Советская Россия еще не обладала теми возможностями, которые были у царского правительства, благодаря усилиям чрезвычайно важной службы перехвата дипломатической разведки при Министерстве иностранных дел. В течение первого десятилетия пребывания большевиков у власти советские разведывательные органы страдали от двух наиболее серьезных недостатков. Во-первых, большевики, боясь использовать сравнительно сложные коды и шифры, которые они унаследовали от царского режима, ввели менее надежную систему передачи секретной информации, на первоначальном этапе основанную на простом методе перестановки букв. Во-вторых, сильнейшая в мире царская служба дешифровки была разогнана и, к несчастью для большевиков, некоторые ведущие ее сотрудники бежали за границу.
Глава русской секции британской службы военной шифровки, Школы шифровальщиков правительственной связи (ШШПС), – предшественницы сегодняшней ШКПС (Штаб-квартира правительственной связи), – Эрнест (Фетти) Феттерлейн был сотрудником царского «черного кабинета». Спрятавшись на борту шведского корабля и благополучно переждав обыск, он сумел бежать вместе со своей женой в Великобританию. По словам Феттерлейна, он был ведущим шифровальщиком царской России и имел ранг адмирала. Его коллеги в ШШПС рассказывали, что он был «лучшим по книжным шифрам и другим кодам, расшифровка которых требовала широких познаний». Известнейший американский криптограф Уильям Фридман встретил Фетти вскоре после войны. На него произвело сильное впечатление большое рубиновое кольцо на указательном пальце правой руки Феттерлейна. Он рассказывал: «Когда я проявил интерес к этому необычному драгоценному камню, он рассказал мне, что это кольцо было подарено ему в знак признания и в благодарность за его криптографические успехи во время службы последнему русскому царю Николаю.»
По иронии судьбы, в числе его заслуг была и дешифровка британской дипломатической почты. За первые десять лет после революции его главным достижением была дешифровка русской дипломатической почты, на этот раз для англичан. Хотя сам Феттерлейн говорил с сильным русским акцентом, он был незаурядным лингвистом. Английский он выучил, главным образом, читая «Могильщика Блейка» и другие популярные детективные романы. Иногда он веселил своих коллег в ШШПС такими непривычными для английского уха выражениями, как «Кто замел мой карандаш?» или «Да он был стукачом!». Феттерлейн редко вспоминал дореволюционную Россию. Но иногда его коллегам удавалось вызвать его на откровенность, сказав ему что-нибудь такое, что наверняка должно было вызвать возражение с его стороны, например: «А правда, г-н Феттерлейн, царь был физически очень сильный и здоровый человек?» – они слышали возмущенный ответ: «Царь был тряпка, без единой мысли в голове, хилый, презираемый всеми.»
Благодаря Феттерлейну и его английским коллегам, ШШПС смогла расшифровать значительную часть важнейшей дипломатической переписки русских во время англо-советских торговых переговоров. Перехваченная информация имела чрезвычайно важное значение. Так, в самом начале переговоров в июне 1920 года Ленин писал Красину: «Эта свинья Ллойд Джордж пойдет на обман без тени сомнения или стыда. Не верьте ни единому его слову и в три раза больше дурачьте его.» Ллойд Джордж философски относился к подобным оскорблениям. Однако некоторые из его министров относились к этому по-другому. Керзон и Черчилль, используя расшифрованную информацию о финансовой помощи газете «Дейли гералд» и английским большевикам, а также о других формах советской подрывной деятельности в Великобритании и Индии, требовали выслать советскую делегацию и прекратить торговые переговоры. Не желая подрывать перспективы достижения торгового соглашения, Ллойд Джордж, тем не менее, посчитал необходимым отреагировать на праведный гнев своих министров, причина которого крылась в расшифрованных документах, свидетельствующих о подрывной деятельности большевиков. 10 сентября премьер-министр обвинил главу Московской партийной организации Льва Каменева, прибывшего в Лондон в августе в качестве руководителя советской торговой делегации (в то время Красин был его заместителем), в «грубом нарушении данных обещаний» и в использовании различных методов подрывной деятельности. Красину разрешили остаться. Каменеву же, который на следующий день должен был вернуться в Россию для получения новых инструкций, было объявлено, что ему не будет позволено въехать обратно в Великобританию. Ллойд Джордж заявил ему, что он располагает «неопровержимыми доказательствами», подтверждающими выдвинутые против него обвинения, однако отказался сообщить, какими именно.
По-видимому, советская делегация все-таки поняла, что ее телеграммы были перехвачены и расшифрованы. А в августе Кабинет министров дал согласие на публикацию части перехваченной информации. Восемь расшифрованных телеграмм, доказывающих, что большевики оказывали финансовую помощь газете «Дейли гералд», были переданы в редакции всех общенациональных газет, за исключением самой «Дейли гералд». Для того чтобы ввести в заблуждение большевиков относительно источника информации и попытаться убедить их в том, что утечка произошла в Копенгагене в окружении Максима Литвинова, этот материал был передан в газеты с условием ссылки на «нейтральную страну». Однако газета «Тайме» не приняла условий игры. К крайнему неудовольствию Ллойда Джорджа, она начала свою статью со следующих слов: «Эти радиограммы были перехвачены британским правительством.» Клышко, резидент ЧК, работавший в составе советской торговой делегации, был явно мало знаком с криптографией. То ли он невнимательно прочитал «Тайме», то ли решил, что был разгадан один-единственный шифр «Марта», использованный для передачи только этих восьми опубликованных радиограмм, – но как бы там ни было, он продолжал ошибочно полагать, что советские шифры все еще надежны. Более того, он не придал большого значения и информации, основанной на результатах последующих перехватов и опубликованной в сентябре в газетах «Дейли мейл» и «Морнинг пост». Не члены советской торговой делегации, а Михаил Фрунзе, главнокомандующий Южной группой Красной Армии, разгромившей в Крыму белого генерала барона Врангеля, был первым, кто осознал масштаб рассекречивания советской системы шифровки и кодирования. Фрунзе докладывал в Москву 19 декабря 1920 года: «Из доклада, представленного мне сегодня Ямченко, бывшим начальником врангелевской радиостанции в Севастополе, следует, что абсолютно все наши шифры, вследствие их примитивности, разгадываются врагами… Отсюда вывод: все наши враги, особенно Англия, все это время были в курсе нашей внутренней военно-оперативной и дипломатической работы.» Неделю спустя советская торговая делегация в Лондоне получила инструкцию пересылать свою корреспонденцию, по возможности, курьерской почтой «до разработки новой системы шифра». Феттерлейн и его английские коллеги в течение нескольких месяцев не могли разгадать новые советские шифры, введенные в начале 1921 года. Но уже к концу апреля ШШПС смогла расшифровать значительную часть советской дипломатической переписки. В опубликованном в мае 1923 года знаменитом «ультиматуме Керзона», в котором большевики обвинялись в подрывной деятельности, не только буквально цитировались перехваченные советские радиограммы, но и отпускались весьма недипломатичные колкости в адрес русских по поводу успешного перехвата англичанами их корреспонденции: «В русском Комиссариате иностранных дел наверняка узнают следующее сообщение, датированное 21 февраля 1923 года, которое было ими получено от Ф. Раскольникова… В Комиссариате по иностранным делам также должны припомнить и радиограмму, полученную ими из Кабула и датированную 8 ноября 1922 года… Очевидно, им знакомо и сообщение от 16 марта 1923 года, посланное Ф. Раскольникову помощником комиссара иностранных дел Л. Караханом…»
Феттерлейну и его коллегам вновь пришлось поломать голову над новыми советскими шифрами и кодами, введенными Москвой летом 1923 года. Но, по-видимому, к концу 1924 года ШШПС все-таки вновь смогла разгадать значительную часть советской дипломатической переписки.
В отличие от службы шифровки и дешифровки, которая и после опубликования «ультиматума Керзона» продолжала отставать от своих британских коллег, зарубежная разведывательная сеть ИНО (Иностранного отдела ЧК) была по сравнению с СИС значительно больше, целеустремленней и агрессивней (дело в том, что бюджет СИС был сильно урезан после окончания Первой мировой войны). Подписание англо-советского соглашения в марте 1921 года положило начало широкому распространению советских торговых миссий и посольств по всему миру. Это дало возможность ИНО создать сеть «легальных резидентур», возглавляемых «резидентами», которые работали в советских представительствах и пользовались дипломатическим прикрытием. Вопрос дипломатического прикрытия всегда вызывал трения между дипломатами и сотрудниками разведки. Англия в этом смысле не была исключением.
В период между двумя мировыми войнами резиденты СИС за рубежом не имели никаких привилегий и числились «ответственными за паспортный контроль» при посольствах Великобритании. Находясь на положении второстепенных сотрудников посольств, руководители резидентур обычно не пользовались большим уважением послов, которые предпочитали держаться от разведки подальше. Резиденты ИНО обладали гораздо большим влиянием. Правда, из-за этого периодически возникавшие с советскими послами стычки носили более ожесточенный характер. Георгий Агабеков, резидент ОГПУ, оставшийся на Западе в 1930 году, рассказывал:
«Теоретически резидент. ОГПУ находится в подчинении посла. Официально он является вторым секретарем посольства или кем-то в этом роде. Но в действительности… его полномочия зачастую превосходят полномочия посла. Его боятся все сотрудники посольства, даже сам посол, поскольку над их головами витает постоянный страх перед доносом. Иногда посол, недовольный тем, как резидент исполняет свои обязанности дипломатического сотрудника посольства, направляет на него жалобу. В этом случае посольство обычно делится на два лагеря: одни поддерживают посла, другие выступают на стороне резидента. Все это продолжается до тех пор, пока Москва не отзовет одного или другого. За ним, как правило, вскоре следуют и его сторонники.»
С августа 1921 года до конца 1929 года во главе ИНО и по следующих служб, отвечающих за работу заграничных резидентур, стоял Михаил Абрамович Трилиссер, русский еврей, ставший профессиональным революционером в 1901 году, когда ему было всего 18 лет. До Первой мировой войны он занимался главным образом выявлением полицейских шпионов среди большевистской эмиграции. Даже Борис Бажанов, который был в свое время секретарем Сталина и бежал на Запад, преследуемый агентами ОГПУ, отзывался о Трилиссере, как об «умном и знающем чекисте». Как и большинство руководящих сотрудников ИНО его поколения, Трилиссер был репрессирован во время террора конца тридцатых годов. После смерти Сталина он был посмертно реабилитирован. Сегодня его портрет занимает одно из видных мест в мемориальной комнате пришедшего на смену ИНО Первого главного управления КГБ. В первые два года работы в качестве начальника Иностранного отдела Трилиссер переложил большую часть каждодневных забот по управлению отделом на плечи своего заместителя, эстонца по национальности, Владимира Андреевича Стырне, получившего известность не только благодаря своей молодости (он был принят на службу в Иностранный отдел в 1921 году, когда ему было 22 года), но и холодящей душу жестокости. Правда это или нет, но в ЧК рассказывали, что он сыграл не последнюю роль в том, что его собственные родители были расстреляны.


Трилиссер возглавил ИНО в 1921 году. Примерно в это же время Коминтерн создал секретный Отдел международных связей (ОМС) для организации подпольной работы своей агентуры за границей. ОМС оказал большую помощь ИНО, вовлекая в секретную разведывательную работу иностранных коммунистов и тех, кто им сочувствовал, поскольку они скорее были готовы откликнуться на призыв о помощи, который исходил от Коммунистического Интернационала, чем пойти на прямой контакт с советской разведкой. Многие лучшие иностранные агенты ОГПУ и НКВД тридцатых годов были уверены, что работают на Коминтерн.
ОМС также положил начало созданию «передовых организаций», которые впоследствии стали важным инструментом осуществления советской разведкой «активных действий» (обработки). Величайшим мастером организации работы передовых групп, создаваемых на деньги ОМС, был заместитель председателя Германской коммунистической партии Вилли Мюнценберг – «святой – покровитель всех наших соратников по борьбе», как его любовно называла его «спутница жизни» Бабетта Гросс. Во время голода в России в 1921 году Мюнценберг создал Международный фонд помощи рабочим (МФПР) со штаб-квартирой в Берлине и вскоре стал ведущим пропагандистом идей Коминтерна. Бабета Гросс рассказывала:
«Солидарность была его волшебным словом. Сначала солидарность с голодающей Россией, потом с пролетариатом всего мира. Заменив слово солидарность на благотворительность, Мюнценберг нашел ключ к сердцам многих представителей интеллигенции, добровольно откликнувшихся на его призыв… Когда он с восторгом говорил о „священном долге пролетариата отдавать и помогать“, он затрагивал струны восторженной жертвенности, которая проявляется везде, где только есть вера.»
Каждое проявление «солидарности с русским народом» способствовало установлению неразрывных эмоциональных связей между меценатами и тем идеализированным образом советского государства рабочих и крестьян, который создавался пропагандой Коминтерна.
МФПР был известен среди членов партии как «Трест Мюнценберга».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123