в край стола, будто она нуждалась в опоре. Вокруг ее глаз легли тени, как будто она не спала. Она сделала судорожное движение горлом и заговорила:– Я не собираюсь учиться в Йейльском университете.Роберт встал, с шумом уронив свой стул, и кинул свою смятую салфетку в тарелку.– Что, что? Не собираешься учиться в Йейле?– Я написала им. Я хочу учиться в Тулейне. Боже мой, у Роберта сейчас будет удар, подумала Линн, в то время как у нее самой кровь запульсировала в затылке. Она могла видеть, как жилы бьются у него на висках, и положила на его руку свою, чтобы успокоить.– Тулейн? Почему? – спросил он. – Конечно, это из-за южного климата, не так ли? Тебе там больше нравится. О, конечно, должно быть так. – И он сделал рукой в воздухе насмешливо-учтивый жест.Эмили спокойно ответила:– Нет, пап. Это потому что Харрис получил там стипендию. – И она не мигая посмотрела ему в лицо.Роберт встретил ее взгляд. Две пары спокойных глаз смотрели друг на друга. Линн посмотрела в сторону девушки, испуганной, но в то же время твердой, и перевела взгляд на взбешенного мужчину, потом снова на дочь. После всего того, что было ей сказано родителями, после всех их разумных объяснений, мягких, разумных советов. Неужели все это прошло мимо нее?Как будто читая мысли Линн, Эмили сказала:– Я вам не лгала – вы же об этом сейчас думаете? Я не видела его с тех пор ни разу – с тех пор, как это случилось. Мы говорили по телефону. Ты же знаешь об этом, мама.– Что? – закричал Роберт. – Ты знала, что они разговаривают по телефону, и позволяла это!Его гнев, подобно потоку, отведенному в другое русло, теперь обрушился ураганом на Линн. Она собралась с духом:– Да, ну и что? Я в этом не видела никакого вреда. Его глаза были холодны, и в то же время горели; холод обжигал, как сухой лед.– Я думала, я имела в виду…– Ты не думала и никогда не знала, что ты имела в виду. Это как раз пример твоей полной неспособности разумно думать. Все это дело с самого начала пошло неправильно. Я должен был сделать то, что собирался, отослать ее в частную школу.– В школу без телефонов?– Это можно было бы устроить, – мрачно сказал Роберт. Он взял смятую в ком салфетку и снова бросил ее в тарелку. Если бы салфетка была тяжелой, тарелка разбилась бы вдребезги. – Черт побери, как мне удается сохранить присутствие духа. У меня в голове тысячи проблем, а теперь и эта. Если со мной случится удар, вам будет о чем поразмыслить наедине, вам обеим. Это все…– Нет, не вини маму, – сказала Эмили, перебив его. – Это нечестно. Виновата я. Я приняла решение. Пап, мне девятнадцать. Пожалуйста, дай мне самой решить что-нибудь в моей жизни. Я вовсе не хочу бросать тебе вызов, я просто хочу быть счастливой. Мы не хотим разлучаться друг с другом на четыре года. Нет, пожалуйста, выслушай меня, – сказала она поспешно. – То, что произошло в прошлом году, не повторится. Я понимаю, ты этого боишься. Мы будем очень осторожны, мы так будем заняты тем, чтобы получить диплом, что этому будем уделять совсем мало времени в любом случае… Роберт заорал:– Я не желаю слышать о вашей сексуальной жизни.– У нас целый год ничего не было. Я только хочу сказать…– Я уже сказал, что мне неинтересно!– Это отвратительно! – воскликнула Линн. Часы в столовой пробили полчаса.– Господи помилуй, – сказал Роберт. – У меня осталось пятнадцать минут, чтобы доехать до станции. Если повезет, по дороге меня собьет грузовик, и вы обе сможете свободно идти ко всем чертям без моего вмешательства. – Он взял свой дипломат и уже от дверей, повернувшись, добавил: – Ты сказала, что ты написала в Йейль, не так ли?– Да, я отказалась от своего места.– Знаешь, я вот что тебе скажу. Я не собираюсь оплачивать твое ученье где бы то ни было, кроме Йейля. Тебе это ясно, юная леди? Ты напиши им и позвони либо съезди туда и уладь с ними, иначе ты никуда не поедешь. Я не буду платить свои деньги за то, чтобы ты уехала и снова путалась с этим парнем.– Мы не будем… Я тебе сказала… Я обещаю. Я ведь сдержала свое обещание, не так ли? Если бы только ты выслушал… – заплакала Эмили.– Я тебе сказал: никакой платы за обучение. Надеюсь, тебе понятно. Тебе понятно? Эмили молча кивнула.– Замечательно. Ну и хватит об этом. Платы не будет. Ни пенни. Вот и все. И это твоих рук дело. Теперь дай мне выйти отсюда.Они стояли неподвижно, каждый за своим стулом, пока раздавался стук входных дверей и звук отъезжающего автомобиля, скрип его колес по гравию у дома и за поворотом.Линн снова села, Эмили тоже. По-видимому, им надо было все обсудить, но Линн была слишком расстроена, слишком взволнована, чтобы начать разговор. Эмили сидела, опустив голову и рассеянно постукивая серебряной ложечкой по столу. Звук этот был невыносим, и Линн не выдержала.– Прекрати, – сказала она более спокойно. – Ну вот, ты снова разожгла в доме пожар, не так ли?Это было отвратительно со стороны Эмили. Отвратительно.– Это все папа. Он неумолим, – ответила Эмили.– Нет, он просто подавлен. И не пытайся увильнуть от истинной причины. Отказаться от Йейля! После всех твоих усилий и наших надежд. Почему ты, по крайней мере, не была откровенна? Мы бы снова все обсудили. Это в самом деле – в самом деле неслыханно! Я тебе доверяла. А ты меня поставила в дурацкое положение. Нет, что я говорю? Не во мне дело, и не в нас с твоим отцом. Мы тут не имеем значения. Но ты? Что ты делаешь со своим будущим, ты, глупая, глупая, капризная, безмозглая девчонка!– Я не считаю себя глупой или безмозглой, мама. – Эмили говорила серьезным и разумным тоном, несмотря на слезы, которые она не вытирала и которые стекали из ее покрасневших глаз. – Мы хотим пожениться. Нет, не сейчас. Мы знаем, что пока слишком рано. Но мы действительно этого хотим, мама. Почему я об этом не говорила перед тем, как отказалась от Йейля? Потому, что ты прекрасно знаешь, что папа отговорил бы меня от того, что я сделала. Он такой властный, он всегда добивается того, чего хочет. О, как бы я хотела, чтобы наша семья была такая, как семья Харриса!Как это больно было слышать! Линн ничего так сильно не хотела, как устроить жизнь своих детей таким образом, чтобы они могли о ней вспоминать, как о счастливом детстве. И вот эта ее дочь, на лице и в душе которой она читала ее самые сокровенные желания, мечтает, чтобы они были «как семья Харриса»!– Да? А какие они? – без выражения спросила она Эмили.– Ну, мы сказали им о своих чувствах. Они не в восторге от нашего намерения вместе учиться в колледже, но они считают, что мы достаточно взрослые, чтобы совершать ошибки самостоятельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49