Он был механиком и изготавливал и обслуживал оборудование для разработки атомной бомбы. «Я был молод глуп и неопытен, – говорил позже Грингласс, – но я был хорошим коммунистом.» В своих письмах жене – Рут – он описывал Сталина и советских руководителей, как «настоящих гениев», которые применяют силу «с болью в сердце». «Пусть крепнет Советский Союз, пусть процветает его народ!» Позже Грингласс заявил, что он боготворил старшего брата своей жены Джулиуса Розенберга, члена шпионской группы НКГБ в Нью-Йорке, и легко согласился поставлять Розенбергу секретную информацию из Лос-Аламоса. «Дорогая! Я был бы очень рад присоединиться к той общине, о которой мечтают Джулиус и его друзья (русские)», – писал он жене в ноябре 1944 года.
В январе 1945 года, будучи в отпуске в Нью-Йорке, Грингласс передал Розенбергу записки и зарисовки. Взамен Розенберг вручил ему часть коробочки из-под мармелада, сказав, что позже с ним встретится связной, у которого будет вторая половинка коробочки. Когда в июне Гарри Голд прибыл для встречи с Фуксом, он побывал и у Грингласса, получил от него записки и передал заклеенный конверт с 500 долларами. Анатолий Яковлев, оператор Голда из НКВД, работавший в советском консульстве в Нью-Йорке, был чрезвычайно доволен поставляемыми Гринглассом разведданными и назвал их «крайне качественными и очень ценными». В свой очередной приезд в Нью-Йорк в сентябре Грингласс передал Розенбергу очередную партию материалов и получил еще 200 долларов. Его информация была очень важна для НКГБ, во-первых, потому что подтверждала научные сведения Фукса, а во-вторых, потому что в ней сообщались некоторые технические детали – то есть то, о чем Фукс знал меньше.
К весне 1945 года у советской разведки появилось два новых агента в англо-канадской группе ученых-атомщиков, возглавляемой профессором Джоном Кокрофтом, директором отдела атомной энергии в Канадском национальном исследовательском центре в Монреале. Первым завербовали английского ученого Алана Наина Мея, тайного коммуниста, который одновременно с Дональдом Маклином был в кембриджском Тринити-холле, в 1942 году начал работать в проекте «Тьюб эллой», а вскоре после этого вошел в контакт с ГРУ. В отличие от Филби, Бланта и других ведущих советских агентов Мей не испытывал ни малейшего удовольствия от ощущения опасности и выявления секретов. «Вся эта история, – признавался он позже, – причиняла мне огромную боль, и я занимался этим лишь потому, что считал это своим посильным вкладом в безопасность человечества». Оценивая свою деятельность, он согласился с Маклином, разочаровавшемся в шпионаже, который говорил: «Это все равно, что быть привратником в туалете – воняет, но кто-то должен это делать.» Мей присоединился к монреальской исследовательской группе Кокрофта в январе 1943 года. По непонятным до сих пор причинам местному резиденту ГРУ понадобилось довольно много времени, чтобы понять значение Мея. Лишь в конце 1944 года лейтенант Павел Ангелов из резидентуры ГРУ в Оттаве стал его оператором. В первой половине 1945 года Ангелов дал Мею задание добыть образцы урана. Канадский агент Израиль Гальперин некоторое время до этого назвал это задание «совершенно невыполнимым». Мею, тем не менее, достать уран удалось. 9 августа 1945 года, через три дня после Хиросимы, Мей передал Ангелову доклад об атомных исследованиях, информацию о сброшенной на Хиросиму бомбе и два образца урана – обогащенный уран-235 в стеклянной пробирке и осадок урана-233 на платиновой фольге. Полковник Николай Заботин, легальный резидент ГРУ в Оттаве, счел это настолько важным, что отправил в Москву с образцами своего заместителя подполковника Мотинова. Ангелов подарил Мею бутылку виски и около 200 канадских долларов.
Вскоре Заботина наградили орденом Красного Знамени и орденом Красной Звезды. Мей входил в канадскую группу агентов ГРУ, в которой было по меньшей мере девятнадцать человек. Среди другой военной и научной разведывательной информации, собранной группой, была также информация о радарах, которую Канадская королевская комиссия охарактеризовала как «информация величайшей важности». Радар «был, пожалуй, наиболее важным, если не считать атомной бомбы, результатом совместной работы развитых англоязычных стран в области техники в течение рассматриваемого периода.» Группа поставляла также информацию о гидролокаторах, взрывчатых веществах, ракетном топливе и бесконтактных взрывателях. Разведывательная сеть Заботина имела источники как политической, так и научной и военной информации. Среди агентов особо выделялись Сэм Карр (урожденный Коган, сын украинских евреев), секретарь по организационным вопросам Коммунистической партии Канады с 1937 года, который вербовал и обрабатывал агентов для Заботина, и Фред Розе (урожденный Розенберг, родившийся в Польше в семье евреев из России), партийный активист из Квебека и член парламента Канады, который сообщал о секретных парламентских сессиях.
В сентябре 1945 года после ухода на Запад Игоря Гузенко из посольства в Оттаве, большая часть сети ГРУ была свернута, но агентура НКГБ в Канаде осталась практически нетронутой. Среди агентов НКГБ был второй важнейший атомный шпион в Монреале Бруно Понтекорво, блестящий физик, эмигрант из Италии. В отличие от застенчивого Аллана Нана Мея, Понтекорво, больше известный как Бруно или Понто, прожигатель жизни, получивший за свою внешность киногероя прозвище Рамон Наварро. Понтекорво родился в 1913 году в еврейской семье и покинул Италию в период антисемитской кампании фашистов в 1936-м. В начале 1943 года он вступил в монреальскую англо-канадскую группу ученых, занимавшихся проблемами атома. В какой-то момент в течение последующих трех лет он написал в советское посольство, скорее всего в Оттаве, письмо, предложив свои услуги. Письмо попало не в ГРУ, как в случае с Наном Меем, а к «соседям» – НКГБ. Вначале резидент не придал письму никакого значения, приняв его за фальшивку или провокацию. Не получив ответа, Понтекорво лично доставил в посольство секретные документы и расчеты. Резидентура НКГБ оказалась неспособной понять значение документов, но переправила их в Москву, откуда вскоре пришло срочное указание немедленно установить контакт с ученым, предоставившим материалы. Понтекорво жил в Канаде, работая ядерным физиком и советским агентом, пока в начале 1949 года его не перевели в английский центр атомных исследований в Харуэлле. Офицеры КГБ, знакомые с делом Понтекорво, говорили Гордиевскому, что расценивают работу Понтекорво в качестве шпиона по атомному вопросу едва ли не так же высоко, как работу Фукса.
К лету 1944 года Дональд Маклин из кембриджской «великолепной пятерки» поставлял информацию по атомным исследованиям и по политическим вопросам. Хотя в 30-х годах Маклин был одним из самых удачливых в «пятерке», его карьера в Министерстве иностранных дел и в НКВД потерпела некоторый спад в начале войны. В сентябре 1938 года он прибыл в английское посольство в Париже в качестве третьего секретаря с репутацией общительного честолюбца. Напряжение, которого требовала передача разведданных в НКВД после германо-советского пакта и в особенности после начала в мае 1940 года блицкрига против Франции, подпортило его репутацию, в частности в глазах сэра Рональда Кэмпбелла, который стал послом в Париже накануне войны. Как утверждал другой высокопоставленный английский дипломат, после падения Франции Кэмпбелл «неблагожелательно отзывался о неожиданно проявившейся медлительности Маклина и его небрежении своими обязанностями в последние, критические дни. У него сложилось мнение, что Маклин человек слабовольный.» По возвращении из Франции Маклин получил вскоре ранг второго секретаря и был назначен в непристижное, вновь созданное Генеральное управление Министерства иностранных дел, которое имело дело в основном с Министерством перевозок, поставок и экономической войны. Его коллега по управлению Обри Уолтон считал его «человеком отвлеченным и одиноким». Чувство одиночества усиливалось разлукой с женой, американкой Мелиндой, на которой Маклин женился в Париже, но которая до, осени 1941 года жила в США, а также тем, что их первый ребенок родился мертвым накануне Рождества 1940 года.
Вторжение Германии в Советский Союз в июне 1941 года вернуло Маклину, как, правда в разной степени, и всем из «пятерки», осознание полезности. Из вопросов, которыми занималось Генеральное управление в течение последующих нескольких лет, для оператора Маклина Анатолия Горского и НКВД интерес представляли административные связи с союзными войсками, расположенными в Англии, среди которых перед массовым прибытием американцев в конце 1943 года преобладали поляки и французы. Хотя после гитлеровского нападения Сталин и подписал с польским правительством в изгнании генерала Сикорского военную конвенцию, он сильно сомневался в нем. Из докладов Маклина можно сделать вывод, что недоверие это было взаимным. В апреле 1943 года, вскоре после того, как немецкие войска обнаружили место массовой казни НКВД польских офицеров в Катынских лесах, польское правительство в Лондоне потребовало расследования этого дела Международным Красным Крестом. Москва тут же прервала все отношения с правительством Сикорского, заклеймила его как «пособника фашистов» и обвинила немцев в преступлении. Будучи секретным агентом организации, осуществившей массовое убийство, Маклин не испытывал особого удовольствия, отправляя информацию о реакции поляков.
Весной 1944 года Маклин вновь пошел вверх по служебной лестнице как в Министерстве иностранных дел, так и в НКГБ/НКВД – его направили в посольство в Вашингтоне и через некоторое время присвоили очередной ранг первого секретаря. Вскоре после приезда Маклин вместе с коллегой Родди Барклаем был назначен в англоамериканскую комиссию по разработке условий мирного договора с Италией. Барклая восхитили «умение Маклина разрабатывать проекты и его способность разрешать сложные вопросы.» Роберт Сесил, другой английский дипломат, также находившийся одновременно с Маклином в Вашингтоне, вспоминал:
«Ни одно задание не было для него сложным. Он мог работать сколь угодно долго. Он завоевал себе репутацию человека, который всегда возьмется за работу заболевшего, ушедшего в отпуск или просто менее усердного коллеги».
Наиболее опасной, а с точки зрения НКВД, и наиболее важной областью политики, в которой работал Маклин к началу 1945 года, было сотрудничество между «Тьюб эллойз» и проектом «Манхэттен». Благодаря глубоким знаниям в области атомных исследований он в феврале 1947 года получил назначение в Смешанный политический комитет, координирующий англо-американо-канадскую ядерную политику. Находясь в Вашингтоне, Маклин неизменно беспокоился о безопасности посольства. Весной 1946 года, когда он руководил канцелярией посольства, он вызвал к себе пресс-секретаря Уильяма Кларка для беседы о мерах безопасности. Кларк позже вспоминал: «Я не испытывал такого волнения с тех пор, как за десять лет до этой беседы мой хозяин, кстати, тоже с запозданием, не завел со мной обязательного разговора о сексе.» Маклин обратил внимание Кларка на то, что тот не подписал инструкцию о мерах безопасности, и попросил его сделать это. Затем сказал:
«Вы, конечно, должны общаться со своими журналистами. Они нас не интересуют. Нас интересуют люди, которые могут использовать информацию. Например, – с этими словами он аккуратно вынул телефонную вилку из розетки на своем столе, – я всегда отключаю телефон, разговаривая с бизнесменами, потому что американское правительство, несомненно, прослушивает наши телефоны, а мы не хотим, чтобы они были в курсе наших торговых планов. И последнее, Уильям, никогда не раскрывайте секретов французам, они их не умеют хранить. До свидания и будьте бдительны.»
О значении, которое в НКГБ придавали положению Маклина в Вашингтоне, свидетельствует решение о направлении в Вашингтон для поддержания контакта с ним Анатолия Горского; бывшего до этого лондонским оператором «великолепной пятерки». В октябре 1944 года Горского назначили оператором Элизабет Бентли вместо Ахмерова и поручили с ее помощью контролировать агентурную сеть Джекоба Голоса. Как и Ахмеров, Горский, известный Бентли под именем Ал, быстро понял, что Голос пользуется любительскими и небезопасными методами. Он сказал Бентли, что «существующая система полна дыр и поэтому опасна. Я боюсь, что наш друг Голос – человек недостаточно осторожный, и есть опасность, что из-за своих контактов с ним вы поставите под угрозу всю организацию.» Бентли была вынуждена передать другим свою работу и «лечь на дно» на полгода, пока не стало ясно, что ФБР за ней не следит. НКГБ внимательно изучил сведения об агентах Бентли и решал, кого оставить. Горский настаивал, чтобы Бентли взяла деньги и дала ему расписку. «Давайте покончим с этими глупостями. У меня в кармане 2.000 долларов. Это часть вашей зарплаты. Сейчас вы их возьмете! Если нет, я решу, что вы предатель!» К тому времени, когда Бентли приняла деньги, она действительно была «предателем». В ноябре 1945 года она стала двойным агентом и работала на ФБР. Хотя ее агентурная сеть была раскрыта, Маклин, которым руководили отдельно, остался вне поля зрения ФБР.


Наряду с проникновением в англо-американские разведывательные службы во время Великой Отечественной войны, НКВД/НКГБ, как это ни парадоксально, имел, впервые в своей истории, официальные контакты с важнейшими отделами этих служб. В августе 1941 года полковник (позже бригадный генерал) Дж. А. Хилл (в то время он носил псевдоним Дейл) прибыл в Москву во главе группы связи СОЕ. Эта поездка проходила под кодовым наименованием «Миссия САМ». Выбор Хилла для этой миссии можно назвать необычным, если не странным. По словам Филби, который недолгое время работал с ним в СОЕ, «это был один из немногих англичан, по-настоящему вставлявших палки в колеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123