Сталин и многие сотрудники ОГПУ продолжали считать, что контрреволюционный заговор предателей и иностранных врагов был частью долгосрочного плана по саботажу советской экономики. В марте 1933 года шесть английских инженеров-электриков компании «Метрополитен Викерс», работавшие на строительстве одного из промышленных объектов в России, были арестованы вместе с большой группой вредителей по обвинению в саботаже и шпионаже. Если не считать того, что английские инженеры получили информацию о советской экономике, которая, по словам исполнительного директора «Метро-Вик», «носила общий характер» (возможно, подобную информацию можно было свободно получить и на Западе), саботаж, как и в предыдущих случаях, был чистым вымыслом. К этому времени процедура проведения показательных процессов в здании бывшего Дворянского собрания была уже хорошо отработана. Русские обвиняемые признались в совершении вымышленных преступлений: «Словно послушные животные, готовые беспрекословно подчиняться малейшему движению хлыста в руках дрессировщика, все они внимательно следили за прокурором Вышинским. Когда им предоставили „последнее слово“, все они просили о помиловании и обещали искупить вину, причем речь каждого из них по своему стилю и выражениям сильно напоминала аналогичные выступления подсудимых, проходивших по шахтинскому делу.»
Английские инженеры сыграли свою роль менее профессионально. Двое из них еще до суда во всем «признались» ОГПУ, но во время заседаний суда они оба отказались от своих показаний (один, правда, впоследствии вновь изменил свое решение). Другой обвиняемый в ходе открытого слушания выступил с беспрецедентным заявлением, сказав, что «обвинение сфабриковано… и основано на показаниях, которые дали запуганные заключенные». Все русские обвиняемые, за исключением одного, а также два инженера «Метро-Вик» были приговорены к различным срокам тюремного заключения. В ответ на это английское правительство объявило торговое эмбарго, которое было отменено в июле 1933 года, после того как британские инженеры были освобождены.


Во время первой пятилетки ОГПУ возглавляло не только борьбу с саботажем в промышленности, но и кампанию по коллективизации сельского хозяйства. Самым значительным достижением насильственной коллективизации стало то, что Сталин назвал «ликвидацией кулаков как класса». Поскольку кулаки были заклятыми врагами движения коллективизации, их уничтожение было одним из главных условий ее проведения. «Кулаками» называли не только зажиточных, но и всех, даже бедных крестьян, которых подозревали в сопротивлении коллективизации, например, тех, кто регулярно ходил в церковь. Первые массовые аресты глав кулацких семей были произведены ОГПУ в конце 1929 года. Все они были расстреляны. Затем, в начале 1930 года тысячи кулацких семей были согнаны на железнодорожные станции, погружены на платформы для перевозки скота и отправлены в необжитые районы арктической части Сибири, где и были брошены на произвол судьбы. Политбюро меньше всего заботило, выживут они или нет. Эта операция по переселению около 10 миллионов крестьян оказалась слишком масштабной для ОГПУ. 25 тысяч молодых членов партии, так называемые «двадцатипятитысячники», пройдя двухнедельный курс подготовки, были направлены в сельскую местность для оказания помощи ОГПУ по выселению кулаков и организации колхозов. Уверенные в своей правоте, с удивительными жестокостью и рвением, они боролись с классовым врагом, замышляющим контрреволюционный заговор с целью воспрепятствовать победе социализма. Их опыт поколение спустя был повторен красными гвардейцами во время проведения культурной революции в Китае. Один из «двадцатипятитысячников», Лев Копелев, впоследствии писал: «Я был уверен, что мы были солдатами невидимого фронта, которые вели войну против кулаков и саботажников во имя хлеба, в котором нуждалась страна в первую пятилетку.» Но для некоторых старых офицеров ОГПУ то, что они испытали, видя страдания и ужас миллионов выселяемых из своих домов крестьян, оказалось невыносимым. Исаак Дойчер рассказывал о своей встрече с уполномоченным ОГПУ, который недавно вернулся с задания из деревни: «Я старый большевик, – говорил он мне со слезами на глазах, – я боролся против царя, потом воевал на Гражданской войне, неужели я делал все это для того, чтобы теперь окружать деревни пулеметами и приказывать своим солдатам стрелять не глядя в толпу крестьян? Нет, нет и нет!»
К началу марта 1930 года «двадцатипятитысячники» согнали более половины крестьян в колхозы, тем самым ввергнув село в полный хаос. Сталин был вынужден отдать указ о приостановке этой кампании с тем, чтобы обеспечить весенний сев. После публикации в «Правде» 2 марта статьи «Головокружение от успехов», в которой Сталин лицемерно обвинил уполномоченных в несоблюдении «принципа добровольности», количество колхозников сократилось более чем наполовину. Однако после успешного сбора урожая насильственная коллективизация возобновилась.
Ущерб, нанесенный колхозами, низкие урожаи, резко возросшая продразверстка, засуха и неурожай 1932 года – все это вместе явилось причиной самого страшного голода за всю историю Европы XX века. В 1932–1933 годы от голода умерло почти 7 миллионов человек. Один из партийных активистов, работавший на Украине, которая больше всего пострадала от голода, впоследствии вспоминал: «Страшной весной 1933 года я видел, как люди умирают от голода. Я видел женщин и детей с вспухшими животами, кожа у них становилась синей, но они все еще дышали, хотя глаза у них были пустые, безжизненные. И трупы, трупы, мертвые тела в рваной овчине, на ногах грязный войлок, трупы в крестьянских хатах, на тающем снегу…
Но он не потерял веры: «Я убедил себя, объяснил себе, что я не должен поддаваться расслабляющему чувству жалости. Мы воплощали историческую необходимость, мы исполняли свой революционный долг… Я был убежден в том, что осуществлял великое и необходимое преобразование на селе и что их горе и страдания были результатом их невежества или махинаций классового врага».
Пока на Украине бушевал голод, ОГПУ продолжало раскрывать случаи саботажа «классового врага» и «контрреволюционных заговорщиков», среди которых были ветеринары, якобы морившие скот, сотрудники метеорологической службы, в полном составе обвиняемые в фальсификации метеосводок, служащие, которые якобы портили трактора и подмешивали сорняки в посевное зерно, и председатели колхозов, которые не смогли выполнить невыполнимые планы. Станислав Косиор, первый секретарь ЦК КП Украины (впоследствии расстрелянный во время великого террора), объявил, что «целые контрреволюционные гнезда были обнаружены в Народных комиссариатах образования, сельского хозяйства и юстиции, Институте марксизма-ленинизма Украины, Сельскохозяйственной академии, Институте имени Шевченко и т.д.»
Способность ОГПУ вновь и вновь разоблачать заговоры саботажников на селе постоянно питала теорию всепроникающих заговоров, которая все больше поглощала Сталина. Лазарь Каганович, подручный Сталина, пользующийся его особым доверием и один из немногих членов Политбюро, кому удалось пережить чистки, утверждал, что кулаки, которые избежали депортации, а также белогвардейцы и другие контрреволюционеры смогли организовать «саботаж зерновых поставок и посевной». Когда писатель Михаил Шолохов обратился к Сталину с жалобой в апреле 1934 года, в которой говорилось, что на Дону «колхозной экономике был нанесен моральный ущерб», Сталин ответил: «Уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего) пытались сорвать поставку хлеба в города и в Красную Армию. То, что саботаж был тихим и внешне безобидным (без кровопролития), не меняет того факта, что уважаемые хлеборобы вели по существу „молчаливую“ войну против Советской власти, войну голодом, дорогой товарищ Шолохов…»
Несмотря на всю абсурдность заявления о том, что голодающие крестьяне были саботажниками, невозможно все списать на попытки партийного руководства найти козлов отпущения, для того чтобы отвлечь всеобщее внимание от своих собственных преступлений и ошибок. Подобно охотникам за ведьмами средних веков, Сталин верил в собственные теории заговоров, которые, правда, он считал себя вправе использовать для достижения собственных политических целей. Помимо поиска несуществующих саботажников на селе, во время голода 1933 года ОГПУ выполняло еще два важных задания. Во-первых, оно должно было отрезать голодающую Украину от всего окружающего мира. На территорию Украины запрещалось ввозить зерно, а украинцам не разрешалось покидать территорию республики без специального разрешения. Железнодорожный вокзал в Киеве был занят вооруженным отрядом ОГПУ, который снимал с поездов всех, кто не имел специального пропуска. На Украине сотрудникам ОГПУ также пришлось столкнуться с самыми страшными последствиями голода. Каннибализм стал там обычным явлением, но поскольку в уголовном кодексе не было статьи, определяющей меру ответственности за каннибализм, всех каннибалов передавали в руки ОГПУ. Сотрудникам ОГПУ также вменялось в обязанность препятствовать распространению информации о голоде.
Среди наиболее выдающихся успехов советских «активных действий» 30-х годов была кампания, в результате которой значительная часть мира, а также доверчивые западные гости и журналисты, приезжающие в Советский Союз, были убеждены в том, что самый страшный голод за всю современную историю был не чем иным, как очередным примером антисоветской пропаганды. После пяти дней, проведенных на Украине, пяти дней официальных приемов, банкетов и тщательно разработанных поездок Эдуар Эррио, лидер французской партии радикалов, дважды занимавший пост премьер-министра, категорично опроверг «ложь буржуазной прессы относительно голода в Советском Союзе». После посещения «потемкинских деревень» Бернард Шоу объявил: «Я не видел ни одного недоедающего человека в России, будь он млад или стар. А может быть, они чем-то набиты? А может, их круглые щеки подбиты резиной изнутри?» Корреспондент «Нью-Йорк тайме» в Москве Уолтер Дьюранти получил пулитцеровскую премию в 1932 году за «беспристрастный, откровенный репортаж из России.» В августе 1933 года он утверждал: «Всякое сообщение о голоде в России сегодня является преувеличением или злостной пропагандой». Гуру британского фабианского социализма Беатриса и Сидней Вебб пришли к такому же выводу после посещения России в 1932 и 1933 годах. Они возложили вину за «неудавшийся урожай» в некоторых районах на «население, явно виновное в саботаже», и заклеймили позором крестьян, которые «ни с того ни с сего» начали «вытирать зерна из колосьев или даже срезать целые колосья и присваивать их себе, тем самым совершая постыдный акт воровства общественной собственности.»


Первым результатом искусственного голода на селе и беспощадной охоты за реальными и вымышленными «классовыми врагами», в городе и деревне, стало ожесточение советской Коммунистической партии в целом и ОГПУ в частности. «Террор, – писал Бухарин, – стал с тех пор нормальным способом управления, а подчинение любому приказу сверху – высочайшей благодатью». Но порочность классовой войны не могла не вызвать хотя бы приглушенного протеста у тех большевиков, которые сохранили крупицы надежды на то, что их идеалистическая революционная мечта сбудется. Наиболее ярким примером такого протеста было письмо, составленное сторонником Бухарина М. Рютиным. Подписанное им самим и семнадцатью его сторонниками, оно было распространено среди членов Центрального Комитета накануне осеннего Пленума 1932 года. Текст «Рютинской платформы», опубликованной только в 1989 году, содержал настолько откровенные нападки на Сталина и беззаконие, творимое в последние годы, что даже троцкисты, в руки которых попадало это письмо, ошибочно полагали, что это была провокация ОГПУ. В этом письме Сталина называли «злым гением русской революции, который, побуждаемый чувством мести и жаждой власти, завел революцию на край пропасти.» Требуя убрать Сталина, автор письма писал: «Для пролетарской революции было бы позором продолжать терпеть сталинское иго, его деспотизм, его презрение к партии и трудовым массам.»
Влияние «платформы Рютина» на Сталина усиливалось еще и тем, что появление этого документа сопровождалось активизацией деятельности сохранившихся сторонников Троцкого. В октябре 1932 года один из советских руководителей, бывший троцкист, Е.С. Гольцман встретился с сыном Троцкого Седовым в Берлине и передал ему документ, в котором подвергалась критическому анализу советская экономика. Этот материал, озаглавленный «Экономическое положение в Советском Союзе», был анонимно опубликован в очередном выпуске троцкистского журнала «Бюллетень оппозиции». Гольцман также привез предложение создать объединенный оппозиционный блок внутри Советского Союза. Несмотря на то, что стремительно теряющая силу «левая оппозиция» была к тому времени в значительной степени рассеяна и деморализована, Троцкий, в который уже раз переоценив свое влияние в Советском Союзе, пишет своему сыну: «Предложение о создании блока представляется мне совершенно приемлемым.» Сталин же еще больше переоценивал влияние Троцкого в Советском Союзе. Когда в 1936 году он обвинял свою политическую полицию в том, что «она на четыре года запоздала» с «разоблачением троцкистско-зиновьевского блока», он, прежде всего, имел в виду ее неспособность покончить с «рютинской платформой» и сторонниками Троцкого в 1932 году.
Сталин еще не был готов начать охоту на Троцкого, который находился в изгнании за рубежом. Но он потребовал немедленной расправы с Рютиным. Несмотря на поддержку ОГПУ, он, тем не менее, не смог набрать достаточного количества голосов в Политбюро, которое в то время шло за руководителем Ленинградской партийной организации Сергеем Кировым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123