Грунтор, будучи сыном Земли, получил ее проклятье.
— Терпеть не могу, когда ты изъясняешься загадками. Немедленно объясни, что ты имеешь в виду.
— Грунтор обладает даром защитника и не может ему противиться. Ты наверняка это заметила: он охраняет тебя с тех самых пор, как мы встретились в аллее Истона. То же самое произошло и с Джо. И с Дитя Земли. И с солдатами-болгами, которых он поносит страшными словами и которых любит. На Серендаире было точно так же. И со мной все точно так же. Если он допустит кого-нибудь в свое сердце и жизнь, ему становится легче его защищать. Но здесь все, что связано с Землей, имеет отношение к вирму. Забота о твоем благополучии, учитывая, как ты мечешься по всему миру и доверяешь не тем и любишь совсем не тех, кого следует, когда-нибудь его убьет. А он не может этого допустить, понимая, какую боль его смерть причинит тебе. Он проклят, как Земля, подвергшаяся загрязнению. Она мчится сквозь эфир, куда, не знают даже сами боги, а в себе, в своем сердце, несет первое и последнее Спящее Дитя, чье пробуждение, возможно, грозит ее матери гибелью. За Землю, за Праматерь и за тебя Грунтор готов отдать жизнь.
Покачав головой, Рапсодия проверила, все ли у нее в порядке.
— Нет. Меня больше не нужно оберегать. Я могу сама за себя постоять. Грунтор знает это лучше других, он сам меня научил.
— Да, конечно. Но ты то и дело рискуешь жизнью. Если ты и дальше намерена вести себя в таком же духе, выбери по крайней мере достойную цель, чтобы, если ты умрешь, а вслед за тобой и Грунтор, это было не зря.
Рапсодия посмотрела ему в глаза и выдержала его прямой взгляд.
— И какую же цель ты считаешь достойной?
— Помочь болгам стать народом, превратиться в людей, пусть и необычной внешности.
— Я это сделала. Ты разрушил все мои начинания.
— Не все, — возразил король болгов и потер глаза. — Кроме того, то, что сейчас происходит, явление временное, если, конечно, нам удастся выжить после готовящегося на нас нападения. Также не следует забывать об объединении лиринов. Среди них ты будешь чувствовать себя в безопасности, хотя бы на время. Создание намерьенского альянса — пусть мне и не слишком нравится эта идея — может оказаться весьма полезным.
— И что же, по-твоему, я совершила недостойного?
Акмед засунул руку под плащ и достал флакон из гематита. Гладкий камень тускло засверкал в отблесках пламени, горящего в огненном колодце.
— Ты сочла необходимым спасти отродий демона, хотя мы все могли погибнуть. Крови одного из них было бы достаточно, остальных следовало просто прикончить. Но ты настаивала на своем и постоянно рисковала, чтобы их спасти.
— Мне казалось разумным собрать всю кровь, — пожав плечами, ответила Рапсодия, — чтобы облегчить тебе задачу. Если я не ошибаюсь, именно ты сказал, что почувствовать ф’дора — это все равно что вычленить аромат определенных духов в базарной толпе. Знаешь, Акмед, иногда ты напоминаешь мне Ракшаса: для тебя дети демона представляли собой источник крови, и не более того. А как насчет их бессмертных душ? По-моему, бесчеловечно использовать их для достижения собственных целей, а потом выбросить, как ненужную вещь. Если мы и в самом деле будем жить вечно или вроде того, я не хочу, чтобы меня мучила совесть. Думаю, и ты тоже.
Король болгов принялся расхаживать взад и вперед по усыпанному древним мусором полу сожженной пещеры.
— Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что такое «ничто», не знаешь, что значит «вечно». Ты никогда не была ничем. Ты родилась на ферме, была шлюхой, играла на лютне. Даже в самые трудные времена ты чего-то стоила — скота, денег, внимания. Возможно, тогда тебе казалось, будто это ничтожно мало, но ты имела свою нору, куда могла забраться, свое место в жизни. Ты думаешь, будто была никем, но ты ошибаешься, Рапсодия.
Рапсодия ухватилась рукой за его плащ. Король остановился и повернулся к ней лицом. Глядя ему в глаза, она заметила там выражение, которого никогда не видела раньше.
— Эмили, — проговорила она едва слышно. — Мои родные называли меня Эмили. Ты прав, Акмед, даже до того, как я познакомилась с тобой, я никогда не была пустым местом. Но и ты тоже. — Огонь у нее за спиной взвился к потолку, и Акмед заглянул в ее зеленые глаза, но уже в следующее мгновение огонь успокоился, и их снова окутали серые тени. — Я отняла у тебя имя Брат и дала новое совершенно случайно, но это не значит, что то, кем ты был, лишилось ценности.
Взгляд короля болгов стал еще более напряженным и таким пронзительным, что Рапсодия почувствовала боль. Он долго смотрел на нее, затем поднял голову и уставился на потрескавшийся потолок.
— Ты не первая изменила мое имя, — проговорил он так, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Мой наставник назвал меня Братом и сказал, что это имя отражает мою сущность — брат всем, родня никому. Если бы я следовал тому, чему он меня учил, выбрал дорогу, которую он для меня открыл, я бы использовал свой дар крови, как ты музыку, — стал бы целителем. Он тоже не считал меня пустым местом. — Акмед с горечью рассмеялся. — Похоже, я трачу свою жизнь на то, чтобы доказать, как сильно он во мне ошибся. Возможно, имя, получаемое нами при рождении, определяет наше будущее.
— Какое имя тебе дали при рождении? — Рапсодия задала этот вопрос с таким благоговением, что у Акмеда сжалось сердце.
— Айск — так меня назвали. Это значит слюна, яд, отброс, оскорбление, знак заразной болезни. — Он медленно выдохнул. — Представь себе, каково это — родиться болгом, но вот таким…
Акмед снял вуаль и показал ей одну сторону своего лица и шею, где кровеносные сосуды трепетали под темно-оливковой кожей, впитывая каждое слово, каждое ощущение, словно он весь превратился в сверхчувствительный орган, вздрагивающий даже от легкого прикосновения ее глаз.
— Ты только представь себе бесконечное презрение, хмурые, исполненные страха взгляды, молчание и нежелание находиться рядом. Довольно долго я считал, что злые духи смотрят на меня и радуются. Если бы я знал, что такое смерть, я нашел бы способ добраться до нее, вдохнуть ее и покинуть мир. Я знаю, что значит быть ничем, Рапсодия, — меньше, чем ничем. Мне не нужна твоя жалость, я только хочу, чтобы ты знала: возможно, я понимаю детей демона лучше, чем ты.
Рапсодия покачала головой, и ее огненные локоны словно бы осветили темную пещеру, на них заиграли отблески пламени вечного источника. Она мягко провела рукой по плечу Акмеда и коснулась пальцами щеки.
— Они же не знали, что ты наполовину дракианин. А если бы и знали, ничего бы не изменилось. Они не смогли бы понять, как это важно. Болгам, твоим подданным, тоже ничего не известно о твоем происхождении. Только ты, Грунтор и я знаем правду. Да еще Элендра, но она не меньше нас мечтает расправиться с демоном. Твоя тайна спасет нас и мир, ставший для нас новым домом. Не важно, что думали болги, давая тебе имя. Ты никогда не был никем, даже тогда.
Акмед медленно вдохнул воздух.
— Я стал надеждой святого человека. Он попытался сделать меня целителем. Посмотри, что получилось из его прекрасных намерений, а ведь во мне нет ни капли крови демона. Приближающаяся война будет ужасной. Но страшнее всего то, что я не хочу ее предотвращать. Многие жители Роланда и Сорболда отдадут жизнь за ненависть к болгам, а мне все равно — меня интересует только справедливость. Болги тоже будут погибать. Прибавь это к тому, что выстрадали Грунтор, и ты, и Спящее Дитя, и все дети демона, да и многие другие. Что дали мне его уроки? Кого я исцелил в своей жизни? Спас ли хотя бы одного человека?
— Ты не можешь винить себя за то, что происходит.
— В таком случае зачем я вообще живу? — Акмед погрузился в молчание.
— А кого ты хотел спасти?
Еще не успев договорить, Рапсодия почувствовала, как в нем открывается дверь, к которой она так боялась приблизиться.
Глубоко под землей, среди руин сокровищницы Гвиллиама, так и не увидевшей никаких сокровищ, держа в руках кровь ф’дора, которая могла им завладеть, и зная о существовании Искателей, Акмед посмотрел на Рапсодию, только что спавшую рядом с Дитя Земли, отдохнувшую, но еще не готовую к новым испытаниям. Она стояла перед ним, а он любовался ее шелковистыми волосами, сияние которых разогнало горечь воспоминаний, боль и отчаяние, затем тяжело вздохнул, стараясь не думать о равнодушном прикосновении ее пальцев к своей коже, взял руку Рапсодии, поцеловал и сжал в своих.
— Только одного человека. Он из числа тех, кто не знает, что нуждается в спасении, — ответил он. — Как, впрочем, и мир вокруг него. В этом мы с тобой похожи гораздо больше, чем можно подумать, взглянув на нас. Мы с тобой как две стороны одной монеты, Рапсодия.
— Ну, если мы с тобой монета, значит, имеем ценность. — Она взяла плащ и заплечную сумку. — Мне пора. Я буду посылать тебе сообщения всякий раз, когда у меня появится возможность. Но прежде чем я уйду, ответь мне на один вопрос.
Акмед кивнул.
— Что ты пытаешься мне сказать с тех самых пор, как появился здесь?
— Останься в живых.
Рапсодия сжала его пальцы, и тепло ее руки проникло сквозь кожаную перчатку.
— Я не собираюсь умирать. Но цель моей жизни остаться в живых не ради Грунтора — или тебя.
Она выпустила его руку и, наклонившись, чтобы поцеловать Спящее Дитя в лоб, услышала его слова:
— Тогда живи ради себя самой.
Когда она обернулась, он уже ушел.
55
Окутанный мраком и тишиной подземного лабиринта, Акмед осторожно открыл флакон из гематита и исследовал содержимое, почувствовав его прикосновение к своей коже и легким.
Сначала его удивило отсутствие запаха. Он знал, как пахнет ф’дор — отвратительная вонь горящей плоти, — и приготовился к этому. Но на самом деле он ощутил лишь едва различимый аромат камня. Гематит, который, по словам Рапсодии, был серебристо-черным, когда его отдала ей леди Роуэн, покрыли зеленые и коричневые полосы, ядовитая кровь въелась в камень, лишив его первозданного цвета. Возможно, флакону передались и все качества демонической крови. Акмед решил, что, когда ритуал будет завершен, он уничтожит флакон в самой горячей кузнице.
Он закрыл горлышко флакона пальцем, затем перевернул его — на кончике осталась капля черной крови. Даже прикосновение к ней обожгло кожу, пробудило ненависть, которую его народ испытывал к ф’дорам.
Кровь демона, густая и темная, испускала эманации зла, даже тусклый свет не проникал сквозь нее, что нисколько не удивило Акмеда, ведь в коридорах царил почти непроницаемый мрак. Неожиданно все его существо пронзило глухое гудение. Зло, наполнявшее одну только каплю, казалось осязаемым. Неизвестно, как оно повлияет на человека, чье сердце на протяжении многих лет склонялось к убийству, а не к милосердию.
Словно издалека, до Акмеда донесся голос, произносивший заклинание, резкий, грубый, окутанный языками пламени.
Акмед снова посмотрел на каплю крови. А вдруг вместо того, чтобы стать для него инструментом мщения, она подчинит его себе? Главная опасность заключалась в том, что, прежде чем он успеет настроиться на ее вибрации и научится их различать, она может его поглотить. Вдруг ее запах сольется с его собственным и он будет ощущать ее всего лишь как легкий ветерок, разгуливающий по комнате, и не сумеет почувствовать присутствие демона?
Акмед заставил себя прогнать страх.
Пора.
Он очень осторожно вдохнул аромат крови, а затем плеснул себе в ноздри, попробовал ее вкус, размазал несколько капель по щекам, втер в поры, чтобы получше запомнить.
Сердце судорожно забилось у него в груди, кожу начало покалывать. Его собственная кровь быстрее побежала по жилам, и его бросило в жар. Тогда он нанес кровь на кожу, на переплетение чувствительных нервных окончаний, обезобразивших, по меркам людей да и болгов, его шею и грудь, и, не в силах сдержаться, хрипло вскрикнул от боли.
Когда первый шок прошел, Акмед понял, что снова контролирует себя. Он стоял обнаженный в самом центре Руки — измазанное кровью с ног до головы привидение, замершее на каменной ладони. Он чувствовал горьковатый дымный вкус крови демона, от которого его мутило, но тем не менее заставил себя плюнуть в пустой флакон, чтобы смыть последние капли сути ф’дора и нанести их на внутреннюю поверхность губ.
Наконец, когда вся кровь демона стала частью его самого, он закрыл глаза и прислушался к биению своего сердца, которое должно было уловить голос сердца демона и привести к нему Акмеда. Между ударами он обратился к нему — к своей жертве, брату по крови.
— На моих руках твоя кровь, скоро наступит день, когда она вновь обагрит мои пальцы.
Ряса, которую принесла Рапсодия, лежала рядом с ним. Акмед очень медленно наклонился и поднял ее, это простое движение отняло у него все силы без остатка. Пятно крови на ней было чужим и не встретило в нем никакого отзвука. Тогда Акмед отбросил рясу. Он оказался прав: Каддир не являлся вместилищем демона. Он закрыл глаза и заставил кровь демона как можно глубже проникнуть в свою кожу.
Он не знал, сколько прошло времени. Час, может быть, пять, пока кровь высыхала, а он старался остаться самим собой, сражаясь с чудовищем, которое впустил в себя. Он чувствовал присутствие каждого из детей, чья кровь слилась в единое целое, наполнив флакон. И будь он порождением зла, он мог быть дать жизнь новому Ракшасу. Он почувствовал прикосновение горячего песка вокруг Энтаденина и прихваченной морозом глины Хинтервольда, запах тирианских сосен, аромат оранжевых опилок с арены, которой никогда не видел, — и все это в окружении языков черного пламени.
Когда он вдохнул полной грудью и понял, что этот вдох полностью принадлежит ему, а высохшая кровь превратилась в красную пыль, он пришел в себя и услышал звук приближающихся шагов.
За пределами его поля зрения собирались Искатели.
Акмед в изнеможении присел на корточки и потянулся к охотничьему ножу, но колени у него подогнулись, и он повалился вперед, ободрав ладони до крови. Он был безумно слаб, он не помнил, чтобы когда-либо был так слаб и беззащитен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107