Под самый конец он опять вернулся к Ритуалу. Совершая Ритуал, ты всякий ра
з прерываешь драму своей жизни и на время его исполнения полностью себя
в ней забываешь, как если бы она окончилась и ты умер. Совершая Ритуал, ты о
дновременно исключаешь себя и из истории, как если бы ее драма также приш
ла к концу, а ты играешь свою вечную роль в другой пьесе, не знающей ни нача
ла, ни конца, ни повторений, ни перерывов. Возвращаясь из Ритуала в жизнь и
историю, ты способен их видеть как чужую драму и играть в них свою роль лег
ко, как профессиональный актер на любительской сцене (он поэтому немножк
о презирал символистов, выдумавших себе ритуал из своей жизни и игравших
в своей драме крайне любительски).
Только в Ритуале ты привыкнешь к своей смерти. Когда Иван его спросил, отч
его уж он так третирует историю Ц как какое-то омерзительное чудовище,
Ц тот отвечал, что в этом он, конечно, позволяет себе некоторое «педагоги
ческое преувеличение». Что сам он, в общем, прогрессист, желающий ей благо
получного хода Ц об исходе не может быть и речи, Ц но что она ему враждеб
на, ибо не переносит ухода от себя.
Через два дня мне телефонировал Никитич и сказал, что Жоржа нашли в его но
мере, в «Ривьере», с пулей в затылке. Мы дали телеграмму Михаилу Ивановичу
, накануне уехавшему в Петербург. Он приехал на послезавтра и оставался в
Москве до вечера дня похорон.
Похороны были не синагогальные и не православные (у Жоржа была очень про
грессивная мать и отчим-лютеранин). Михаил Иванович прочел псалом 24, а Неп
оименованный положил в гроб перчатку. Потом пошли провожать Михаила Ива
новича на вечерний поезд. В ресторане на вокзале он мне сказал, что Непоим
енованный, как глава Ложи, будет нас собирать раз в две-три недели и чтоб м
ы его предупреждали, когда будем отлучаться из Москвы. Прощаясь, он подар
ил мне новый серебряный портсигар со своими инициалами (прежний взял себ
е Непоименованный) и сказал, что в Москве в следующий раз будет не скоро и
что мне необходимо запастись белыми лайковыми перчатками Ц класть в гр
оба братьям. Я заказал дюжину. Через полгода он заехал к нам по дороге в Ки
ев. Мы вместе провели пять дней, не расставаясь ни на минуту. Разговаривал
и, пили, ездили по друзьям. Четыре раза совершали Ритуал, в том числе один
Ц Посвящения. На место Этлина приняли моего однокашника по Лицею, Вален
тина Бродзинского. «Вот и все, пожалуй, о нем в те дни, пока не будет нам друг
ого случая, мой милый гость».
Пока? Я уже поднимался. А как же предательство? А как же мудрость и расчет, б
есплодность лжи и бессилие правды? «Но все ж таки, Ц решился я, ибо чувств
овал, что «пока» Ц это все, и другого раза не будет, Ц ведь не оборвалась ж
е эта история в 1912-м. Отрезок пути, пройденный вами вместе, должен был продо
лжаться по крайней мере до конца 1917-го, если не дальше. Отчего же тогда така
я разница во впечатлениях прежних знакомых от вас обоих? Если, конечно, не
объяснять ее тем, что об исчезнувших, как и о мертвых, не принято говорить
плохо, что с лихвой возмещается за счет еще живых».
Тогда мне казалось, что эта фраза была верхом такта и предоставляла собе
седнику почти неограниченный выбор вариантов ответа. Сейчас мне кажетс
я, что ею было прервано прощание и нарушено его первое правило: оставь нед
осказанное недосказанным в залог следующей встречи. Я сделал это в затян
увшейся агонии моей юности оттого, что едва мерещившийся сюжет уже тянул
меня к себе из будущего Ц прочь от Вадима Сергеевича и от себя самого. Ра
ди сюжета еще и не то нарушишь.
Вадим Сергеевич допил холодный чай, раскурил, тщательно ее сначала размя
в, короткую и толстую «Ромео и Джульетту» и заговорил, медленно выпуская
бесплотные голубовато-серебристые колечки.
Ц Я не мыслитель. Мне недоступны не только абстракции научного мышлени
я, но и абстракции жизни, так сказать. Вы, возможно, и правы в своем намеке на
то, что если бы я уехал до 1917-го, то по ею пору жил бы в сердцах оставшихся не с
омнительной, в лучшем случае, фигурой, а рыцарем наравне с Михаилом Ивано
вичем. Но, в отличие от него, я любил это место. Я и сейчас его люблю.
Люблю все это Ц сырые дощатые стены, вечные веранды, клумбы и лужи Подмос
ковья, камни московских переулков, излучину Москвы-реки Ц все. Пока еще т
лится надежда встретить давно знакомое лицо, если я только смогу различи
ть за маской надвигающейся смерти единственность и неповторимость пре
жней улыбки или жеста, пока это остается, я Ц здесь. Время летело, не касая
сь меня. В молодости я был довольно состоятелен. В зрелые и старые годы Ц
прилично беден. Постоянно чувствуя какую-то чуть ли не мистическую убеж
денность, что если пропаду, то уж непременно с этим местом вместе, я никогд
а не вмешивался в политику. Даже в наш кратковременный политический «рен
ессанс» десятых не соблазнился. Просто жил здесь, не заботясь о «когда», о
переменах, подъемах и спадах. Поверьте, при этом я нередко переживал прои
сходящее, но Ц не заботился. Почти никогда не плакал, даже когда перчатки
в гроба клал, а ведь с перчатками-то в тридцатые, как и с сигарами, становил
ось все труднее. Так ведь иной раз, как положу перчатку, так думаю: чего пла
кать-то? Ты Ц здесь, я здесь, а как умру, так вместе будем и там, в другом мест
е. Одни смеялись над этим добродушно, как Иван, который меня «первертным ф
аталистом» называл. Другие подозревали, боялись, даже ненавидели. Раз мн
е Елена Константиновна прямо в лицо выпалила: ваша, говорит, ноншалантно
сть оскорбительна для страдающих. Да, оскорбительна, наверное. Что делат
ь! Становиться из человека места человеком времени было поздно.
Михаил Иванович обладал необыкновенной врожденной способностью отвле
чения от места удивительной для человека его происхождения; казак малор
оссийский, with a smidgin of Tartar blood Ц как любил повторять его петербургский приятель и,
как и он, страстный балетоман Федор Ипполитович, Ц Михаил Иванович жил т
олько во времени. Киев, Монте-Карло, Лондон, Париж, Берген, Мадагаскар Ц вс
е они были для него только точками, отмечающими движение от дела к делу. А
дела он имел обыкновение доводить до конца (я свои предпочитал и не начин
ать) Ц совсем не русская черта. В делах он был изящен и четок. Возможно, его
крайняя индифферентность к местам была связана и с его феноменальной ли
нгвистической одаренностью Ц ему было все равно, на каком языке изъясня
ться из тех семивосьми, которые он знал вполне. Ритуал Ц его он носил с со
бой, в любом месте подтверждая себя Рыцарем. И все эти опережающие событи
я символы! Мог ли он знать в 1915-м, когда занимался ликвидацией своего издат
ельства, что не пройдет и двух лет, как он станет одним из главных ликвидат
оров фирмы под названием Российская Империя, а еще через десять Ц превр
атится в одного из крупнейших в Европе профессиональных банковских лик
видаторов? И не была ли эта его профессия сама символом должной безнадеж
ности Рыцаря Времени?
«Ну да, Ц раздраженно продолжал я, возвращаясь в электричке в Москву, Ц
небось клал себе перчатку в гроб Ц и дело с концом. Да нет же, вздор все это
! Просто мы так привыкли к тому, что сделать все равно ничего нельзя, что на
м приятно думать о форме поступков других и прежних людей как о дуракава
лянье. Но не это ли станет и нашей участью, да и в самом скором времени? Сами
будем класть перчатки в пустые гроба, да еще и очень этим гордиться!»
Так закончился этот вечер, а с ним и мои московские поиски.


Часть 2
То время (документированные впечатления)
Документированные впечат
ления Ц это не впечатления от документально подтвержденных фактов, а вп
ечатления, сам факт которых документально подтвержден


«Работа с архивами, сэр, значи
тельно облегчается многочисленными местами, вымаранными черной тушью
и пропусками целых страниц».
(из беседы с помощником храни
теля Архива Британского Министерства Иностранных дел в Кью-Гарденз)

Глава 8
Веселая тень будущего

«Мне было так мучительно тру
дно вообразить его себе, что когда, наконец, он был уже здесь, передо мной, т
о никакие мнения и суждения о нем других лиц ничего не могли в нем изменит
ь.»
Ричард Джефрис об Октавиане
Августе

Это Ц о том, кто что сказал. Само по себе оно не существует. Его нет в молчан
ии, как нет и молчащих.
В туманной дали незаконченного романа ведется нескончаемый разговор о
предательстве. Полузабытые позиции позавчерашнего дня! Выразишь их бук
вально словами сегодняшнего, и выйдет базарный феномен переклички поко
лений. Ну что ж, опять пойдут люди, встречи, нарушенные зароки проносящейс
я жизни, но... А не лучше ли распроститься со всем этим легко и весело как есл
и бы не было в нас наследственного сифилиса серьезности от дедов с их тор
жественным безумием, через отцов с их бездумной значительностью. В перво
й части романа моя жизнь была еще единой, с ее временем Ц тоже одним; в ней
время других было частью моего. Во второй части я покидаю это единство, чт
о тоже своего рода отступничество. Тогда, по ходу дела, мне придется не тол
ько признать, что я Ц не их, но и заплатить за это признанием того, что я не
свой.
1990 г. Через двадцать лет я нашел время и место писать о Михаиле Ивановиче. П
равда, времени недоставало, но зато места было сколько угодно: в кафе, в ар
хиве Форин Офиса, наконец, у себя в университете. Глубокое безразличие бр
итанской атмосферы к тому, что в ней происходит, немало способствует зап
оздалым литературным склонностям дилетантов.
Сначала Ц оговорка о различии между действующими (а точнее Ц говорящим
и) лицами первой и второй части. Все люди, с которыми я говорил в первой час
ти, даже если говорил едва ли полчаса, даже если не говорил, но узнал о них ч
ерез разговор с другими, да что там, даже если они и вовсе не были упомянут
ы, но жили, неупомянутые, где-то под поверхностью разговора или витали над
разговаривающими Ц со всеми ними я был связан. Со всеми Ц от молодого Ал
еши до старых Ховята и Никитича. И хотя последний прямо утверждал, что все
это Ц не мое и не имеет ко мне решительно никакого отношения, но сам знал,
что все равно, мое, мое, оттого и рассказывал.
Персонажи второй части в своем большинстве по необходимости Ц абстрак
тны, и оттого, по необходимости же, и мертвы. Мертвы, как гофмановские кукл
ы, как «Балаганчик» Поэта, как «Синяя Птица» Метерлинка и Константина Се
ргеевича. Откуда пришло их решение быть мертвыми Ц так просто не узнаеш
ь. Да и как узнать, когда непреодолима моя отделенность от них, даже от тех
немногих, кто тогда не успел омертветь, по молодости, что ли. Так, одна из це
нтральных фигур этой части, Елбановский, с которым я провел много часов, с
которым не только говорил, но и пил, все равно отрезан от моего чувства жиз
ни там, в России, ибо там его не было с 1919-го, так же как и от моего нынешнего чу
вства жизни здесь, в Англии, ибо он уже и здесь давно в прошлом.
Британская цивилизация веками вырабатывала свое отношение к прошлому,
непереводимое в отношение русских к их прошлому. В Англии довлеет абсолю
т исторического. В России сегодняшняя ситуация всегда перекрывает исто
рию. Отсюда, например, невозможность в Англии предательства как темы. Есл
и очень старый британец, вспоминая школьного товарища по Итону или Мальб
оро, говорит «О, Джордж был такой хороший парень», то это значит, что он и ес
ть хороший парень, даже если за прошедшие с их последнего матча в регби 66 л
ет он разорил жену, ограбил фирму и продал родину. То, чем этот Джордж был, н
еотменимо. В России человек может идеально себя вести всю свою распрокля
тую жизнь, но если на сто первом году он сотворит какое-нибудь безобразие
, то знакомые скажут: ну да, Сережа был ничего, вроде, ну, держался. Но было в н
ем за всем этим что-то, ну знаете...
Эта одержимость британцев своим прошлым не столько делает жизнь в Англи
и чужой для русского завсегдатая, сколько превращает его в чужого самому
себе. Да, я завишу от места, и здесь, во второй части, мне ничего не остается,
кроме повторения себя в другом и в других, что непривычно, а иногда и прост
о неприлично. Тогда фразы, абзацы, да что там Ц целые главы летят в корзин
у.
Я не был готов оставить мои бесплодные поиски даже и тогда, когда порвала
сь последняя нить, связывающая меня с Михаилом Ивановичем. Это Ц не нить
истории вообще, а личной истории каждого, у кого такая история имелась. Оч
нувшись после второй войны, люди первой восприняли себя как факт истории
, не получившей в них завершения, на которое они рассчитывали или надеяли
сь. Затянувшаяся весна 1945-го принесла им легкую старческую эйфорию и горы
грязного снега от Темзы и Сены до Вислы и Волги. Настоящего у них не было, а
прошлое осталось где-то далеко за 1939-м, не то в Москве или Петербурге, не то
в Берлине или Париже. Иным Ц как Шульгину Ц пришлось немало потрудитьс
я, чтобы не сгинуть для сомнительного будущего, а иные Ц как Премьер Ц вс
ю оставшуюся жизнь потратили, чтобы остаться в своем еще более сомнитель
ном прошлом. Для Михаила Ивановича прошлое потеряло смысл задолго до тог
о, как оно кончилось. Сигналы из него задерживались или вовсе не доходили.

Один из них (последний?) пришел совсем уж неожиданно через пятнадцать лет
моей (а не Михайла Ивановича) жизни в Лондоне. Приехавший в мае 1989-го в Лондо
н старый человек из Москвы посоветовал мне искать людей без биографий. Т
ех, кто не выстраивает свою жизнь по оси «до и после», но стягивает всю ее к
еще не наступившему концу, к одной картине, которую они всегда носят с соб
ой и которая всякую минуту другая. Оттого-то те, кто хотят их описать, бесс
ильны это сделать. Мы слишком привыкли видеть человека распределенным в
о времени им самим, а если он этого не делает, то остается для нас невидимк
ой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26