Ты всегда был помешанным, что-то бредил о потерянной подруге, надоедал Энвин дурацкими вопросами… Как только я понял, что ты отдал сердце Рапсодии, мне пришлось предпринять шаги, чтобы напомнить тебе об ответственности, которая важнее жара чресл. Ты должен выбрать супругу, которая будет не только твоей партнершей в любовных играх, но и сможет произвести на свет наследника. И почти наверняка умрет, как это произошло с моей женой и твоей матерью. Твой ребенок будет драконом еще в большей степени, чем ты сам, так что шансы его матери невелики. Если твоя мать не сумела выжить, когда появился на свет ты, как ты думаешь, что произойдет с твоей супругой? Ты обвиняешь меня в том, что я тебя ненавижу. Как глупо с твоей стороны! Я не хочу, чтобы ты страдал. Если бы королева лиринов приняла мое предложение, я не испытал бы такой страшной боли, беспомощно глядя, как умирает Синрон, но жизнь сложилась именно так, как сложилась. Я стоял и с ужасом и скорбью смотрел в лицо той, что должна была стать величайшей радостью всей моей жизни. И я не хочу, чтобы ты повторил мою ошибку, не хочу, чтобы наш мир потерял Рапсодию. Утратив ее, ты не сможешь быть достойным правителем своего народа, наступят мрачные времена. Поэтому ударь меня, если это поможет тебе выместить твое разочарование и злость, но правда состоит в том, что я пытался избавить тебя от боли, которую ты не сможешь перенести.
Когда Ллаурон замолчал, наступила тишина; казалось, в комнате стало нечем дышать. Отец медленно повернулся, чтобы взглянуть на своего сына, застывшего посреди кабинета. Ллаурон сделал шаг к нему и увидел, что Эши расслабился — справился с обуревавшими его чувствами.
— Что ж, значит, у нас не будет детей, — проговорил Эши, и его голос был полон печали и облегчения. — Рапсодия усыновляет всех детей, которые встречаются на ее пути и нуждаются в заботе. Она не останется без ребенка. В нашей жизни будет достаточно любви и без собственных детей.
— Ты и сам прекрасно знаешь, что это невозможно, — холодно возразил Ллаурон. — Ты обязан иметь наследника, в жилах которого будет течь твоя кровь. Разве сможет человек ненамерьенского происхождения править намерьенами? Ты происходишь из рода Маквита, в твоих жилах течет кровь сереннских королей, а с драконами ты связан через стихии. Кто еще сумеет позаботиться о том, чтобы намерьены жили в мире? Кто другой способен исправить зло, причиненное твоими бабушкой и дедушкой?
Эши почувствовал, как его охватывает облегчение.
— Мэнвин.
— Что?
— Мэнвин четко и ясно сказала мне, что моя мать умерла, когда на свет появился я, но потом добавила, что мать моих детей не умрет, когда будет их рожать. Она в безопасности, отец. Рапсодия не умрет. Так сказала прорицательница.
Ллаурон задумался.
— А откуда ты знаешь, что она имела в виду Рапсодию?
Гнев засверкал в глазах Эши.
— Потому что другой жены у меня не будет. Никакая другая женщина не будет вынашивать моих детей. Рапсодии ничего не грозит.
Ллаурон вздохнул.
— У меня осталось совсем немного времени, которое я могу провести рядом с тобой, Гвидион, поэтому я постараюсь особенно тщательно сформулировать мои последние советы. Надеюсь, ты обратишь на них внимание. Остерегайся пророчеств, они не всегда оказываются тем, чем кажутся. Преимущества, которые можно получить от знания Будущего, часто не стоят опасности неправильной его интерпретации.
— Спасибо за совет. Сейчас я намерен откинуть капюшон, выйти из тени страха и взять то, что принадлежит мне по праву.
— Хорошо, просто отлично. — Ллаурон потер руки, словно пытался их согреть. — Очень разумно. Я рад, что ты наконец принял свою судьбу.
Эши улыбнулся под капюшоном.
— Я имел в виду совсем другое. Речь идет о том, что по праву принадлежит мне, — о моей жизни, отец. Я слишком долго делал то, что хотелось другим. Я постараюсь исполнить свой долг и предначертание судьбы, сделав Рапсодию своей женой и королевой намерьенов. Не могу представить себе, кто подходит на эту роль лучше, чем она. Да ты и сам так думаешь.
Ллаурон вздохнул.
— Ты прав, я действительно это говорил. Ладно, хочу лишь еще раз тебя предупредить: помни о бабушке и дедушке. Никогда не поднимай на нее руку и не допускай, чтобы личные ссоры привели к страданиям твоих подданных.
— Конечно нет. — И хотя лицо Эши скрывал капюшон, Ллаурон видел, как оскорблен его сын.
— Очень хорошо. Тогда, раз уж ты принял решение, я хочу тебя благословить — времени остается слишком мало.
Эши разинул рот.
— Я не понял?
Ллаурон улыбнулся, но в его голосе появилось раздражение.
— Перестань, Гвидион, не стоит портить отцу столь важный момент. Опустись на колени.
Эши встал на колени, и Ллаурон положил ладонь на его медные кудри. В глазах жреца появилась печаль.
— Будь счастлив. И береги ее.
Эши ждал, но Ллаурон молчал.
— И все? — спросил Эши. — И никаких наставлений?
Ллаурон засмеялся.
— Нет, наставлений не будет. Я же сказал тебе, что у меня мало времени. К тому же когда слов слишком много, в них тонет смысл. Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив, и, если ты поступишь так, как я тебе советую, все в твоей жизни будет прекрасно. А теперь давай выпьем бренди. Я буду особенно жалеть об этом аспекте человеческого бытия. Что может быть лучше глотка золотистого эликсира?
Эши подошел к шкафчику, и как раз в этот момент теплый закатный свет, отразившись от оконных стекол, упал на пол.
— Знаешь, отец, когда ты станешь драконом, тебе вовсе не обязательно вести трезвый образ жизни. Я знаю отличное местечко, где можно установить большое корыто. Ты сможешь изредка прихлебывать оттуда.
— Варвар.
Стоящие снаружи стражники услышали смех и вздохнули.
37
Хагфорт
Джеральд Оуэн, гофмейстер Хагфорта, проходил мимо библиотеки, направляясь в спальню, чтобы лечь спать.
И хотя двойные двери были закрыты, из-под них подуло ледяным ветром. Джеральд остановился и приложил ладонь к створке из красного дерева — она оказалась холодной.
«Возможно, герцог еще не ложился», — подумал он, но тут же отбросил эту мысль. Лорд Стивен отошел ко сну несколько часов назад, поскольку хотел как следует отдохнуть: с утра он намеревался проверить ход работ по восстановлению бараков и крепостных стен. Джеральд распахнул двери.
Порыв холодного ветра ударил ему в лицо. Хотя Джеральд не был стариком, его лучшие годы остались далеко позади и он страдал от болей, преследовавших его отца на закате жизни. Как и отец, Джеральд никогда не жаловался, полагая, что каждый новый приступ следует встречать молча, с достоинством, чтобы не отвлекать герцога или работавшую под его началом прислугу. Впрочем, такого же отношения к делу он требовал и от всех слуг.
Огромное темное помещение было испещрено полосами тени и света, отражавшегося от снега и падавшего внутрь через оконные проемы. Беснующиеся тени метались по мебели в такт с порывами ледяного ветра, который, врываясь в замок, развевал шторы над открытой балконной дверью. Камин давно погас, не осталось ни одного тлеющего уголька.
Джеральд вошел в библиотеку и аккуратно прикрыл за собой двери. Вой ветра слегка стих, шторы успокоились, лишь легкий шелест ткани напоминал об их существовании. Джеральд пересек комнату, мягко ступая по толстым коврам, устилавшим гладкий мраморный пол.
Он выглянул на балкон. Каменные скамейки и широкие перила, украшенные изящным орнаментом, покрывало несколько дюймов нетронутого снега. Однако на полу балкона осталось множество мелких следов, похожих на отпечатки лап котенка. На балконе никого не было.
Прикрыв ладонями уши, Джеральд вышел на улицу и подошел к перилам, собираясь посмотреть, что творится под балконом. Снег, толстым слоем лежавший на вечнозеленых деревьях и внизу во дворе, оставался совершенно нетронутым, поверх него образовалась корка наста, на которой поблескивали кристаллики льда. Убедившись в том, что с балкона никто не падал, гофмейстер поспешил вернуться в библиотеку, плотно прикрыл распахнутые двери и запер их на ключ. Вой ветра стал заметно слабее.
Джеральд Оуэн вынул носовой платок, медленно наклонился и стер снежинки, попавшие в комнату, пока дверь была распахнута.
Он отряхивал руки, стоя посреди библиотеки, и тут заметил белую тень, чуть более плотную, чем все остальные. Она, съежившись, сидела на полу возле шкафа и дрожала.
Джеральд медленно направился к маленькой фигурке. В темноте ее огромные глаза казались еще больше, светло-каштановые волосы волнами спадали на худенькие плечи. Руки женщины сжимали холщовый мешочек, на полу стоял графин с бренди, оставленный герцогом, на коленях она держала бокал.
— Розелла?
Услышав свое имя, женщина в белой ночной сорочке испуганно посмотрела в его сторону, а затем ее взгляд заметался по комнате. На мгновение он задержался на лице Джеральда, а затем вновь продолжил свой безумный бег, словно преследуя летающие по комнате невидимые снежинки. Джеральд пошел вперед еще медленнее.
Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, гувернантка начала быстро, негромко говорить:
— Я правда люблю детей, сэр, я люблю и их, и герцога, конечно, ему я предана навечно. И он их любит. Я всех люблю и готова умереть за любого из них, поверьте мне, сэр, я умру за них. Я люблю детей.
Джеральд присел рядом с ней на корточки и протянул к ней руку, но девушка отшатнулась от него. Тогда гофмейстер убрал руку и заговорил с ней как можно спокойнее:
— Конечно, Розелла, как и все мы. Никто не ставит под сомнение твою верность лорду Стивену или детям.
Взгляд Розеллы остановился на его лице, и Джеральд увидел, что в нем горит безумие.
— Да, я их всех люблю, — повторила она.
— Да, да, конечно.
— Я люблю их.
— Я знаю.
За окном громко завыл ветер. Темные глаза Розеллы испуганно распахнулись, и она начала всхлипывать, как обиженный ребенок.
Джеральд вновь протянул к ней руку, но Розелла съежилась, не желая его прикосновения.
— Все в порядке, Розелла, — успокаивающе сказал гофмейстер. — Все в порядке.
Гувернантка принялась бормотать что-то неразборчивое. Джеральду удалось перехватить ее взгляд: глаза Розеллы затуманились, будто их припорошило белыми хлопьями снега.
— Герцог, — залепетала она, — герцог.
Джеральд Оуэн долго сидел рядом с ней на корточках, не обращая внимания на боль в коленях и спине, дожидаясь, пока Розелла перестанет бормотать. Боясь напугать Девушку, он осторожно выпрямился и отступил на шаг.
— Розелла?
— Герцог, — прошептала она.
На ее лице появился такой ужас, что сердце Джеральда сжалось.
— Я схожу за ним, — сказал он. — Не двигайся, Розелла.
Едва дверь за управляющим закрылась, как голос, который принес ветер, стал громче:
«Сейчас, Розелла».
Он уже долгие часы ревел у нее в ушах, заставляя исполнить свою волю, бранил за глупость и неумение. Теперь он больше не грозил, а лишь тихо шептал из темноты, сгустившейся за закрытыми окнами.
«Сейчас, Розелла».
Лицо гувернантки стало суровым, дрожь прекратилась. Боль в ногах, замерзших, пока она стояла на краю балкона, постепенно притупилась и исчезла.
Она встала и подошла к буфету. Тяжелая пробка от графина соскользнула по подолу ее ночной сорочки на пол и, вращаясь, закатилась под стол. Маленький осколок стекла остался лежать на том месте, куда упала пробка, мерцая в призрачном свете.
Розелла взяла хрустальный бокал и подняла его так, что на нем заиграл отраженный от снега свет. Казалось, в бокале плавает жидкое лунное сияние.
«Сейчас, Розелла».
Она поставила бокал на полку, потянула за шнурок и развязала мешочек, который сжимала в руках, медленно высыпала в бокал его содержимое и налила густой ароматный бренди из стоящего рядом графина. Будто во сне, Розелла вращала бокал, наблюдая, как растворяется порошок, а затем поднесла бокал к губам.
«Сейчас, Розелла».
Она приготовилась сделать глоток.
— Если ты любишь меня или моих детей, остановись.
Розелла резко повернулась. Перед ней стоял лорд Стивен в ночной рубашке, в льющемся из коридора свете она заметила у него за спиной Джеральда Оуэна.
— Отдай бокал.
— Милорд…
— Немедленно, Розелла.
Слова ее любимого господина разбили чары терзавшего ее голоса. Она протянула к Стивену дрожащую руку с бокалом.
Стивен взял хрустальный сосуд, мягко разжал пальцы Розеллы, а затем подошел к холодному камину и швырнул бокал на остывшие камни, после чего вернулся к буфету.
— Кто дал тебе яд, Розелла?
Губы Розеллы дрожали, но ее взгляд прояснился.
— Я не знаю, милорд.
— Ты не знаешь?
— Простите меня, милорд, — прошептала она, — но я не могу вспомнить.
Стивен почувствовал, как екнуло его сердце. Слова были все те же, он уже слышал их раньше. Они сорвались с губ лиринского солдата, перед тем как палач затянул на его шее веревку. Лирина поймали вместе с его отрядом, когда он перерезал горло жене Стивена. Уже находясь в руках людей Стивена, он все еще продолжал сжимать рукоять кинжала, даже не пытаясь спастись.
«Почему? — спросил Стивен лирина перед казнью. Сердце герцога разрывалось от боли утраты. — Скажи мне, почему?»
«Я не знаю, милорд».
«Кто отдал приказ?»
«Я… я не помню».
То же самое повторяли все остальные солдаты, которых повесили в тот день, даже последний, которому предложили жизнь в обмен на информацию.
«Я не помню, простите, милорд».
Солдаты армии Сорболда, атаковавшие обитателей Роланда во время зимнего карнавала, стояли, бессмысленно глядя на дымящиеся руины сожженных домов.
«Почему?»
«Я… я не знаю, милорд».
«Кто отдал приказ?»
«Я не помню».
Маленькую женщину, съежившуюся под его взглядом, сотрясала крупная дрожь. Стивен посмотрел ей в глаза, наполненные ужасом и неуверенностью, и на мгновение почувствовал, что смотрит прямо в ее сердце. Он обнял девушку.
— Все в порядке, Розелла, — наконец сказал он. — Все хорошо.
Стивен жестом приказал Джеральду Оуэну открыть дверь, и в библиотеку вошли двое стражников, ждавших в коридоре.
— Отведите ее в башню, — распорядился Стивен. — Ей там должно быть удобно, не нужно относиться к ней как к пленнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107