И к чему выбирать такое экстравагантное место встречи? Ладно, завтра это выяснится. Разумеется, он пойдет к вечерней службе. Это будет его вторым посещением церкви, в последний раз он там был на свадьбе у Тимоти. Да, Тим…
Норман вздохнул, потом выдвинул ящик стола и положил туда бумаги, с которыми он работал, затем закрыл ящик на ключ, висевший у него на цепочке от часов, и заодно посмотрел на часы.
Десять сорок пять. На улице его должен был ожидать экипаж. Ночной сторож выпустил его из здания. Выйдя на улицу, Норман увидел стоявшего у кареты кучера. Норман без слов кивнул ему в знак приветствия, ему не хотелось ни с кем разговаривать.
– Домой, сэр?
Банкир задумался. Боже, как же ему хотелось выспаться! Два безумных дня брали свое, но он покачал головой.
– Не сразу, я должен еще заехать к мистеру Тимоти.
– Хорошо, сэр.
До Бэзил-стрит было недалеко. Через десять минут они остановились у дома Тимоти. Двери Норману открыл Харткорт.
– Мистер Чарльз был здесь недавно, но уже ушел. Доктор наверху.
– Да, спасибо.
Норман не стал дожидаться, пока дворецкий проводит его и поднялся по ступеням сам, затем без стука зашел в спальню Тима. По одну сторону кровати стояла сиделка, а по другую – врач.
Мисс Дансер, насколько позволила ее внушительная фигура, изобразила что-то вроде книксена.
– Добрый вечер, сэр.
Потом она обратилась к незнакомому Норману доктору с разъяснениями.
– Отец этого джентльмена. Он уже был здесь сегодня, До того как вы пришли.
На это доктор лишь кивнул и воздержался от каких-либо объяснений. Его внимание было сконцентрировано на больном. Норман видел, как он приставлял стетоскоп к груди, ощупал живот, натренированным движением большого пальца открывал и закрывал веки Тимоти.
– Что вы можете сказать? – спросил Норман.
Доктор поднял голову.
– Никаких изменений. Вообще никаких.
– Что это означает?
Хотя уже примерно знал, что это означало. Чарльз уже успел ему сказать, когда они встретились сегодня на несколько минут и объяснить, как все произошло. Во всяком случае, версию того, как все это произошло. Норман не тешил себя иллюзиями, что ему была представлена вся цепь событий и поступков от начала и до конца. От него не ушло чувство вины, застывшее в глазах сына. Но на детальные расспросы времени не было, Чарльз, сославшись на срочную встречу, исчез, пообещав заехать к Тиму домой, когда освободится.
– Что означает это отсутствие изменений? – повторил он свой вопрос.
Норману было необходимо услышать оценку состояния Тима из уст врача.
– Это означает именно отсутствие изменений. Ваш сын не подает признаков выхода из коматозного состояния.
– И как долго это может продолжаться?
Доктор в упор посмотрел на Нормана. Ему было нелегко произнести эти слова, но они все же прозвучали.
– Возможно, несколько лет. Такие случаи бывали.
– Проклятье, – тихо вымолвил Норман. – А есть ли этому какая-то альтернатива?
– Он может умереть. Паралич может прогрессировать и охватить сердце или легкие. Такие случаи тоже известны.
– Понимаю. А насколько высока или, если хотите, низка вероятность того, что он поправится? Сможет ли он через несколько дней прийти в себя?
– Не похоже. По моему мнению, шансов на это никаких.
– Вы достаточно искренни, доктор.
– Вы бы предпочли, чтобы я был неискренним?
– Ни в коем случае.
Еще раз взглянув на сына, Норман повернулся и вышел из спальни.
15
Холмы вблизи Сан-Хуана
7 часов вечера
В крошечной келье сестры Магдалины ощущался какой-то необычный запах, он не был неприятным, но не поддавался определению. Епископ звучно потянул носом, но не мог соотнести этот запах ни с чем. Он склонился над лежащей монахиней. Мать-настоятельница приблизила свечу, чтобы Его Преосвященство мог лучше видеть.
Магдалина, одетая в сутану, вытянувшись лежала на узком соломенном тюфяке, постеленном на каменной плите. И епископ, и мать-настоятельница пристально смотрели на нее. Ее вполне можно было принять за покойницу – настолько неподвижной была эта темная фигура. Мать-настоятельница перекрестясь забормотала молитву. Сестра Магдалина открыла глаза и щурясь от непривычно яркого света свечи, стала подниматься.
– Ваше Преосвященство, я не знала…
Епископ жестом успокоил ее:
– Пожалуйста, лежите, вам нельзя вставать, лежите. Мне сообщили, что вы очень больны, дитя мое.
– Нет, нет, я не больна. Дело в том, что…
– Вне сомнения, больны. Вы поступили крайне неразумно, позволив вашему здоровью так сильно расстроиться. Мать-настоятельница сообщила мне, что вы отказываетесь от пищи, но таких обетов вы не давали, сестра.
– Ваш голос я слышу издалека. Он кажется мне голосом Бога, – бормотала Магдалина. – Я все время слышу его голос. И, кроме того…
– И, кроме того, вы осерчали на меня за то, что я не позволил вам ходить по острову и будоражить люд, вызывать панику. И в отместку мне вы решили заморить себя голодом.
– Не осудите меня, Ваше Преосвященство, но вы не поняли меня. Я лишь желаю совершить то, к чему призывал меня Господь наш. Я лишь выполняю его волю.
– Его воля, прежде всего, это выполнение обета послушания, который мне вы давали.
Лицо Магдалины, хоть и страшно исхудавшее, не утратило своей красоты. Теперь оно исказилось гримасой боли.
– Тайна, разрывающая душу мою, живет во мне, – исповедовалась она. – Если тот голос, который я слышу, голос Бога и, если обеты мои – Богу, то как они могут соперничать?
Епископ понимал, что монахиня – не единственная, кто мучается от подобной проблемы – веками многие святые, мужчины и женщины, стояли перед этой дилеммой. Он хорошо понимал и то, что, как правило, святые в их общении со Всевышним перескакивали через католическую иерархию. Но он не собирается говорить об этом Магдалине.
– Вы должны избавиться от этих мыслей и поступать так, как велю я, дитя мое. Лишь тогда, когда вы почитаете ваши обеты, вы пребудете в покое. А теперь я желаю, чтобы вы покинули вашу келью и перебрались бы в обитель, чтобы мать-настоятельница смогла позаботиться о вас. Вы должны отдыхать и съедать все, что вам предложат.
Магдалина восприняла лишь первое его распоряжение.
– Оставить келью?! Нет, Ваше Преосвященство, умоляю вас. Не требуйте от меня…
– Это совсем ненадолго. Лишь до тех пор, пока вы не поправитесь. Потом посмотрим.
– Я не в силах это сделать! И пусть Бог и Пресвятая Богородица будут тому судьями. Я могу оставить это место лишь для того, чтобы пойти к людям и предупредить их о том, что должно случиться. Господь наш постоянно повторяет это мне.
Монахиня умоляюще смотрела на стоявших перед ней пожилую женщину, облеченную такой большой властью здесь, в обители, и епископа, олицетворявшего всю Святую Церковь:
– Пожалуйста, – молила Магдалина.
– Мы будем хорошо заботиться о тебе, сестра, – пообещала мать-настоятельница. – Ты ведь знаешь как все тебя здесь любят.
Глаза Магдалины потемнели, чувствовалось, каких мук стоили ей эти мольбы.
– Умоляю вас, Ваше Преосвященство, – шептала она. – Выслушайте мою исповедь.
Епископ кивнул. Он был не вправе отказываться. Это было бы чудовищным кощунством и нарушением догматов святой церкви. Услышав это, мать-настоятельница сразу же поставила свечу на грубый деревянный стол подле ложа Магдалины.
– Я буду рядом, если понадоблюсь вам, Ваше Преосвященство, – и покинула келью.
Магдалина знала, что настоятельница сразу уйдет, стоит ей упомянуть о таинстве покаяния. Так предписывалось каноническими законами. Исповедь была делом двоих: кающегося и исповедника.
Епископ извлек из складок рясы короткую узкую епитрахиль, которую он, как и большинство пасторов, носил с собой. Это была святая святых его полномочий – отправления таинств. Епитрахиль была атласной, двухсторонней, малиновая с одной стороны и белая – с другой. Его Преосвященство приложился к ней губами, а затем стал обертывать ее вокруг шеи.
– Обождите, – раздался шепот Магдалины.
– Слушаю вас?
– Прежде чем я начну исповедоваться, мне хотелось бы сказать вам нечто важное.
Епископ молча ждал с епитрахилью в руках.
– Я хотела поговорить с вами о Конче.
Вот, наконец, это было сказано. Он надеялся, что суд над ним будет вершить лишь Господь на небесах. Он всегда надеялся на отсрочку. Сердце епископа заколотилось, его прошиб пот, но голос был по-прежнему холодный и отрешенный.
– О моей домоправительнице? А что вы хотите мне сказать о ней?
– Вы не должны страшиться, – просто сказала Магдалина.
Ему показалось, что он чего-то не расслышал, чего-то недопонимал. Он наклонился к Магдалине:
– Что? Что вы сказали?
– Я сказала, что вы не должны пребывать в страхе. Ваш грех, небольшой грех останется между Богом и вами. И никому больше не дано узнать о нем. Ни в вашей земной жизни, ни в ее. Господь наш очень снисходителен к нашим слабостям, Ваше Преосвященство. Он способен видеть, как мы одиноки в этом мире и простить причины всех наших страхов.
– Но вы, – шептал он, понимая, что отрицать что-то бессмысленно, – вы ведь знаете об этом моем грехе.
– Мне об этом было сказано лишь в эти последние дни, и я желаю вас успокоить.
– Как в последние дни? В последние дни чего? – епископа вновь пронзил страх.
– В последние дни моей жизни.
– Но вы же еще молодая женщина. И они могут стать последними лишь по вашей собственной воле. А желать этого – означает грех. И вы об этом отлично знаете.
– Это не моя воля, а Всевышнего.
– Как может случиться, что Бог желал, чтобы вы уморили себя голодом? – несмотря на смирение, которое полагалось бы ему чувствовать от ее присутствия, несмотря на то, что он ни на йоту не сомневался в ее святости, в голосе епископа слышалось раздражение.
– Вы должны питаться. Тела наши – чудесный храм, обиталище Духа Святого. Мы должны заботиться о нем.
– Да, Ваше Преосвященство. Но так лишь до тех пор, пока Бог не решит иначе.
Сестра Магдалина слегка приподнялась и принялась шарить в простынях. После недолгих поисков в ее руках оказался кусок белого полотна, очевидно, носовой платок. Магдалина наклонилась к свече и осветила его.
– Взгляните, Ваше Преосвященство, прошу вас.
Он взглянул на платок и, увидев темно-красные пятна, отпрянул:
– Кровь!
– Да, Ваше Преосвященство, я уже две недели кашляю кровью. Из-за этого не могу есть… Ваше Преосвященство, я не в состоянии принимать твердую пищу, лишь немного жидкости.
Епископ перекрестился.
– Матерь Божья, в таком случае ваш переход в обитель еще более необходим, вы нуждаетесь в постоянном уходе.
Магдалина отрицательно покачала головой.
– Нет, в этом уже нет надобности. Здесь со мной всегда Господь наш. И большего мне не нужно. Кроме разве что…
– Разве что?
– Кроме двух вещей, о которых я вас хотела бы попросить. Скажите мне.
– Надо как-то предупредить тех людей, которым грозит опасность…
– Понимаю. Это все связано с американцами. Ходят слухи, что они скоро окажутся на острове, – признался епископ. – Они уже заняли Кубу и вполне логично предположить, что они не оставят в покое и Пуэрто-Рико.
– Но кровавой бойни быть не должно, ее нельзя допустить.
Он помедлил, сосредоточенно раздумывая.
– Я, конечно, могу поговорить с некоторыми людьми. Нет, это не политики, среди них нет официальных лидеров, но это люди, обладающие определенным влиянием на народные массы. Может быть…
– Да! – воскликнула она. – Это прекрасная идея, Они к вам прислушаются.
– Не исключено, что прислушаются, – не без самодовольства признался епископ. – Несколько недель назад, когда вы впервые об этом упомянули, в самом деле, раздавались всякого рода лихие призывы противостоять американцам. Но к сегодняшнему дню люди стали на это смотреть гораздо реалистичнее, трезвее. Я торжественно могу заверить вас, что попытаюсь сделать все, что в моих силах, – пообещал он. – Но, сестра, вы сказали, что просите меня о двух вещах. Что же второе?
– Это человек по имени Майкл Кэррен, – без всяких колебаний произнесла сестра Магдалина. – Я должна его увидеть еще раз перед тем, как умру. Я должна сказать очень важное для него. Вы сможете прислать его ко мне?
– Я попытаюсь и это сделать для вас. Не думаю, чтобы это составит труда – сеньор Кэррен очень живо вами интересуется.
Сестра Магдалина улыбнулась.
– Благодарю вас, Ваше Преосвященство. Да вознаградит Господь вашу доброту. А теперь простите меня… – Она показала на епитрахиль.
Епископ набросил его и опустился на колени подле каменной плиты. Магдалина перекрестилась и начала исповедоваться:
– Отпусти мне грехи мои, отец…
Десять минут спустя епископ со свечой в руке вышел из кельи в маленькую темноватую прихожую, где его ожидала мать-настоятельница. Очень недолго они о чем-то совещались, после чего он дал ей какие-то указания. Когда он говорил с пожилой монахиней, он ни на секунду не забывал о том запахе, который ощутил в келье у сестры Магдалины. Он, наконец, вспомнил, что это такое. Вблизи на было ни одного цветка, но в келье стоял отчетливый запах роз.
Понсе
Одиннадцать тридцать вечера
Майкл стоял на главной улице города, ругая себя за то, что, поддавшись какому-то непонятному импульсу, приехал сюда. Он ждал в Агвадилье на железнодорожной станции поезда в Сан-Хуан, когда к платформе подошел еще один, который шел в противоположном направлении во второй по величине город острова, расположенный на его южном берегу. Ему потребовалось не больше пяти секунд, чтобы принять решение и сесть в этот поезд, и теперь, три часа спустя, он стоял в обычной вечерней толпе шумливых пуэрториканцев и ломал себе голову над тем, для чего он собственно сюда приехал.
Майкл остановил какого-то прохожего.
– Извините, сеньор…
– Да, сеньор, что у вас? – прохожий с нескрываемым удивлением уставился на Майкла, дивясь его внешности.
– Я ищу приют, – объяснил Майкл.
– Какой приют, сеньор?
– Тот, который поддерживает епископ Пуэрториканский из Сан-Хуана.
Мужчина со злостью плюнул под ноги Майклу.
– Никто из Сан-Хуана ничего в Понсе не поддерживает.
Майкл не имел ни малейшего желания влезать в их региональные тонкости, он лишь хотел разузнать о приюте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69