Между нами говоря, Кэролайн, мы с тобой создали и вырастили настоящее чудовище.

Глава девятая
25 июня, суббота.
Клиника Найтингейл, Солсбери.
6 часов вечера.
Джинкс снова устроилась под любимым буком. Темные очки опять на глазах, анонимность восстановлена. Для посторонних она была просто интересным объектом: этакая худенькая изможденная женщина, совершенно одинокая и к тому же пытающая скрыться за широкими листьями густых ветвей. Почти что, как отметил про себя Алан Протероу, наблюдая ее в окно своего кабинета, птичка в клетке. Больше всего на него производило впечатление ее одиночество. Он раздумывал над тем, возможно ли вообще будет сломать железные оковы, сдерживающие ее эмоции. Было весьма сомнительно, чтобы Джинкс, как все нормальные люди, стремилась к счастью. Она оставалась по-прежнему ранимой. Доктору вспомнился разговор с ней, произошедший накануне.
— Наконец-то я почувствовала облегчение, — призналась она, когда Протероу спросил ее, как она ощущает себя после того, как бинты с головы были сняты. — Только дети понимают, что это такое: быть счастливым.
— А вы были счастливы в детстве, Джинкс?
— Наверное, да. Запах свежеиспеченного хлеба всегда поднимает мне настроение. — Она улыбнулась, заметив, как доктор недоуменно поднял брови. — Мой отец не всегда был богатым. Когда я была маленькой, мы жили в небольшом домике где-то в Лондоне. Мать сама готовила еду и даже пекла хлеб. И я до сих пор не могу равнодушно относиться к запаху домашнего свежего хлеба. Мне хочется веселиться, прыгать и кувыркаться.
— Какую мать вы имеете в виду? Родную или же мачеху?
Неожиданно Джинкс замялась:
— Наверное, все же мачеху. Я была слишком маленькой, чтобы помнить то, что делала моя родная мать.
— Вовсе не обязательно. Мы начинаем запоминать события, имевшие место в очень раннем возрасте. Вполне возможно, что вы храните впечатления еще с тех времен, когда только начали ходить. Особенно если после этого начиналась не слишком счастливая полоса.
— А почему она должна была начаться? — Джинкс отвернулась.
— Потому что ваша мать умерла. И поэтому для вас и отца, скорее всего, начались трудные времена.
Она пожала плечами:
— Даже если так оно и было, я уже не помню. И это само по себе печально. Смерть все же должна оставлять какой-то отпечаток, как вы полагаете? Удивительно, что мы так быстро забываем о ней и продолжаем жить будто ничего и не было.
— Вот и хорошо. Самое главное, что нам удается двигаться дальше, — подхватил Протероу. — Иначе мы стали бы похожими на мисс Гавишам из «Больших Надежд», и сидели бы, как она, всю оставшуюся жизнь за пустым столом.
Женщина улыбнулась:
— Ну, если говорить о Диккенсе, как я его помню, то бедную мисс Гавишам бросил жених в день свадьбы, и всю жизнь она не снимала подвенечного платья. Менее тактичного сравнения вы подобрать не смогли. Но в моем случае все обстоит несколько по-другому, и я не собираюсь развивать тему брака и семьи.
— Ну, тогда давайте побеседуем о более приятных для вас вещах. Что поддерживает в вас желание жить?
Она печально покачала головой:
— Да ничего. Я предпочитаю темноту и покой, где нет места никаким чувствам. Ведь для каждого взлета есть свое падение. Я очень не люблю испытывать грусть разочарования.
— Но в отношениях не должно быть никаких разочарований, Джинкс. Как раз, наоборот, в большинстве случаев они несут людям радость и удовлетворение, к которому стремятся практически все. Неужели вам не кажется, что это вполне достойная цель в жизни?
— Мы опять начали разговор о браке и детях, доктор Протероу? — подозрительно посмотрела Джинкс на Алана. — Наверное, Джош Хеннесси признался вам, что я ему очень нравлюсь?
Доктор сдержанно засмеялся:
— Сам он этого не говорил, но мне несложно было догадаться.
— Правда, Мег ему нравится гораздо больше, чем я, — безразлично заметила Джинкс. — И это вполне серьезно. Хотя сама она относится к нему, как к родному брату, потому что не привыкла сочетать работу и удовольствие. А ему-то всего-навсего хочется просто трахнуть ее. И его собственная жена поначалу ему тоже очень нравилась, — раздраженно добавила она. — Но только через четыре года он со спокойной совестью бросил ее, заявив, что она за это время успела ему надоесть. О таких отношениях вы говорите, утверждая, что это — предел мечтаний любого разумного человека?
— Я сомневаюсь, что вы бы ему надоели, Джинкс. Но, в любом случае, разговор шел не об этом. Я думаю, что имел в виду удовлетворенность жизнью и человеческими отношениями.
Женщина не смогла сдержать смеха:
— Что ж, я считаюсь неплохим фотографом, и вот это действительно дает мне удовлетворенность. Если меня будут помнить хотя бы за одну-единственную фотографию, этого будет вполне достаточно, чтобы считать себя бессмертной. Другого мне не надо. Моя работа для меня тоже в каком-то смысле рождение нового. Новое творение возникает, когда ты проявляешь пленку или печатаешь фотографии в темной комнате. И появляются примерно те же чувства, как при рождении ребенка из темноты чрева.
— Неужели?
Она снова пожала плечами:
— Думаю, да. Впрочем, единственное подобие родов, которое мне пришлось испытать — это довольно неприятные ощущения в туалете. Хотя, наверное, рождение ребенка достойно уважения. Тем не менее, чувство достижения чего-то значительного в обоих случаях имеет много общего. — Лицо ее при этих словах ровным счетом ничего не выражало. — С тем же успехом можно сказать, что когда результат получается не таким, каким ты его ожидаешь, тебя охватывает такое же разочарование. Но произведения искусства, будь то дети или фотографии, никогда не бывают совершенными. — Она секунду колебалась, а потом добавила: — Но уж если повезет, это может быть очень интересным и увлекательным занятием.
После этого она извинилась и молча удалилась в сад, оставляя Протероу догадываться, что же она имела в виду: своего собственного пока еще не рожденного ребенка или надежды отца на самое себя. Хотя вполне вероятно, что ни то ни другое. Доктор почему-то вспомнил и двух до сих пор не женившихся братьев Джинкс, которые так и жили в доме родителей. Насколько он успел понять по выражению, которое появлялось на ее лице при одном только упоминании их имен, они не слишком-то любили свою умную и талантливую сестру.
Он уже хотел отвернуться от окна, закончив созерцать одинокую фигуру Джинкс, как вдруг заметил, что к ней через лужайку спешит какой-то мужчина. Откуда он появился, черт бы его побрал? Испытывая, помимо всего прочего, чувство ответственности за свою пациентку и понимая, что ему не удастся опередить неизвестного, доктор распахнул дверь на улицу и заорал во весь голос:
— Вот вы где, Джинкс! Я вас везде разыскиваю!
Вздрогнув, она оглянулась и увидела сначала приближающегося к ней младшего брата, а уже потом доктора Протероу:
— Господи, как же вы меня напугали, — с укором в голосе выдохнула она. — Здравствуй, Фергус, — приветливо кивнула женщина молодому человеку. — Вы уже знакомы друг с другом? Это Фергус Кингсли, мой брат, а это — доктор Алан Протероу, мой психиатр-экзистенциалист. Из вас никогда не получится обманщик, — улыбнулась она Алану. — Вы же наблюдали за мной минут десять, не меньше. К чему теперь такая паника?
Доктор пожал Фергусу руку.
— Потому что я очень серьезно отношусь к своим обязанностям, Джинкс, и понимаю всю ответственность, возложенную на меня. А вашего брата я до этого момента не видел. Передо мной был просто незнакомый мужчина. — Он сложил руки на груди. — Кстати, мне уже становится интересно, — продолжал он без всякой враждебности в голосе, — как вам удалось проникнуть на территорию клиники? У нас есть правила, по которым посетители сначала отмечаются у администратора и спрашивают, может ли их принять пациент. Это же элементарный этикет, но для нас очень важно, чтобы посетители уважали наши устоявшиеся законы. Я уверен, что вы согласитесь со мной.
Под пристальным взором доктора Фергус покраснел и опустил глаза:
— Простите. — Он выглядел очень молодо. — Я как-то не подумал. — Юноша махнул рукой в сторону дальнего края лужайки. — Я припарковался у ворот, а оттуда прошел сюда. — Он искоса посмотрел на Джинкс. — Вообще-то я собирался сначала все сделать, как положено, а потом неожиданно увидел тебя.
Джинкс сняла очки и, прищурившись, ожидала ответа доктора. Причем почерневший больной глаз она совсем закрыла рукой. Так ничего и не услышав, женщина заговорила сама:
— Что-то я не припомню, чтобы раньше кто-то спрашивал у меня, хочу я принимать посетителей или нет. Какие-то извращенные правила, которые меняются по прихоти директора.
Алан примирительно улыбнулся:
— И, тем не менее, они остаются правилами. Мне надо будет проверить, чтобы и в дальнейшем они выполнялись неукоснительно. — Он вежливо поклонился брату и сестре. — Что ж, наслаждайтесь встречей. Если вам захочется выпить по чашечке чая, ваш брат может попросить администратора, и вам подадут чай, куда вы пожелаете. — Он приветливо помахал рукой на прощание и быстрым шагом направился назад в свой кабинет.
— Иногда мне кажется, что он более безумен, чем некоторые из его пациентов, — задумчиво произнесла Джинкс, глядя вслед доктору.
— По-моему, ты ему нравишься, — не задумываясь, выпалил Фергус.
Джинкс рассмеялась:
— Не будь олухом! Он не слепой, а мне иногда дают зеркало, и я прекрасно понимаю, на кого сейчас похожа. — Она вернулась к действительности, и глаза ее сразу же хищно сузились. — В общем, мне становится даже неприятно, что он постоянно наблюдает за мной. Я начинаю чувствовать себя, как пленница или заключенная.
— А он тебе нравится?
— Да.
— Он женат?
— Он вдовец. — Она нахмурилась. — А почему тебя это так интересует?
Брат только пожал плечами и неопределенно хмыкнул:
— Как будто ты не знаешь, что обычно говорят про психиатров и их пациентов. Интересно, станет ли он следующим претендентом на руку и сердце представительницы рода Кингсли.
— Фергус, оставь его в покое, — сердито проговорила Джинкс. — Я не собираюсь оставаться здесь надолго, поэтому у меня не будет ни времени, ни возможности развивать с ним отношения более глубокие, чем простое знакомство.
Юноша прислонился спиной к стволу бука:
— Значит, ты уже готовишься вернуться домой?
— Уехать домой, — поправила она. — В Ричмонд. И сразу же за работу. Сидеть здесь и целыми днями ничего не делать — это не по мне. Я гожусь на кое-что более интересное.
— Это ты бросаешь камушки в мой огород?
— Да нет же, — тут же спохватилась она. — Ты знаешь, Фергус, как ни странно, но сейчас меня куда больше интересуют мои собственные проблемы, чем твои. — Она внимательно посмотрела на его угрюмое лицо, так похожее на лицо Майлза. Разве что не было того обаяния, которое старший брат мог выражать всякий раз, когда хотел этого. — Ты приехал сюда просто так или на то были какие-то причины?
Фергус шаркнул ногой по траве.
— Мне интересно было узнать, как у тебя идут дела и как ты поправляешься. Майлз говорил, что ты не очень-то хорошо себя чувствовала, когда он был здесь, а под конец вообще упала в обморок во время разговора.
— Я просто тогда здорово устала. — Она опять надела солнцезащитные очки, чтобы он не мог видеть выражения ее глаз. — Майлз пожаловался, что Адам довел тебя до слез. Это правда?
Он снова залился краской.
— Майлз самый настоящий негодяй. Он дал честное слово, что никому не расскажет. Ты знаешь, иногда я даже затрудняюсь сказать, кого ненавижу больше: его или папочку. Они оба порядочное дерьмо. Чтоб они сдохли! Вот тогда все бы пошло на лад.
Все тот же детский скулеж, который она слышала с тех пор, как Фергусу исполнилось пять лет. Только голос его стал более грубым.
— Допустим, он тебя выпорол. Но чем же ты так разозлил Адама?
— И вовсе не я. Это из-за того, что ты торчишь здесь. — Он скользнул спиной по стволу и уселся на корточки. — Папуля вышел из себя и начал орать на всех подряд. Майлз забился куда-то в угол, как всегда, а мама просто сидела и пыталась что-то лепетать в ответ. Короче, ты сама знаешь, как это у нас бывает. Мне не надо ничего тебе рассказывать.
— И все же ты наверняка что-то натворил, — не отступала Джинкс. — Конечно, он может сердиться и на меня, — тут она указала рукой в сторону здания больницы, — и на все это, но ни разу он не бил тебя без серьезной на то причины. Итак, что же было на этот раз?
— Я всего-то двадцать фунтов позаимствовал, — забормотал юноша. — Но он представил все так, будто я совершил какое-то жуткое преступление.
Джинкс тяжело вздохнула:
— У кого ты занял?
— Ну, какая разница? — сердито буркнул Фергус. — Ты ничем не лучше нашего поганого папули. — Он сжал губы, отчего стал совсем уродливым. — Но только почему-то никто не хочет понимать, что если бы папа относился ко мне как к человеку, а не как к бессловесному рабу, мне и не приходилось бы занимать деньги. И вообще, это унизительно: быть сыном Адама Кингсли и при этом зарабатывать такие крохи. Я постоянно твержу ему, что если бы он мне положил хорошую зарплату, у меня и в мыслях бы не было одалживаться. Все же я сын босса. Это должно что-то значить. Почему мы с Майлзом обязаны начинать с низов?
— Видишь ли, — раздраженно заговорила Джинкс, — если бы ты хоть изредка называл вещи своими именами, то здорово изменил бы мнение Адама о себе. А ваша бесконечная ложь выводит его из равновесия. Неужели непонятно? Ты же вор, — она бросила на брата презрительный взгляд, — и все это знают. Поэтому к чему использовать такие слова, как «занимать», «одалживать» и «заимствовать»? У кого же ты украл деньги на этот раз?
— У Дженкинса, — опустив глаза, признался Фергус. — Но я бы ему потом все равно их вернул.
— Ну, тогда нет ничего удивительного в том, что Адам тебя выпорол, — устало произнесла Джинкс. — Мне тоже было бы крайне неприятно извиняться перед своим садовником за то, что мой двадцатичетырехлетний сын украл у него деньги. Ты, наверное, подумал, что у Дженкинса не хватит смелости пожаловаться и тебе все сойдет с рук?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61