Его преемник в должности военного атташе посольства в Москве, Торасиро Кавабе, сообщал в Токио, что русско-японская война стала «неизбежна». Касахара ответил, что военные приготовления закончены: «Война с Россией необходима Японии для укрепления Маньчжурии». В течение нескольких последующих лет главной задачей для советских дешифровщиков, так же как и для агентов Зорге, стало наблюдение за опасностью нападения со стороны Японии, опасностью, которая так и не материализовалась в реальные действия.
Возможно, главным успехом радиоразведки в середине тридцатых годов было подслушивание продолжительных переговоров, проведенных в Берлине бароном Иоахимом фон Риббентропом и японским военным атташе (впоследствии послом Японии) генералом Хироси Осимой и закончившихся подписанием немецко-японского антикоминтерновского пакта, о чем было официально объявлено 25 ноября 1936 года. Немецкое посольство в Токио, посвящавшее Зорге в большую часть своих секретов, имело лишь отдаленные сведения о ходе переговоров. Благодаря радиоразведке Москва получала более оперативную информацию. Весной 1936 года агент советской разведки в Берлине, которого курировал резидент НКВД в Нидерландах Вальтер Кривицкий, получил доступ к кодовой книге японского посольства и к содержащимся в ней шифрам по немецко-японским переговорам. «С тех пор, – похвалялся Кривицкий, – вся переписка между генералом Осимой и Токио регулярно проходила через наши руки». Телеграммы, которыми Токио обменивалось со своим посольством в Москве, расшифровывались в объединенном подразделении перехвата и дешифровки НКВД/Четвертого Управления и, несомненно, служили дополнительным источником разведывательной информации о ходе переговоров.
Опубликованный вариант антикоминтерновского пакта представлял собой не более чем обмен информацией о деятельности Коминтерна и о сотрудничестве в области профилактических мер. Однако в секретном протоколе говорилось, что в случае если любая из подписавших сторон станет жертвой «неспровоцированного (советского) нападения или ей будет угрожать нападение», то обе стороны немедленно проведут совместные консультации по вопросу о дальнейших действиях и ни одна не сделает ничего для того, чтобы «облегчить положение СССР»: уклончивая формулировка, в которой Кремль легко мог усмотреть более зловещие намерения. Уже через три дня после опубликования антикоминтерновского пакта комиссар по иностранным делам Литвинов объявил на съезде Советов:
«Что касается опубликованного японско-германского соглашения… это всего лишь прикрытие для другого соглашения, которое обсуждалось и парафировалось одновременно и которое не было опубликовано и не предназначено для публикации. Я заявляю, с полным чувством ответственности за то, что говорю, что именно выработке этого секретного документа, в котором слово коммунизм даже не упоминается, были посвящены пятнадцать месяцев переговоров между японским военным атташе и немецким супердипломатом».
В своем выступлении Литвинов не назвал источника информации о секретном протоколе, однако в ней содержится любопытное указание на факт дешифровки кодов: «Неудивительно, что многие считают, что германско-японское соглашение было написано специальным кодом, в котором слово антикоммунизм означает нечто совершенно иное, чем словарное значение этого слова, и что люди расшифровывают этот код разными способами». За помощь советской радиоразведке Кривицкого представили к награждению орденом Ленина, который он получил после бегства в Советский Союз осенью следующего года.


Успеху в работе по дешифровке британских дипломатических кодов и шифров в середине тридцатых годов объединенное подразделение ОГПУ/Четвертого Управления по радиоразведке во многом обязано помощи агентурной разведки. Первое внедрение ОГПУ в Форин Оффис стало результатом явления, получившего в разведывательном деле название «случайно вошедший». В 1929 году Эрнест Холлоуэй Олдхам, шифровальщик Управления связи Министерства иностранных дел Великобритании, находившийся в тот момент в Париже с британской торговой делегацией, пришел в советское посольство, представился как Скотт и попросил, чтобы его принял военный атташе. Вместо этого он был принят офицером ОГПУ Владимиром Войновичем, представившимся как «майор Владимир». Олдхам заявил, что работает в Форин Оффисе и принес с собой британский дипломатический шифр, который и предлагает купить у него за две тысячи долларов США. Войнович взял шифр и исчез с ним в соседней комнате, где шифр сфотографировали. Возможно, подозревая провокацию, Войнович вернулся к ожидавшему Олдхаму, разыграл возмущение, бросил шифр на колени Олдхаму, обвинил его в мошенничестве и выгнал из посольства.
Дешифровщики объединенного подразделения по радиоперехвату ОГПУ/Четвертого Управления определили достоверность шифра, принесенного Олдхамом. Центр сделал Войновичу выговор за то, что тот не заплатил «Скотту» деньги и не установил с ним связь; приказал выдать тому две тысячи долларов и настоял на повторном контакте. К стыду Войновича, офицер ОГПУ, следивший за Олдхамом, когда тот возвращался домой, записал неверный адрес и не смог найти его. Потребовались долгие усилия Ганса Галлени, нелегала ОГПУ в Голландии, известного среди своих агентов как «Ганс», прежде чем Олдхама нашли в Лондоне в 1930 году. Однажды вечером Галлени остановил Олдхама на Кромвель-роуд на его пути с работы домой, назвал по имени и обратился к нему с короткой заранее заготовленной речью: «Я сожалею, что мы не встретились в Париже. Я знаю о серьезной ошибке, совершенной майором Владимиром. Он отстранен от работы и наказан. Я пришел, чтобы отдать Вам то, что по праву Вам принадлежит.» С этими словами Галлени сунул в руку Олдхаму конверт, пересек дорогу и исчез в толпе служащих. Прохожие, видевшие, как Олдхам схватился за грудь и как у него подогнулись колени, пришли ему на помощь. Олдхам смущенно пробормотал слова благодарности, взял себя в руки и отправился восвояси. Открыв дома конверт, он обнаружил в нем две тысячи долларов и инструкции по следующей встрече с Галлени. Имеются сведения, что Олдхам направился на это рандеву с намерением прекратить контакт с ОГПУ. Однако Галлени удалось уговорить его снова взять деньги и предоставить новую информацию о шифрах Форин Оффиса, режиме безопасности и о коллегах по Управлению связи. Хотя Галлени старался поощрять Олдхама, приглашая его с женой в дорогие рестораны, напряжение . двойной жизни оказалось непомерным. В сентябре 1933 года Олдхам был найден в бессознательном состоянии на полу в кухне своего дома на Пемброк Гарденс и срочно доставлен в больницу. Однако в больницу он прибыл уже мертвым. Расследование показало, что Олдхам, находясь «в ненормальном психическом состоянии», покончил жизнь самоубийством посредством «удушения светильным газом». Галлени вернулся на континент.
ОГПУ воспользовалось предоставленной Олдхамом информацией о сотрудниках Управления связи для нового вербовочного рейда. Два нелегала ОГПУ были отправлены в Женеву, где несколько коллег Олдхама работали шифровальщиками в составе британской миссии в Лиге Наций. Один из нелегалов, бывший русский моряк, живший одно время в Соединенных Штатах, оказался настолько неумелым, что члены делегации очень скоро заподозрили его в работе на советскую разведку. Второй нелегал, Генри Кристиан (Хан) Пик, преуспевающий и общительный голландский художник, работал в разное время на Ганса Галлени (который контролировал Олдхама), злополучного Игнатия Порецкого (ликвидирован в 1937 году) и Теодора Малого (о котором речь пойдет позже). Под их руководством Пик с помощью своего обаяния стал весьма популярной фигурой среди широкого круга британских чиновников и журналистов в Женеве. Он пригласил нескольких шифровальщиков приехать к нему в гости в Гаагу, где оказал им роскошный прием и одолжил денег.
Он отобрал как наиболее подходящую для вербовки кандидатуру капитана Джона Герберта Кинга, поступившего на работу в Управление связи в качестве «временного сотрудника» в 1934 году (должность, которая не давала права на пенсию), ушел от жены и жил с любовницей-американкой. Кингу не хватало его скромного заработка. Пик с большим терпением и мастерством развивал свое знакомство с Кингом. Однажды он с женой пригласил Кинга и его возлюбленную отдохнуть в Испанию, где они останавливались в лучших гостиницах и вообще не стеснялись в средствах. Г-жа Пик позднее отзывалась об этой поездке как о «настоящем испытании», а о Кинге и его знакомой как о «невероятно скучных» людях. Хан Пик не предпринимал попыток завербовать Кинга в Женеве, а дождался, пока тот вернется в Управление связи Форин Оффиса в 1935-м и только тогда навестил его в Лондоне. Даже и здесь Пик скрыл свою связь с НКВД. Вместо этого он сказал Кингу, что голландский банкир, чрезвычайно заинтересованный в секретной информации о международных отношениях, заплатит им обоим массу денег, если Кинг будет такую информацию предоставлять. Тот согласился.
Для того чтобы оправдать свое пребывание в Великобритании, Пик предложил специалисту по интерьеру магазинов британцу Конраду Парланти, с которым он встретился в компании знакомых шифровальщиков, организовать фирму по художественному оформлению. Деньги он обещал достать сам. Парланти согласился, и партнеры заняли дом на улице Букингем Гейт. На этаже, который занимал Пик, имелась закрывающаяся на замок комната, где Пик фотографировал документы, поставляемые Кингом. Гордиевский видел досье, из которого следует, что некоторые из документов считались настолько важными, что были показаны самому Сталину. В это число входили телеграммы, отправленные английским посольством в Берлине по результатам встреч с Гитлером и другими нацистскими руководителями.


В октябре 1935 года в Форин Оффис попал еще один (в конечном счете еще более важный) советский агент, Дональд Маклин. Маклин был первым из группы британских агентов, завербованных в период или вскоре после окончания Кембриджского университета и успешно проникших в коридоры власти на Уайтхолле. В КГБ по-прежнему считают пятерых ведущих агентов из Кембриджа самой действенной группой иностранных агентов, которые когда-либо были завербованы. Во время Второй мировой войны они стали известны как «лондонская пятерка». После выхода на экраны фильма «Великолепная семерка» в Первом главном управлении их стали называть «великолепной пятеркой». Первыми были раскрыты Дональд Маклин и Гай Берджесс. Оба бежали в Москву в 1951 году. После своего бегства в СССР в 1963 году Ким Филби был наречен британской прессой «третьим человеком». «Четвертым человеком» стал Энтони Блант, раскрытый в 1979-м. В течение восьмидесятых годов журналисты прошли по ряду ложных следов в поисках «пятого человека», заходя в тупики и находя не тех, кого искали. Имя этого человека было обнаружено Гордиевским во время подготовки секретной истории Третьего отдела ПГУ и упоминается впервые.
В отличие от Олдхама и Кинга, продавших Форин Оффис за деньги, мотивы «великолепной пятерки» основывались на идеологии. Приманкой, которая привела их к работе на КГБ, был антифашизм как реакция на захват нацистами власти в Германии. Вот как Энтони Блант объяснил свою вербовку после разоблачения в 1979 году:
«В середине тридцатых годов мне и многим моим современникам казалось, что коммунистическая партия и Россия составляют единственный прочный оплот против фашизма, поскольку западные демократии сформировали неопределенное и компрометирующее отношение к Германии. Гай Берджесс убедил меня, что я смогу лучше всего служить антифашистскому движению, если вместе с ним буду работать на русских».
В середине тридцатых большинство старшекурсников в Кембридже были настроены апатично-консервативно. Хотя консерваторы располагали самыми крупными политическими клубами в Оксфорде и Кембридже, они казались интеллектуально вымирающими и сторонящимися какой-либо активной деятельности. В начале 1934 года автор заметки в «Кембридж Ревью» заметил:
«Политическая деятельность в старых университетах за последние несколько лет была, главным образом, занятием социалистов и, во все большей степени, коммунистов… Русский эксперимент вызвал в университетах очень большой интерес. Он считается смелым и конструктивным, а молодежь, которая всегда нетерпелива по отношению к осторожной медлительности и препятствиям со стороны старшего поколения, склонна сочувственно отнестись (часто независимо от политических взглядов) к этой попытке найти новый социальный и политический порядок.»
Рост симпатий среди идеалистически настроенных старшекурсников в отношении «русского эксперимента» был связан с событиями в Британии в не меньшей степени, чем с развитием дел в России. Момент, который Ким Филби считал «истинным поворотным пунктом» в своем политическом развитии, для многих представителей молодежи, сочувствующих Советскому Союзу, наступил вместе с «деморализацией и разгромом лейбористской партии в 1931 году». За великим «предательством» лидера лейбористов Рамсея Макдональда, выразившемся в согласии возглавить в августе 1931 года состоявшее преимущественно из консерваторов национальное правительство, последовало поражение лейбористов на избирательных участках два месяца спустя. Что касается Филби, то ему:
«Казалось невероятным, что (лейбористская) партия настолько беззащитна перед резервами силы, которые реакция сумела мобилизовать в минуту кризиса. Что еще более важно, тот факт, что избиратели, по всей видимости, будучи достаточно искушенными, тем не менее попали под воздействие циничной пропаганды, ставит под сомнение верность исходных предпосылок демократии в целом».
Когда лейбористы потеряли ориентиры в «великой депрессии», Россия как раз находилась в самой гуще великих экономических преобразований первой пятилетки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123