Она – ваша единственная женщина.
Понимать это можно было как угодно – дело в том, что в испанском языке выражение «ваша женщина» имело очень много значений – ваша любовница, ваша жена, ваше создание.
– Она – нет.
Нурья, казалось, не слышала его.
– Все именно так и есть и, так будет. У вас есть она, а у меня мой чудесный попугай.
– Боже мой! Нурья! Вся эта затея с птицей – безумие! Да посадите вы его в клетку, идите в дом и прилягте. Несколько часов сна и хороший ужин – вот все, что вам сейчас нужно. Вы только посмотрите на себя – вы же в щепку превратились. Когда я вернусь, мы еще поговорим об этом. Вы очень многого не понимаете. Я бы вам объяснил, но сейчас, как я вижу, не время.
– Все я понимаю, – едва слышно сказала она. – До свидания, Майкл.
Он еще с минуту смотрел на нее взглядом человека, который уже ни на что не надеется, и молчал. Сказать ему было нечего.
Майкл стоял на улице, смотрел на большой дом и думал о женщине, которой этот дом принадлежал. Ему очень не хотелось оставлять ее одну в таком состоянии. Она казалась Майклу канатоходцем, который вбил себе в голову, что непременно должен пройти по очень тонкой, сильно натянутой веревке, зная о том, что она неминуемо должна оборваться. Он должен был уехать. А что будет с Бэт? Ведь и с ней приходилось считаться. Дьявольщина! Какой он глупец, что взвалил на свои плечи заботу об этих двух женщинах. Роль человека, ответственного за их судьбу, была ему совершенно некстати – у него самого полно иных забот и проблем. Но теперь уже поздно сожалеть и раскаиваться.
Проходивший мимо мужчина взглянул сперва на него, потом на запертую дверь борделя и понимающе улыбнулся. Этот человек показался Майклу знакомым, он принял его за Розу, но, приглядевшись, понял, что ошибся. И Майклу пришла в голову спасительная мысль. Он попросит Розу присмотреть за Бэт. Мысль эта успокоила Майкла. Он принялся шарить по карманам и, наконец, выудил то, что искал – бумажку с адресом Розы.
Кордова
1 час дня
Это сообщение было получено Франсиско полчаса назад. Мальчик, присланный по поручению управляющего банком, постучав в дверь, объявил о том, что для дона Франсиско у него имелось срочное сообщение.
Текст записки был кратким: он должен прибыть в банк и иметь с собой значительный запас наличности.
Вряд ли дону Франсиско приходилось получать подобные известия раньше, во всяком случае, он не мог припомнить такого. Он и мысли не мог допустить о том, чтобы от этого уклониться. Дон Франсиско пришел в старую бухгалтерию с объемистой кожаной вализой и, открыв специальное секретное отделение, достал оттуда пятьдесят пачек банкнот. В каждой пачке находилось по пятьсот песет. Вскоре он с этими деньгами входил в облицованный мрамором вестибюль здания на Калле Реал. В саквояже он нес всю наличность, отложенную на случай возникновения непредвиденных обстоятельств – это были его личные деньги.
Здание на Калле Реал Хуан Луис построил в 1890 году, за три года до своей гибели. Новое здание банка было частью программы модернизации банковских операций в Испании.
– Мы разбогатели на золоте из колоний, всегда полагаясь при этом на торговцев, – сказал он своему шурину. – Но колонии канули в лету. Будущее нынче за банковским делом и за банкирами.
Хуан Луис полагал, что ключевой фигурой в банке будущего станет мелкий вкладчик.
– Много маленьких рыбешек весят столько же, сколько одна большая, а выловить их легче.
Для Франсиско это так ничем и не стало, кроме как темой для досужей беседы. Ему в те дни и присниться не могло, что от него когда-нибудь потребуется стать управляющим банком. Он всего лишь хмыкнул в бороду, когда Хуан Луис стал петь дифирамбы этому пресловутому мелкому вкладчику. А у Франсиско в ту пору были на уме одни лишь женщины. Они, правда, интересовали и Хуана Луиса, но в несколько ином смысле.
– Представляешь, они как безумные ударились в игру, все до единой в Испании. Те, кто побогаче, только и знают, что сплетничать да резаться в карты. В «эскобу», в «ронду», в «бриску» – их жизнь стала сплошной карточной игрой. И они желали бы приберечь монетки, чтобы им было на что резануться.
– Ты имеешь ввиду, вытянуть чуть-чуть монеток из дамских кошельков, Хуан Луис, и положить в свой банк? Так вот для чего он тебе нужен, твой новый банк?
Франсиско был готов расхохотаться.
– Есть очень много женщин, у которых есть очень много монет, – уверял его Хуан Луис.
Как выяснилось позже, эта идея была не такой уж и безумной. Хуан Луис поручил Беатрис сообщить всем ее подружкам, что Банко Мендоза охотно принимает мелкие вклады от сеньор.
– И передай им также, что тайна их вкладов будет гарантирована. Их мужьям знать об этом вовсе не обязательно. И что любая женщина, открывающая счет на сумму больше, чем в десять песет, получит подарок – веер.
Эти вееры были заказаны в Севилье у цыган – ярко раскрашенная бумага, переплетенная кое-где цветными шелковыми шнурочками. Каждый такой веер обошелся ему всего в несколько сантимо. Часть из них жительницы Кордовы получили даже за просто так. Число вкладчиц возросло – реклама подействовала.
А в этот злополучный полдень дону Франсиско показалось, что все они, все эти вкладчицы до единой, собрались в просторном зале банка. Зал заполняла шумливая толпа женщин. Они образовывали длиннющие очереди, которые из-за игры зеркал на стенах казались уходящими куда-то в бесконечность и жужжали, как растревоженный улей.
– Матерь Божья, – Франсиско вынужден был кричать в ухо управляющему – Я не понимаю, что здесь происходит? Чего они здесь собрались?
– Я не знаю, я сам понять не могу. Сначала утром их было не очень много, потом стали подходить, и вот… – он развел руками. – Каждая из них требует назад все свои деньги до последнего сантимо. Конечно, ни у кого из них нет слишком больших счетов, но если они все сразу этого пожелали… Все дело в том, дон Франсиско, что в хранилищах подходит к концу запас денег. Вы принесли то, о чем я просил вас?
Франсиско показал на свой саквояж.
– Это все, что у меня осталось, я это принес… Ведь и эти русские тоже пожелали изъять свои депозиты… Я не в состоянии покрыть изъятие депозитов из своих частных средств. Его лицо посерело. Управляющий каким-то чудом сумел сдержаться и не позволить ругательству сорваться с его языка. Трудно было работать с этим идиотом, который ничего не петрил в банковском деле. Наверное, следует подумать о том, как сменить работу, иначе… Я не имел ввиду все резервы банка, дон Франсиско. Речь шла лишь о необходимых для операций запасах. К завтрашнему дню я сумею обеспечить доставку наличных, но сейчас, за полчаса до закрытия, я просто не мог ничего придумать. – Он взглянул на висевшие на стене часы. – Даже не полчаса, а двадцать пять минут. Дон Франсиско, пожалуйста, – управляющий показал на вализу.
Франсиско отдал ему в руки тяжелую вализу с деньгами.
– Да, да, конечно. Вот, берите. Но почему, почему все эти женщины пожаловали сюда сегодня, они что…
– Может быть, вы сможете узнать причину и сообщить мне, дон Франсиско? Извините, теперь я должен отнести деньги кассирам.
Франсиско наблюдал, как он распределял деньги между тремя служащими, стоявшими за длинной стойкой. Перед каждым из них лежала толстая пачка банкнот. После того, как очередная клиентша была обслужена, в столбике цифр на разлинованном листе бумаги появилась новая строчка. Кассиры явно медлили, скрупулезно записывая суммы. Франсиско предположил, что им было дано указание не торопиться, и оно, судя по всему, исходило от управляющего. Надо было во что бы то ни стало дотянуть до закрытия.
Но оттяжка есть оттяжка. Главное заключалось не в этом. Одному Богу было известно, что заставило этих женщин, подобно стае птиц, налететь на банк. И это еще не все – ведь они расскажут об этой истории с банком своим мужьям! Боже, это же ведь катастрофа! Он знал очень многих сеньор, стоявших в этой очереди. Несколько человек были даже подружками его Беатрис. Отсутствие жены вызывало у Франсиско досаду. Может быть Беатрис, окажись она сейчас здесь, могла бы быть полезной? Она бы обратилась к этим женщинам, выяснила бы, где они наслушались всех этих сплетен, попыталась бы хоть как-то вразумить их. Но ее в Кордове не было, она и на этот раз уклонилась от выполнения своего долга жены и околачивалась сейчас в этой Англии, вместо того, чтобы оставаться дома и помогать ему.
Где-то зазвенел колокольчик – половина второго – время закрытия банка. Все кассиры захлопнули окошечки и заперли ящики столов с разграблявшейся наличностью.
Довольно много женщин толпились в клиентском зале банка, судя по всему, это были те, до кого не дошла очередь, и уходить отсюда без денег они не собирались, продолжая стрекотать, как сотня сорок, да нет, не сотня, а целая тысяча. В этой пестрой толпе сновал управляющий, убеждая их, что-то доказывая, уверяя их, что банк завтра, как обычно, в половине девятого, откроется, и работа с вкладчиками будет продолжена и, коли они желают изъять свои вклады, то смогут сделать это завтра. Но зачем, задавал он вопрос. Какой в этом смысл? Насколько ему известно, «Банко Мендоза» собирается повысить процентные ставки… А что до всех этих слухов, так это слухи, и не более того.
Через приоткрытую дверь управляющий бросил полный мольбы взгляд – он призывал Франсиско, скрывавшегося в его кабинете, выйти в зал. Франсиско отлично понимал, что тот очень в нем нуждался. Ведь присутствие владельца, по крайней мере, человека, который здесь считался владельцем, способно отрезвить этих потерявших рассудок вкладчиц, убедить бедных женщин, что ничего страшного не происходило. Но мысль о том, чтобы лицом к лицу встретиться с этими гарпиями, заставляла его дрожать от страха.
Франсиско, хлопнув дверью кабинета, направился к запасному выходу. Оказавшись в переулке позади здания банка, он почувствовал, как его желудок взбунтовался. Франсиско остановился, взялся рукой за стену и его вырвало. Он стоял, нагнувшись, и страшные судороги потрясали его тело, и его рвало, пока желудок не избавился от всего, что в нем было.
Холмы в районе Сан-Хуана
4 часа дня
Сестра Палома постучалась в дверь матери-настоятельницы и, не дожидаясь ответа, зашла.
– Вы желали видеть меня, Мать моя?
– Да, девочка моя, присядь.
Палома уселась на стул, стоявший у стола, за которым сидела пожилая монахиня и что-то писала. Она дописывала письмо, наконец, закончив его, она размашистым росчерком поставила свое имя, потом переключила внимание на сестру Палому.
– Ты подавала сестре Магдалине пищу?
– Да, Мать. Этой чести я удостаивалась в течение многих месяцев.
– Но повар доложил мне, что пища так и возвращается на кухню нетронутой. Это так?
Палома кивнула.
– Да, это так. Я все время советую святой сестре поесть, но она меня не слушает. Она очень слаба, Мать, и я даже в темноте смогла разглядеть, как она худа. Я думаю, она наложила на себя епитимью.
– Епитимья это одно, – строго заявила настоятельница. – Самоубийство – нечто другое. Оно – грех. Сколько это уже продолжается?
– Со времени визита Его Преосвященства, – объяснила Палома. – С тех пор, как он велел запереть ее в келье, она отказывается от пищи.
Настоятельница тяжело вздохнула. Когда это дивное создание появилось в ее общине с правом жить вне ее, что оговаривалось ее особым статусом, на который дал благословение Его Преосвященство, мать-настоятельница уже тогда знала, что ни к чему хорошему это привести не может. Сегодня же это дитя превратилось в женщину, вероятно, даже святую, но прежние проблемы остались. Дело в том, что сестра Магдалина не обязана была подчиняться матери-настоятельнице, как остальные монахини. Она подчинялась непосредственно епископу, считаясь, однако, принадлежностью обители. И умри она при каких-нибудь загадочных обстоятельствах, например, от истощения, ответственность ляжет на обитель, то есть на нее, настоятельницу. Монахиня еще раз пробежала глазами только что написанное письмо, затем придвинула листок к себе и быстро дописала слова постскриптума – «Пожалуйста, срочно приезжайте, Ваше Преосвященство. Дело весьма срочное». Затем, поставив внизу свои инициалы, сложила листок.
– Насколько мне известно, Палома, завтра ты должна отправляться в Сан-Хуан покупать материю для новых ряс?
Маленькая монахиня энергично закивала. Она не была связана обетами, запрещавшими ей выход в мир, но возможностей выйти в мир было очень немного, и она с нетерпением ждала, когда одна из них представится.
Мать-настоятельница улыбнулась.
– Ты еще жаждешь полетать свободно, маленькая голубка? Тогда ты сможешь бывать в Сан-Хуане, когда пожелаешь.
– Оставить обитель? Что вы? О, Мать, не говорите мне об этом. Я бы не смогла вынести и дня без нее. Я…
– Тише, тише, не волнуйся. Я ведь лишь задала вопрос и ничего не утверждала. А теперь насчет завтрашнего дня. Прежде чем ты отправишься в Сан-Хуан, зайдешь ко мне, у меня будет письмо, ты должна будешь отнести его к епископу во дворец и дождаться ответа. Все это строго между нами, Палома. В Сан-Хуане сейчас очень и очень неспокойно. И ты не должна создавать для них новых проблем и загадок.
Четверг, восьмое июля 1898 года
Лондон, семь часов утра
Чарльз быстро шел по утреннему Лондону. Когда он сворачивал в узкую Бэзил-стрит, часы на близлежащей церкви пробили семь раз. Найтсбридж была совершенно безлюдной. Единственным человеком был извозчик, усердно драивший колесо грузовой кареты, доставлявшей товары от Харродса. Это было в двух шагах от дверей дома Тимоти.
Взбежав по небольшой, в несколько ступенек, лестнице, он торопливо постучал. Горничной, которая явилась на его стук, было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. В измятом фартуке и с тряпкой в руках, которой только что вытирала пыль, она удивленно уставилась на Чарльза.
– Да?
Отвратительная прислуга. Его Сара никогда бы не позволила горничным так обратиться к гостю, даже к очень раннему.
– Меня зовут Чарльз Мендоза. Я желаю видеть моего брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69