После прочтения ряда типично монотонных сталинистских речей, Генри однажды сказал Эдит Коббетт: «Было бы здорово, если бы кто-нибудь сказал что-нибудь новенькое, например, „Черт бы побрал Сталина!“. Однако Генри был идеалистически настроенным коммунистом, а также патриотом России. Он невероятно гордился достижениями Советского Союза и экономическими переменами, осуществленными в результате „пятилеток“. В течение всей своей долгой карьеры журналиста и советского разведчика Генри проповедовал необходимость „перестать недооценивать революционные настроения и силу молодежи“: „В течение почти двух столетий буржуазное общество по-настоящему боялось лишь рабочего класса. Теперь оно начинает осознавать, что есть еще одна сила, которую нужно опасаться. Это молодежь, которой до последнего времени приказывали молчать и делать то, что ей говорят.“ В 1982 году Генри критически писал о „как правых, так и левых экстремистах“ за то, что те играют на чувствах „восприимчивых“ студентов. За полвека до этого он сам не без успеха играл на тех же чувствах. Он признавался в 1988 году, что к его немалому удивлению его вербовочная деятельность в Кембридже не привела к аресту.


Хотя четверо из «великолепной пятерки», а также и некоторые менее знаменитые агенты были завербованы еще будучи студентами Кембриджа, Ким Филби, первый и наиболее известный из этой плеяды, попал в КГБ иным путем. Гарольд Адриан Рассел «Ким» Филби родился в Индии в первый день 1912 года в семье Гарри Сент-Джона и Доры Филби. Его отец в то время был чиновником при правительстве британского раджи, а затем стал известным арабистом. Как впоследствии и обожавший его сын, Сент-Джон Филби легко вращался в двух совершенно противоположных мирах. С одной стороны, он писал статьи для лондонской «Тайме», дважды выдвигался кандидатом на место в парламенте, был завсегдатаем лондонских клубов и спортивных мероприятий. С другой, он без стесненья обряжался арабом, был обращен в ислам, и взял себе второй женой саудовскую рабыню. Как впоследствии и Ким, Сент-Джон выдавал британские секреты иностранной державе, к которой он питал больше симпатии, – правда, делал он это в несравнимо более скромных масштабах. Воспылав уважением к ибн Сауду, он передал ему секретные документы по Ближнему Востоку. Ким учился в Вестминстре – школе, где в свое время учился отец, – и окончил ее лучшим учеником, а затем в октябре 1929 года пошел по стопам отца, поступив в Тринити-колледж Кембриджского университета. Кроме него, в Тринити получили образование Энтони Блант и Гай Берджесс, который поступил туда в 1930 году.
Одним из первых шагов Филби по поступлении в колледж явилось вступление в Социалистическое общество университета Кембридж (СОУК), однако в течение двух лет его участие в нем ограничивалось посещением собраний. Эти два года он учил историю, но делал это недостаточно усердно, о чем свидетельствуют оценки третьего класса (весьма посредственно), полученные им за первый год обучения в трехгодичном историческом цикле Кембриджа. В октябре 1931 года вторым основным предметом он выбрал экономику. Это решение совпало с победой на выборах национального правительства во главе с Рамсеем Макдональдом – победа была настолько внушительна, что вся оппозиция лейбористов осталась в парламенте с ничтожной фракцией в 52 места. «Именно крушение лейбористов в 1931 году, – признавался Филби, – впервые серьезно подтолкнуло меня к поиску возможных альтернатив лейбористской партии.» Он стал более активно участвовать в работе СОУК, в котором к этому времени уже верховодили коммунисты, и даже стал казначеем этой организации в 1932–1933 гг., своем последнем году в колледже. Однако только к последнему семестру в Тринити, а точнее, к началу лета 1933 года, Филби отбросил, по его собственному выражению, «последние сомнения». Можно предположить, что на это важнейшее в его жизни превращение решительным образом повлияли два события. Первое произошло в марте 1933 года, когда на последние пасхальные каникулы он отправился в Берлин. Это случилось вскоре после поджога рейхстага, и Филби мог собственными глазами видеть преследование компартии со стороны Гитлера и наблюдать за становлением нацистского полицейского государства. Когда Филби вернулся в Кембридж на последний семестр, он уже был полон решимости сыграть свою роль в борьбе против фашизма.
В Кембридже самое серьезное, влияние на него оказал преподаватель экономики Морис Добб. Филби писал ему сочинения на экономические темы, каждое из которых они совместно обсуждали в течение часа. Однако эти дискуссии зачастую затягивались, переходя на вопросы политики. В беседах с учениками Добб подчеркивал роль Коминтерна в борьбе против фашизма. Еще один подпавший под влияние Добба студент Тринити-колледжа В. Г. Кирнан позже писал: «Мы жили в эпоху Третьего Интернационала, который, по крайней мере по духу, был по-настоящему интернациональной организацией, в эпоху, когда общее Дело стояло выше национальных или местных интересов.»
Филби закончил колледж в июне 1933 года с отличиями второго класса высшей ступени по экономике и «убеждением, что моя жизнь должна быть посвящена коммунизму». Позже он признался, что в последний день своего пребывания в Кембридже он обратился к Доббу за советом – он хотел узнать, как можно лучше посвятить свою жизнь Делу: «Он свел меня с коммунистической группой в Париже, причем это была совершенно легальная и открытая группа». Хотя Филби ни разу не раскрыл названия этой группы, можно почти точно предположить, что это был Всемирный комитет по помощи жертвам германского фашизма под руководством Мюнценберга. Вполне возможно, что, направляя Филби к Мюнценбергу, Добб и не подозревал, что тем самым он предопределил путь Филби как советского агента, что Филби погрязнет гораздо глубже, начав с участия в тайной войне Коминтерна против международного фашизма.
Филби вступил в контакт с аппаратом Мюнценберга в Париже, откуда был «переправлен… в подпольную коммунистическую организацию в Вене». Его явочным адресом был дом Израиля и Гизеллы Кольманн, польских евреев, прибывших в Вену незадолго до начала Первой мировой войны. Израиль был скромным государственным чиновником и посвящал вместе с женой большую часть своего времени помощи бедным евреям. Филби часто посещал их дом, хотя номинально цель его поездки в Вену состояла в изучении немецкого языка и работе в качестве свободного журналиста. К этому времени дочь Кольманнов, Лици Фридман, уже была агентом Коминтерна. Это была невысокая, жизнерадостная женщина, побывавшая замужем. Однажды зимой они вышли побродить по снегу и вернулись уже любовниками: «Я понимаю, что это кажется невозможным, – признался Филби своей другой, более поздней любовнице. – Однако было достаточно тепло, надо лишь привыкнуть». В феврале 1934 года Лици стала первой женой Филби. К этому времени он уже был введен в подполье Коминтерна.
Как заявил сам Филби в интервью, спустя 50 лет после этих событий и за несколько месяцев до своей смерти, его работа в Вене «привлекла внимание ОГПУ». Первым потенциального советского агента в Филби увидел великий нелегал Теодор Малый, чей портрет наряду с двумя десятками других героев КГБ украшает стены «комнаты памяти» Первого главного управления. В официальном панегирике под его портретом среди других его достижений выделяется работа по вербовке и руководству Филби и «великолепной пятерки».
Слуцкий, который в то время был начальником ИНО, объяснял успехи Малого его личным обаянием и врожденным тактом. Это был крупный и красивый человек, за что его и прозвали «Der Lange» (крупный малый) коминтерновские подпольщики из Центральной Европы. Перебежчик Александр Орлов, имевший обыкновение очень резко отзываться по поводу большинства из своих бывших коллег по НКВД, вспоминал с приязнью, что у Малого было «сильное мужественное лицо и при этом открытые, почти детские, голубые глаза». Несмотря на свой внушительный вид и страстную приверженность идеалам Коминтерна, он вызывал во многих агентах ощущение внутренней уязвимости, что только усиливало их привязанность к нему. У Малого было мало общего с теми грубыми аппаратчиками, которые завладели НКВД в годы «Великого террора». По национальности он был венгр и еще до Первой мировой войны был посвящен в сан католического священника. Во время войны он стал капелланом австро-венгерской армии и был захвачен в плен русскими в Карпатах. Впоследствии в разговоре с одним из агентов он вспоминал:
«Я видел все ужасы, видел, как умирают в окопах молодые люди с отмороженными конечностями. Меня переводили из лагеря (для военнопленных) в лагерь, и я голодал наравне со всеми остальными пленными. Нас заедали вши, многие умирали от тифа. Я потерял веру в Бога, и когда вспыхнула революция, я примкнул к большевикам. Я порвал со своим прошлым. Я не венгр, не священник, не христианин, не даже чей-то сын. Я был лишь солдатом, „пропавшим без вести“. Я стал коммунистом, и остался им до сих пор.»
Вскоре после того, как Малый освободился из лагеря для военнопленных, его страстное желание защитить революцию от контрреволюции открыло ему двери в Чека. Его вера в Новый Иерусалим на земле, который будет свободен от эксплуатации человека человеком, перестала быть чисто религиозной и осталась с ним на всю жизнь. Но ее сильно поколебали ужасы Гражданской войны и коллективизации. Он вспоминал времена Гражданской войны так:
«Наши красные отряды „очищали“ деревни так же, как это делали белые. Все оставшееся население: старики, женщины, дети – расстреливалось из пулеметов за оказание помощи врагу. Я не мог слышать женских криков. Просто не мог.»
Во время «очистки» деревень Малый, по его словам, прятался и затыкал себе уши. Но он убеждал себя, что как только будет разгромлена контрреволюция, все ужасы Гражданской войны уйдут в прошлое. Однако они повторились в период коллективизации. «Я знал, что мы творим с крестьянством, – признавал Малый. – Очень многие были депортированы, очень многие убиты. Но я не уходил. Я надеялся, что у меня будет шанс искупить свою вину.» Он принял личное участие в деле человека, который был приговорен к смерти за полмешка картошки, который он украл, чтобы прокормить своих умирающих от голода детей. Малый убедил своего начальника рекомендовать изменить приговор на тюремное заключение. Кроме того, встретился с женой этого человека и заверил ее, что жизнь ее мужа спасена. «Это дело, – решил он, – и станет моим оправданием.»
«Но затем меня направили на двухнедельное задание. Как только вернулся, стал наводить справки по „моему делу“. Но не смог найти папки с делом. Побежал к начальнику. Он также не знал, что произошло, и мы вместе начали поиски папки. Наконец мы ее нашли. Поперек папки было начертано одно слово: „Расстрелян“.
На следующий же день Малый отправился в ИНО и попросил назначения за рубеж. И его первым заданием – очевидно, это случилось в конце 1932 года – была работа нелегалом ОГПУ в Германии. Несколько месяцев спустя после захвата власти нацистами он переехал в Вену. Его послание австрийскому агенту Хеде Массинг – а также, без сомнения, и Киму Филби – значительно отличалось от послания, распространенного Эрнстом Генри в Англии. Генри подчеркивал успех подпольной войны, которую вели фюнфергруппы немецких рабочих, а Малый утверждал, что борьбу с нацизмом надо вести из-за пределов германской границы: «Единственный способ бороться с фашизмом – это бороться извне. Мы не добились успеха внутри, поэтому надо действовать извне». В подпольной борьбе против международного фашизма Малый опирался на свой ранний большевистский идеализм, заражая агентов верой в окончательную победу Коммунистического Интернационала.
Филби получил первый опыт нелегальной работы на Коминтерн в Вене, действуя в качестве курьера между поставленными вне закона коммунистами Австрии и явками в Венгрии, Париже и Праге. В феврале 1934 года борьба между правыми и левыми в Австрии достигла, по словам Филби, «критической точки». Силы правого правительства Дольфуса и еще более радикальные боевики Хаймвера (их основатель князь Старемберг участвовал в неудавшемся гитлеровском путче в 1923 году) громили профсоюзные комитеты, левые газеты, организации социалистов, службы помощи бедным и даже отдельные домовладения. Артиллерийским огнем были уничтожены два крупных венских квартала, а девять лидеров-социалистов были повешены во дворе Верховного суда. И действия Филби в этой ситуации (а он занимался переправкой социалистов и коммунистов из страны), где он продемонстрировал смелость и смекалку, как не что иное убедили Малого в потенциале Филби как возможного агента НКВД. Корреспондент «Дейли Телеграф» Эрик Геде так описывает один из визитов Филби на его квартиру в Вене:
«Я открыл шкаф, чтобы что-нибудь себе выбрать. Когда Ким увидел там сразу несколько костюмов, он воскликнул: „Боже, у тебя их семь. Отдай их мне. Там шестеро друзей скрываются от виселицы в городской канализации.“ Мы запихнули костюмы в чемодан и, если верить Филби, они были использованы для переправки его друзей из их убежища через границу в Чехословакию.»
Филби впоследствии сказал своим детям, что, когда он еще был в Вене, «ему было дано задание по внедрению в британскую разведку, причем не имело значения, сколько времени ему на это понадобится». Это задание ему дал Малый, он же и отправил Филби обратно в Англию в мае 1934 года. Вслед за Филби из Вены в Лондон был послан и его контролер Арнольд Дейч, который в Вене работал на Малого как нелегал. Сегодня портрет Дейча висит рядом с портретом Малого в «комнате памяти» Первого главного управления. Подпись под ним оценивает его вклад в вербовку и управление кембриджскими агентами почти на том же уровне, что и вклад Малого.
Арнольд Дейч, 30-летний австрийский еврей, человек приятной наружности и значительных способностей, во многом походил на Малого и Мюнценберга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123