Но и не мирянин, ибо не плачет, несет свой крест один, не разделяя обще
ственной скорби, торжества или возмущения.
За соседним столиком сидели советские студенты с красной надписью на ма
йках: «Перестройка Ц это переброска на Запад». За другим допивал кофе со
лидный пожилой господин с огромным значком: «Бог Ц здесь. Захоти, и он буд
ет с тобой!» Когда мы выходили, то столкнулись с молодой девушкой огромны
х размеров, на животе у которой было написано: «Во имя жизни всего человеч
ества Ц смерть губителям экосферы!
[Запоздалый комментарий: А сам он спросил ли хоть раз старого Валленберг
а, напрямик о том Ц о немцах, о русских, о евреях (порядок перечисления стр
ого хронологический)? Не спросил, ибо этим вынудил бы того к ответу о лично
м Ц о семье, детях, о нем самом, наконец. Но кто, когда, где спрашивал его, Мих
аила Ивановича о нем самом? А ведь он бы ответил, ох, как бы еще ответил! Так
ведь не спросили же. Может, собой были слишком заняты, а может, из деликатн
ости. Или даже, как Елбановский Ц от ощущения недолжности вопроса, ибо сп
росить означало бы: что ты сделал, и что ты сделал, чтобы искупить сделанно
е? (Гамильтон в Стокгольме ведь тоже наводил на ответ, а не спрашивал.) Нет, о
чевидно, что люди начала века были к этому вовсе неспособны, а немногие из
следующего поколения просто забыли, как спрашивать. Заняты были очень. П
редательство с трудом поддавалось искуплению. Раулю оставалось еще чет
верть века ждать морга на Лубянке. А Михаилу Ивановичу... не знаю.]

Глава 16
Чужая жизнь

Когда в том, о чем ты пишешь, те
бя нет, то наступает полная неясность.
Томас Карлейль

Что там с ним случилось в конце двадцатых Ц неясно. Если выясняется, то в
последствиях. Их было два.
Первое он оказался великолепным ликвидатором. Ликвидатором такого кла
сса, что люди забыли, что за десять лет до того, будучи министром финансов (
а потом Ц иностранных дел), он принял самое деятельное участие в ликвида
ции гигантского акционерного общества (с не-ограниченной ответственно
стью!), именуемого «Российская Империя анлимитед». Успешной ли была эта л
иквидация зависит от точки зрения (с точки зрения конкурентов Ц более и
ли менее, с точки зрения кредиторов Ц ни в малейшей степени). Сейчас, ликв
идируя венский «Анштальт Банк», он заплатил кредиторам девяносто шесть
процентов Ц такого еще не бывало! Но будет Ц скоро он ликвидирует «Итал
ьянский Банк» в Лондоне и этим подтвердит чемпионский титул (97%). Одна заба
вная деталь: как утверждает тот же Елбановский, Михаил Иванович брал с кр
едиторов за часы своей работы, «символически» этим исключая игру и удачу
.
Второе Ц женился. Тоже не без некоторого рекордсменства. Без ума влюбив
шись в дочку норвежского пастора, он, видимо, не совсем еще отказался от ан
акреонтических утех (по версии Елбановского), либо прошло еще слишком ма
ло времени, чтобы слухи о прошлом не воспринимались как настоящее (расск
аз Ивана). Явившись в очередной раз в назначенное время к ней в отель, он на
шел вместо невесты записку: разрыв помолвки (»Бог знает, какой мукой для м
еня было преодолеть неодолимое влечение к тебе, но еще сильней была мука
знать о твоих похождениях. Сейчас, когда ты читаешь эти строки, я уже на па
роходе, мы отчаливаем. Ты услышишь гудок, и это будет последним прощанием
...»). Он услышал гудок, потом еще два.
До причалов было с километр. Когда он добежал, пароход выходил с рейда. Он
бросился в лоцманскую, нанял быстроходный катер с командой, через полчас
а нагнал лайнер, пошел наперерез и подал знак бедствия. Спустили трап, и че
рез минуту он стоял на палубе, обнимая плачущую девушку. Он дал слово, клят
ву, зарок Ц никогда (Иван говорит, что отец заплатил пароходной компании
огромную сумму за простой и еще штраф за подачу ложных сигналов). Через дв
е недели они поженились. Иван утверждает, что он сдержал слово.

Глава 17
Квинт и я в июле 1989-го

Понять чью-то историю может т
олько тот, кто отказался от своей собственной. Это Ц дорогая цена.
А. П.

Квинт Ц это имя человека, которому было пятнадцать лет, когда я приехал в
1974 г. в Англию. Сейчас зайти к нему было совершенно необходимо, для реализа
ции свободы, так сказать. Ну, захочу Ц зайду к Квинту, вот и все, тем более, ч
то никакой другой необходимости в этом не было. Квинт был могучим Ц при с
воем хрупчайшем телосложении Ц противовесом всему. Он для меня единств
енный человек, общаясь с которым, ты общаешься только с ним, ни с кем и ни с ч
ем больше. Он не несет в себе никакого контекста, никакой ситуации, кроме к
онтекста и ситуации общения с тобой, да и то только пока длится само общен
ие. Свободный, он противостоял не-свободе всех твоих других отношений, хо
тя сам он, разумеется, тянул за собой свою историю Ц для тебя, впрочем, нис
колько не обязательную. Она служила ему, в наших нечастых встречах, неисч
ерпаемым источником ссылок, отступлений и вставных рассказов. Он был выс
ок и необычайно худ. «Для меня единственным способом повергнуть противн
ика, Ц любил повторять он, Ц будет, если я прыгну на него сверху». Не помн
ю, чтоб у него были противники.
«Ты Ц обыкновенный, совершенно такой же, как все, Ц сказал мне Квинт в на
шу предыдущую встречу. Ц Как и все, ты садишься писать только когда всех
прочих дел так много и они так безнадежно запутаны, что просто не остаетс
я ничего другого, как послать все к черту и... писать. У тебя не может возникн
уть спонтанного импульса к творчеству. Ты делаешь что-либо только чтобы
не сделать чего-либо другого. Это Ц признак банальности».
Я (продолжая пить, что тоже Ц признак банальности): «Ну да, конечно, но рома
н Ц не история. Вернее, попадая в роман, „случаясь“ в нем, история теряет о
пределенность своего предмета. Здесь не спросишь Ц о чем это все? Да обо м
не! Так ведь ты же таким сроду не был Ц возразишь ты. Ну, а это Ц мое дело. Не
т, мы не смешиваемся, он и я. Просто здесь случайно обретается та эфемерная
единственная свобода обращения с собой, которая позволит тебе быть им
Ц с этим он, герой, уже ничего не может поделать».
Но почему же все-таки нам так необходимо встречаться Ц за водкой, коньяк
ом или чем угодно Ц и опять говорить о нас самих? Опять Ц банальный вопро
с, приглашающий к банальному же ответу! Да, чтобы «душу отвести», а именно
отвести ее от истории, истории вообще, твоей собственной, и той, в которую
ты попал и из которой Ц по здравому, а не пьяному размышлению Ц тебе едва
ли выпутаться. Ведь любовь, как и страдание, Ц вне истории. Но как трудно б
ез другого достичь той чеканной бесповоротности ответа на вопрос о себе
, без которой любое продолжение разговора останется репликой в сторону.
В конце концов, что знаю я, например, о племяннике Михаила Ивановича, Андре
е Муравьеве-Апостоле, приятнейшем, если судить по голосу, семидесятишес
тилетнем джентльмене, воспитывавшемся в Англии и живущем в Женеве? Один
телефонный разговор. Будет второй, чтобы договориться о встрече. А там чт
о? Откровение, раскрытие или Ц ничего, как почти во всех предыдущих попыт
ках!
Мы стояли перед Лондонской Библиотекой на Сент Джеймс Сквере. Жара чуть
спала, и Квинт сказал, что пойдем к нему, выпьем чего-нибудь. Он выпьет, пожа
луй, бренди, а я лучше ничего Ц тебе же надо завтра как-то добраться до Жен
евы. «Кстати, почему ты куришь такие отвратительные сигареты?» Ц «Чтобы
меньше курить». «Знаешь, твой Михаил Иванович, наверняка куривший Давыдо
ва, оказался неподготовленным к жизни Ц не имел счастья прочесть твой р
оман о нем». «Ну, разумеется, Ц продолжал Квинт, когда мы сидели у него на к
ухне, Ц теперь, когда все они умерли, а главный герой не оставил ни строчк
и о себе, ты можешь сделать все, что хочешь. То есть писать плохой роман вме
сто плохо документированной биографии». Ц «Я все время стараюсь делать
то, что хочу», Ц отвечал я, зная, что разговор еще не об этом. Но что Квинту е
два ли избежать нависшей в воздухе провокации. На всякий случай, я решил н
е пить, чтобы лучше запомнить, что он скажет. Как жарок этот лондонски и ию
ль! Как обычно, я не выдержал. Квинт налил мне фужер бренди и, поставив пере
д собой бутылочку минеральной воды Ц он и вообще-то пил мало, а сегодня б
ыл с машиной, Ц прижался мокрым лбом к ледяной поверхности бутылки и ска
зал: «Скорее бы нам с тобой выйти живыми из этого мертвого месяца». Ц «Я т
ебе плохая компания Ц ты меня ровно на двадцать девять лет моложе».

Рассказ Квинта
Это было после завтрака. На следующий день отец отправлял меня в Мальбор
о (мне исполнилось двенадцать). Мы сидели в столовой. Отец с дворецким пров
еряли по списку вещи, которые я должен был взять с собой. Мать была еще в по
стели (вскоре она умерла). Когда дворецкий вышел, брат сказал: «Ты отправля
ешь Квинта в Мальборо, прекрасно зная, что это Ц идеальная комбинация му
жского борделя с японским концлагерем. Ты сознательно и добровольно пос
ылаешь его мучаться». Ц «Ты просто жалок с твоей патетичностью, Ц пока
еще спокойно возразил отец. Ц Пять поколений Ренфилдов выходили из Мал
ьборо крепкими, готовыми к жизни людьми, исключая разве что тебя». Ц «Да,
безусловно, Ц ответил Харолд, садясь на край стола напротив отца, Ц пят
ь поколений алкоголиков, садистов и мужеложцев, включая тебя».
Отец раскуривал свою первую утреннюю гавану, руки его дрожали, и он слома
л сигару. Он аккуратно собрал со стола куски сигары в большую каменную пе
пельницу и швырнул ее в лицо Харолду. Я поймал пепельницу налету Ц ты зна
ешь эту мою способность ловить летящие предметы, Ц сел на стол перед отц
ом и сказал: «Папа, не сердись, пожалуйста, на Харолда. Он напрасно думает, ч
то я буду мучаться в Мальборо. Но если ты думаешь, что я выйду из Мальборо п
охожим на тебя или даже на Харолда, ты еще более ошибаешься. Мне, собственн
о, все равно, где жить или учиться. Но вы оба, пожалуйста, не рассчитывайте н
а мое страдание».
Мне казалось, что на этом инцидент завершился. Я ошибался. Брат соскочил с
о стола, сорвал со стены охотничий винчестер кузена Друри и от живота выс
трелил в отца дуплетом. Выстрелом сожгло край стола, опалило отцу левую р
уку и безнадежно испортило божественный кашгарский ковер, привезенный
из Урумчи шурином отца, полковником Манглером, в 1924-м году. Все это, как ты по
нимаешь, создавало большие проблемы для званого обеда вечером по случаю
моей отправки в школу. Надо было убрать из столовой обгорелый стол, перет
ащить туда стол из библиотеки и заменить два ковра, не говоря уже о распух
шей до огромных размеров руке отца, после перевязки не дававшей ему ника
кой возможности надеть смокинг. Все совершенно с ног сбились. Запах поро
ха и гари не хотел выветриваться из столовой (»Один сраный выстрел этого
ублюдка, Ц жаловался отец, Ц а сколько суеты, шума и грязи»).
Перед обедом Харолд пошел к матери и сказал, что он отца все равно застрел
ит и чтоб она предупредила лорда Сенгрева, нашего двоюродного дядю и окр
ужного судью, чтоб он лучше его заранее арестовал. Мать возразила, что есл
и ты приглашаешь человека на обед (Сенгрев был тоже приглашен), то уж совсе
м неприлично ему этот обед портить напоминанием о его служебных обязанн
остях. Когда я спускался к обеду, я захотел, чтобы все эти люди умерли и что
бы с ними умерли ненависть и насилие. Но этого, разумеется, не случилось.

Последовавший за этим рассказом разговор проясняет некоторые моменты
касательно насилия и любви. Я излагаю его здесь очень кратко и выборочно.

Я. Сколько ты сейчас весишь?
Он. Столько же, сколько весил, когда поступил в Мальборо, Ц 47 ки
лограммов. Я не хотел весить больше. Моя первая плотская встреча (carnal congression) с ж
енщиной была полностью отравлена ощущением моего давления, насилия в ак
те страсти. И хотя она меня уверяла, что нет, что я очень легкий Ц что было о
тносительной правдой, Ц я со страхом чувствовал в себе увеличивающийся
вес насилия. Тогда я безумно захотел остаться легким.
Я. А чего ты боишься сейчас?
Он. Твоей глупости. Ты верен своему страданию, что, как сказал б
ы твой и мой учитель Ллойд, глупо. Ты ведь не создал себе этого страдания с
ам, намеренно и добровольно, а вынужден его переносить Ц ведь надо как-то
жить, да? Это Ц очень неправильное страдание.
Я. Я отравлен страхом и предательством. Может, и мне попробоват
ь сбросить килограммов десять, а?
Он. Я не вижу в твоих глазах страха самоубийства. Я вижу в них др
угое: ты боишься, что кто-то хочет тебя убить, спасая себя.
Я. Но этот кто-то не знает о своем желании, не так ли?
Он. Не думаю, что это важно.
Я. А ты не видишь в моих глазах, удастся ли мне спастись?
Он. Ну, управимся как-нибудь. А килограммов десять ты сбрось Ц
легче будет бежать.
Я. Куда же я вернусь, если убегу?
Он. Куда ты вернешься Ц выяснится, пока будешь бежать. Сейчас
это мне не кажется проблемой. В крайнем случае, ты никуда не вернешься.
Я. Я устану быть все время в пути. И начну плакать по оставленно
й на никого половине царства.
Он. Да ты уже и так начал, впервые, думаю, лет за тридцать, да? А пол
овина царства найдет новые руки.
Я. Пожалуй, за все пятьдесят. Скорее бы добраться до первого но
члега.
Он. Не спеши занять освободившуюся вакансию Вечного Жида. Гов
орю тебе, это как Летучий Голландец. Кстати, одна из моих прабабок была бар
онесса Ван Меер.
Было около четырех пополудни. Страх продолжался. Мы шли по краю огромног
о, совершенно выгоревшего поля. Пот ручьями стекал с головы. Я так и осталс
я в костюме, в котором пришел к Квинту, но он утешил меня, сказав, что бежать
придется долго и что скоро наступит холодная английская осень. Перелеза
я через изгородь для скота, я снова испугался.
Солнце зашло без десяти восемь, когда я услышал сухой треск выстрела. «Ка
к сучок обломился», Ц сказал Квинт, подбегая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26