Я присел на корточки. Втора
я пуля прожужжала прямо между нашими головами. «Как оса, заметил Квинт Ц
в легкости Ц спасение». Шесть часов тяжелой, в перевалку, Си Эс Льюисовск
ой ходьбы принесли некоторое успокоение, и когда мы около десяти вечера
уселись, наконец, в салоне «Льва и Огня», усталость уже почти истощила стр
ах, который до этого уже почти победил отчаяние. Квинт успел принять душ и
налить нам бренди. Молодой хозяин принес луковый суп и жареную форель. «И
так, новый мистер Рансом, Ц начал мой невесомый спутник, Ц ходи, ступая н
а носки, а падай лицом в грязь». Ц «Сегодня я установил, что страх сильнее
отчаяния». Ц «Ты не об этом хотел говорить, Ц возразил он, доев суп, Ц а п
ро пули. Так что скажи уж лучше сразу».
Тоска навалилась спереди, на грудь и живот. «Обе пули были сзади, Ц стона
л я, Ц не хочу есть рыбу. Налей еще бренди. Больше, пожалуйста. Я насквозь о
травлен. Не будем здесь ночевать. Лучше снова ходить до конца, пока устало
сть не задавит тоску!» Ц «Значит, не хочешь говорить про пули в спину Ц п
редпочитаешь встречные? Скажи сразу. Потом Ц не скажешь». Ц «Спереди я и
сам себя могу застрелить, но ты знаешь, что я этого никогда не сделаю. Как и
он. По-моему, человеку моего поколения гораздо легче довести себя до того
, что его кто-нибудь убьет, чем самому этим заниматься».
«Да, плохо, Ц согласился Квинт, подымаясь, Ц я, пожалуй, отвезу тебя завтр
а в аэропорт. Тебе лучше поскорей улететь в Женеву, к мсье Андрэ. А там, гляд
ишь, и июль пройдет». Ц «А август?» Ц «В августе делай, что хочешь. Но толь
ко то, что хочешь. Другого случая не будет Ц третья пуля тебя все равно на
йдет, сзади или спереди».
Он поднял меня в пять утра. Обратный путь до его дома занял четыре часа (мы
пошли другой дорогой). Он поджарил ломтики бекона с помидорами, выбил яйц
а, выжал в стаканы сок из грейпфрутов и, уже ставя на стол поднос с едой, ска
зал: «Между прочим, стрелявший сзади не промахнулся. У самого меня пожизн
енная прививка от ядовитых пуль, посланных через другого. У тебя Ц нет. И
я не пишу романа, который меня никто не просит писать. Но предупреждаю Ц я
не смогу поймать на лету посланную в тебя пулю, если меня тогда с тобой не
будет».
Он пошел в гараж мыть машину, а я допивал кофе. Мы выехали около двенадцати
, чтобы по дороге в аэропорт заехать ко мне за паспортом, рубашками и носка
ми.

Глава 18
Квинт в августе

Подведение итогов Ц бесполе
зное занятие. Знающий Ц всегда продолжает.
Г. И. Гурджиев

Квинт встречал меня в Хитроу-1.
«Как в Женеве и как твои пули?» Ц «В Женеве восхитительно прохладно, а пул
и Ц со мной». Ц «Как твой граф Муравьев-Апостол?» «Он не граф, а гораздо з
натнее. По прямой линии от гетмана Данилы Апостола, а по боковой Ц чуть ли
не от каких-то французских королей. Его полное имя Ц Андрей Владимирови
ч Муравьев-Апостол-Коробьин (он мне подарил свою генеалогическую табли
цу). Он Ц сухой и веселый. В свои семьдесят шесть играет в поло и теннис. Еже
дневно выкуривает полторы пачки сигарет и «выжирает» (выражение моей мо
сковской юности) полбутылки виски и бутылку шампанского. Он абсолютно лю
безен, сердечно приветлив и слегка холоден. Никакая пуля, по-моему, его не
берет. Вообще, мне кажется, он не из тех, кто подводит черту. Знает, что делае
т. Он мне сказал, что настоящая проблема Ц это не то, как не пить, а то, как пи
ть и не спиваться. Хотя в этом большую роль играет природа, а не умение, я ду
маю».
«Я не знаю, что такое гетман, Ц грустно сказал Квинт, включая мотор. Ц По
поводу подведения черты, очень сомневаюсь, так же как и насчет пули. Он-то,
даже судя по твоей импрессионистской характеристике, как раз и способен
подвести черту под чем угодно, даже не думая об этом. Это ты не способен. А п
уля каждого ждет своя, а кого и добрый заряд дроби, хотя, конечно, если пост
араться, то можно угодить и под чужую пулю тоже. Как, например, мой кузен Ре
йф, которого по ошибке застрелил подполковник Эллис, приняв его в предра
ссветных сумерках за любовника своей жены, банкира Рэя Снейгера. Вчера н
а один день прилетел Ллойд. Говорит, что история с Михаилом Ивановичем Ц
это типичный red herring. Что ты ее начал придумывать, когда почувствовал, что сам
попал в серьезную историю, может быть, первую за двадцать лет. Что ты с сам
ого начала, еще почти ничего о нем не зная, стал выдумывать разные вещи и п
росто врать напропалую о нем, а заодно и о себе. Затем, по мере обдумывания
тобой полученной информации, твое вранье о нем оказывалось правдой, а по
мере развития твоей жизни правдой оказалось и твое вранье о себе. Ллойд б
оится, что ты о нем что-нибудь не то придумаешь, что потом тоже окажется пр
авдой, и просит тебя быть как можно осторожнее. Он зовет нас всех Ц тебя, Л
езли и меня в Нантакет, в свой огромный деревянный пустой дом, в котором ты
не был уже десять лет».
По дороге ко мне мы заехали в квартиру его дяди Ларри, чтобы немного выпит
ь. «Я не могу страдать и не пытаться объяснить это тем, кого люблю, Ц опять
же очень плохо начал я, Ц оттого мне пришлось начать этот роман. Роман Ц
о причудах современного неталантливого, но понимающего человека. Пусть
в меня стреляют сзади, но пусть при этом понимают, что делают».
Совсем уж ни к чему появившийся Винстон, дядин дворецкий и он же единстве
нный слуга в столь редко посещаемой хозяином квартире, внес поднос с нап
итками, водой и льдом.
«Стреляющий не может понимать, отвечал Квинт. Ц Извини, что водки нет, и т
ебе опять придется пить бренди. Стрелявший тогда поймет, когда забудет, ч
то стрелял. Значит Ц опять не поймет. Ты так завяз в перипетиях предвоенн
ого Михаила Ивановича, так переживал его «революционную» катастрофу, чт
о решил, может быть, несколько преждевременно (как впрочем, и он сам, въезж
ая в предрассветных сумерках в Норвегию), что хуже ничего быть не может, чт
о все, что случится потом, будет только лучше. Ты ошибся (как и он, по всей ве
роятности). Когда ты неверными шагами шел через выжженное солнцем поле, я
видел твоего героя (а тогда, летом 1946-го, ровесника), ровным четким шагом про
ходящего по аллеям в имении лорда Бранда в Норфолке или лорда Норта в Бук
ингамшире. Красивый стареющий балетоман, потерявший все и снова наживши
й почти столько же, Ц он тогда уже получил свои две пули и ждал, как и ты се
йчас, третьей.

Глава 19
Время позднее (последствия одного интервью)

Он говорил, что его ненадолго
хватит и что времени осталось лишь на то, чтобы повторить нечто уже сдела
нное для голого свидетельствования о себе прошлом. Но перед кем? Об этом о
н не хотел думать и, глядя на проплывающие вверх, от устья Темзы суда, стар
ался сохранить в памяти форму и очертания каждого корабля, чтобы потом у
знать его, когда он будет возвращаться назад в море.
Ч. Диккенс

Автор некролога о Михаиле Ивановиче в «Таймсе» и статьи о нем на следующ
ий день там же, лорд Роберт Генри, первый барон Бранд, родился в 1878 г., умер, не
оставив мужского потомства, в 1973 г. (его единственный сын Роберт был убит в
конце второй войны). Он был одним из директоров банка «Братья Лазард», дир
ектором «Ллойдз» и еще дюжины банков и страховых обществ. После него ост
ались дочери, леди Вирджиния и леди Дайна. Узнав по справочнику телефон, я
позвонил Вирджинии. Ответил ее муж, сэр Эдвард Форд, баронет.
Сэр Эдвард. Моя жена больна и не может подойти к телефону. Она н
е в состоянии говорить. По какому делу вы ей звоните?
Я. Мне очень хотелось узнать от нее хоть что-нибудь о Михаиле И
вановиче, который был коллегой и близким другом ее отца.
Сэр Эдвард. Кто вы?
Я. Меня зовут Пятигорский.
Сэр Эдвард. Вы сын Григория?
Я. Нет. Я в лучшем случае его троюродный внучатый племянник (на
этот вопрос мне приходится отвечать в среднем раз в месяц).
Сэр Эдвард. Вы историк?
Я. Ни в малейшей степени. Я философ и востоковед. Михаил Иванов
ич Ц боковая, но крайне увлекшая меня линия. Как представить его себе зде
сь, в Англии? Как он ходил, говорил, думал? Совсем немногие знавшие его здес
ь люди помнят, что он говорил им, но не помнят или никогда не знали о его жиз
ни, доме, семье. Все ниточки связей, кажется, давно оборвались. Его сын Иван
был в Итоне и Кэмбридже. Но и его здесь никто не помнит.
Сэр Эдвард. Я сам старый итонец. Но, простите, разумеется, я прек
расно помню Майкла. Сейчас я пытаюсь восстановить в памяти его лицо. Когд
а, вы говорите, он умер, в пятьдесят шестом? Хорошо. Сейчас я быстро просмот
рю книги посетителей моего тестя в его имении Эйдон-Холл близ Дэвентри з
а двадцать лет, предшествующих смерти Майкла. Это не займет много времен
и. Вы меня премного обяжете, если позвоните мне через пятнадцать минут.
Недоумевая, ибо в моем случае это заняло бы часа два, я все же позвонил ров
но через пятнадцать минут.
Сэр Эдвард. Благодарю вас. Согласно записям, Майкл и его жена п
осетили Эйдон-Холл 5-го марта 1949-го г , а потом 16-17-го марта 1951-го. В первый раз он
и были вместе с весьма тогда известным доктором Плешем и одним знамениты
м виолончелистом. Помню, что мой будущий тесть Ц тогда я только еще ухажи
вал за Вирджинией говорил о Майкле с восхищением. Сейчас, разговаривая с
вами, я вижу его лицо, светлые, совсем еще не седые волосы, очень легкую Ц х
отя ему должно было быть сильно за шестьдесят Ц походку. От него исходил
о необычное обаяние. Он говорил очень тихо, но сколько бы ни было людей в г
остиной Ц его все слушали. Это, пожалуй, все, что я могу вспомнить. Кто бы ещ
е мог его знать? Да, конечно, Джослин Хамбро, но он пропал где-то в Южной Аме
рике. Дядя Джон умер десять лет назад, а лорд Нормам Ц все тридцать. Были, м
ожет быть, другие, которых я не знал или не могу вспомнить.
Я. Я бы продолжил. Поэт, одно время бывший его близким другом, ум
ер пятьдесят восемь лет назад, последний русский Премьер Ц двадцать вос
емь, а «молодой» Коновалов (профессор в Оксфорде) Ц двадцать. Из менее ста
рых, кто еще жив, никто ничего не помнит ни о нем, ни даже об Иване. Мы отделе
ны от него стеной смерти.
Сэр Эдвард. Я не знал, что Поэт был его другом. То, что вы называе
те стеной смерти, я бы назвал стеной забвения: человек исчезает из памяти
знавших его людей задолго до того, как они умирают. Дайте мне несколько дн
ей. Если я еще что-нибудь вспомню, то вам напишу. Но одно я помню очень четко
Ц мое впечатление, что Майкл был совершенно особый человек.
Я. Странный (strange)?
Сэр Эдвард. Нет, именно Ц особый (exceptional). Я думаю, что в нем было ред
чайшее сочетание необычайной живости темперамента с удивительным спок
ойствием.
Теперь назад, в именье Брандов, Эйдон-Холл, через хотя и весьма старое, но в
се еще настоящее Елбановского.
«Ранним утром в начале марта 1949-го, Ц начал свой последний рассказ Елбано
вский, Ц я зашел к Мишелю в Гровенор-Отель, чтобы сообщить, что накануне б
ыл убит его старый товарищ и компаньон по ликвидации банков, Артур Шалер.
Жена Мишеля была еще в постели, и мы пили кофе в маленьком салоне. За стено
й кто-то тихо, но очень ясно говорил по телефону по-русски. «Скорее, скорее
, я больше не могу ждать, я обожаю тебя, моя ненаглядная», Ц неслись чужие с
лова.
«Ты еще можешь слышать слова любви, произнесенные другим?» Елбановский н
е знал, к кому Михаил Иванович обратился с этой фразой, к нему или к себе са
мому. И дальше, «видно, век кончился для меня несколько раньше, чем для дру
гих». Ц «Но ведь Шалера убили, значит, век продолжается?» Ц «Нисколько. О
ни не знают, что убили мертвого и что сами мертвы».
«Н-да, Ц задумчиво произнес Елбановский. Ц Артур, наивный галицийский
еврей с венским образованием и английской женой, ввязался не в свое ебан
ое дело, которое он завершил, по-видимому, вчера рано утром в устье Темзы, с
шеей, намотанной на винт прогулочного катера „Брейсноз”...» Ц «Неввязав
шихся не было, Ц резко оборвал Михаил Иванович, Ц но все-таки остается п
онимание того, что ты делаешь, ввязываясь, и, главное, что ты от всего этого
хочешь». Ц «Старая песня, Ц подумал Елбановский, Ц это я от него в девят
ьсот тринадцатом слышал». Но вслух сказал: «Давай-ка я около тебя побуду н
емного, так месяца два-три. Ты же знаешь, там, где я, вещи не происходят по пл
ану других. Ну так, для верности, скажем». Ц «Нет. Мне все это совершенно бе
зразлично, почти как в октябре девятьсот семнадцатого. А остальное, ну, Ив
ан в возраст входит и, Ц он чуть кивнул в сторону спальни жены, Ц с этим я,
наверное, вряд ли что могу сделать. Дела кое-какие надо закончить для них.
Для себя, Игорь, для себя Ц ничего. Надо ехать. Нас Бранды ждут. После ланча
будет виолончель. Бетховен и Шуберт».
Все оказалось совсем не так, как я предполагал во второй, да и в начале это
й части. Роман заканчивается сам собой, так как безвозвратно потерян объ
ектив в его как пастернаковском, так и объективно-материальном смысле. И
бо исчез сам объект, то есть его, Михаила Ивановича, прошлое, потерявшее св
ою уникальность и слившееся с моим, да и с чьим угодно другим. Да, в гостино
й брандовского дома в Эйдон-Холле еще четверть века будет петь виолонче
ль Григория Пятигорского под шуршание осенней листвы, но это все уже не в
ажно, ибо, как любит повторять Квинт, когда объекты меняются местами друг
с другом, то и тебе, видящему и пишущему, приходится менять свое место. Вид
имо, в одну из таких попыток моего перемещения объектив и потерялся.
Укутывая в беличью доху свою все еще божественно красивую жену Ц ей не б
ыло и сорока, Ц он попросил шофера по дороге в Лондон остановиться на пол
часа в Кембридже. Они уехали от Брандов засветло, чтобы успеть повидать с
ына в колледже. Последнее, однако, служило и предлогом, чтобы увезти ее до
обеда и не дать ей напиться в чужом доме. Шофер открывает дверцу машины пе
ред тускло освещенными воротами Кингс-колледжа. Михаил Иванович выходи
т первый и подает жене руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26