«Подумайте только, Ц говорил Ричард за завтраком, разворачивая салфетк
у, Ц с момента, когда я открываю утром глаза и до момента, когда я разворач
иваю салфетку, я совершаю сто сорок три (по крайней мере, какие-то я мог и не
посчитать) различных физических действия Ц весь ритуал моего утреннег
о туалета, так сказать. Я могу совершать все эти действия или какие-то из н
их автоматически, либо осознанно. Это будет зависеть от моего решения Но
главное Ц это то, что я могу осознать эти сто сорок три действия как одно
целое. Только после его осознания как одного целого оно и становится так
овым, то есть Ц ритуалом. Значит, ритуал есть сознание ритуала».
Быстрым одновременным движением ножа и вилки он извлек все кости из жаре
ной копченой селедки и выжал на нее половинку лимона Элизабет съела один
тост с ломтиком бекона и сидела, отодвинувшись от стола и заложив ногу за
ногу. Михаил Иванович допил третью чашку кофе и закурил. Джеймс был с ранн
его утра на охоте, и его ждали к ланчу. «Хирургическая операция Ц не ритуа
л, продолжал Ричард, Ц и не только потому, что много может случиться непр
едвиденного и требующего изменений в количестве и характере действий, а
потому, что это непредвиденное может оказаться гораздо важнее того, что
можно было бы назвать «ритуалом операции». Ритуал ведь всегда Ц только
то, что он есть. То самое сознание, которое ничто не может изменить». Ц «То
гда, Ц Элизабет вынула изо рта Михаила Ивановича только что зажженную с
игарету и глубоко затянулась, Ц тогда я бы поместила еблю между ритуало
м и хирургической операцией. Ее ход предвиден и осознан, как в ритуале, но
возможны перебивы, как в операции». Ц «Перебивы чем Ц любовью? Ц спрос
ил Михаил Иванович, Ц или Ц страхом?» Она, сигаретой в сторону Ричарда: «
Ты разве боялся, когда был со мной?» «Нет, но ведь ты меня и не любила». «Резо
нно, Ц подумал Михаил Иванович, Ц у Ричарда Ц страсть минус страх вмес
то любви. У меня Ц страсть плюс страх из-за любви. Для нее страх всегда Ц у
других. Сама она ничего не боится, пока. Не пора ли ехать?»
Вечером следующего дня он сидел на скамейке перед церковью Сент-Майкл, в
двадцатый раз перечитывая ее телеграмму из двух слов: «Как обычно». Без п
одписи. Вчера, вернувшись из замка в Лондон около одиннадцати, он внезапн
о решил не ночевать в своем отеле. Он попросил Ричарда остановить машину
в трехстах ярдах от Гровенора, сказав, что хочет пройтись перед сном, поше
л в другую сторону и снял номер в первом же попавшемся ему на глаза отеле в
Челси. Сегодня в девять утра пришла эта телеграмма. Но как? От кого могла о
на узнать, где он будет ночевать, когда сам он не знал об этом за минуту до т
ого, как спросил себе номер? Значит, либо Ричард, оставив машину, последова
л за ним, а потом ей позвонил, либо она сама узнала о его другом отеле от одн
ой из трех сторон, которые могли бы им интересоваться Ц английской, герм
анской или советской (но тогда они должны были бы следить за ним постоянн
о!). Первое было маловероятно, хотя и вполне возможно. Второе Ц гораздо бо
лее вероятно, хотя гораздо менее возможно, ибо стоило ли ради ее прихоти (т
олько ли?) рисковать раскрытием такой связи! Третье... Нет, наверное, это все
-таки Ричард, хотя он нисколько бы не удивился, узнав, что Георг Пятый и Эли
забет пользуются агентурными услугами одного и того же человека.
Пробило девять на колокольне Сент-Майкла. Хорошо. Будем считать это мело
чью. Быть с ней хотелось нестерпимо. Через пять минут она сама откроет ему
дубовую дверь неопределенного цвета и, схватившись обеими руками за отв
ороты его вечернего пальто, как за ошейник, рванет его вглубь холла, к себе
на грудь. Он прочел молитву Михаилу Архангелу и шагнул за ограду.
В предрассветных сумерках она склонилась над ним и долго смотрела ему в
глаза, не выпуская из губ погасшей сигареты (не прощаться ли пора пришла?).
Он прижал к груди ее лицо и сказал, что хочет, чтобы она развелась с Джеймс
ом, и тогда он, кавалер своего ордена, женится на ней, и они будут жить долго
и счастливо и умрут в один день. Длинным с горбинкой носом она уткнулась в
углубление под его шеей (длинный нос Ц мелкая пизда, говорил его кузен Ан
дрей Рогастов): «Это Ц шестое предложение такого рода, my darling, и единственно
е, где не фигурирует план, как избавиться от Джеймса. Когда я выходила заму
ж, он мне обещал полную свободу («Только держи от меня подальше моих ебаны
х родственников, это Ц твоя ответственность»), а я обещала его матери уде
рживать его в пределах, так сказать. Пьянка, охота и мальчики, всякую недел
ю новые, развращенные слуги, ленивые арендаторы, скользкие стряпчие. Каж
дый день я провожу за счетами и письмами девять-десять часов. Так я отраба
тываю свою свободу, тебя, Ц она остановилась, Ц и других. Джеймс Ц не исп
орченный ребенок, а врожденный подонок, и притом железного здоровья. Есл
и его кто-нибудь раньше не убьет, он переживет нас с тобой (что неправда, он
сгорел живьем в танке в Сицилии в 1943 г.), и мы не умрем в один день (это Ц правд
а, она еще жива). Ты лучше больше ко мне не приходи, а то очень скоро я не смог
у без тебя обойтись». Ц «А ты не можешь просто так Ц любить меня, забыв вс
е прошлое?»
За плотными шторами давно рассвело, но в спальне, с тускло догорающим оди
ноким поленом в низком широком камине, продолжалась ночь. «Когда ты меня
ебешь, я питаюсь от твоей силы, Ц она закурила от угасавшего пламени, Ц и
впитав ее в себя, могу продолжать жить как живу. Проползать, как ящерица с
отрубленным хвостом, оставляющая мокрый след на песке Ц от прошлого к... е
сли это можно так назвать, настоящему. Это из-за твоей силы я еще могу прод
олжать все это. Пока ты со мной, мне не уйти к жизни новой...» Ц «Vita nuova, Ц усмех
нулся Михаил Иванович, Ц я Ц отрубленный хвост».
Через двадцать лет, увидев ее в форме сестры милосердия в пропахшей хлор
оформом палате для умирающих солдат в Марсден Роял Хоспитал, он содрогну
лся от тоски и нежности. Сейчас, после шести часов утренней работы и двух ч
ашек кофе с коньяком, он подумал, что Лондон Ц это гигантская ловушка для
колеблющихся. Еще бы! Добровольно дать себя упаковать в грязно-серые кло
чья лондонских туманов, посредине между благословенным аквариумом Лаз
урного Берега и холодной чистотой бергенских фьордов. Кстати о фьордах.
Что-то начало прорезаться в Стокгольме. Деньги, пусть небольшие, потом Ц
посмотрим.
Елбановский пришел позже обычного и протянул ему одну карточку. Восемь с
трочек: сейчас самое перспективное Ц монополии на производство товаро
в первейшей необходимости. Фермеры будут выливать вино в Рону, пшеница б
удет гореть в паровозных топках, а Форд уволит половину персонала. Люди г
одами будут ходить в одних и тех же ботинках, ездить на тех же машинах, ест
ь из той же посуды и экономить на кофе, сахаре и сигаретах. Но им не обойтис
ь без ниток, чтобы заштопать худые носки или рубашки, без веревки, чтобы пе
ревязать тяжелый пакет, или без спичек. «Никто ведь не будет жечь спички в
паровозных топках, не так ли, Мишель?» А не есть ли любовь тоже Ц монополи
я на тело, голос и душу женщины, которой ты добиваешься за счет интересов д
ругих, явных или тайных претендентов или ее самой Ц именно чтобы монопо
льно же потреблять то, что теоретически, по крайней мере, не подвержено сп
адам и подъемам потребительской конъюнктуры.
«Кошмар какой-то», Ц думал Михаил Иванович. Старик Бюхер выгнал бы меня
из класса, даже не отругав. И это было бы первым случаем в истории лейпцигс
кого экономического семинариума. Не говоря уже о безвкуснейшей аналоги
и с любовью. О спичках, однако, стоит подумать, не связывая их пока с носкам
и, веревками и любовью. А это возвращает его на Север, в Швецию и Норвегию, к
людям, с которыми он уже как-то связал странную свою жизнь. Он хотел и не хо
тел этой связи как с Элизабет. Тогда не так уж неправ Игорь: жизнь желаний
сама создает себе аналогии, пусть безвкусные.
Пора поставить точку. Самолеты в Стокгольм тогда еще не летали. Но можно б
ыло вполне безопасно достичь этого места поездом с двумя паромами, если
ты не отдашь предпочтения умеренно комфортабельному пароходу со «швед
ским столом» вместо завтрака в постели и ланча. Надо было еще обдумать вт
орое письмо Маркусу Валленбергу, банкиру, и последующий разговор с его б
ратом, графом и в прошлом его коллегой, министром иностранных дел. А тогда
как не повидать и двух «маленьких кавалеров», жаждущих встречи с ним в Ст
окгольме.
Были слова, никогда им не произнесенные, о которых через много лет он стал
думать как о существующих только в их непроизнесении. Не было ли страшно
го соблазна их произнести в его беседах с Николаем Михайловичем, Поэтом,
Мюриэл и с Ц Элизабет? Но удача ли это, что он удержался и в последнюю ночь
на Ленсдаун-Род? Ха-ха, через десять минут после оргазма сообщить Элизабе
т, что это из-за него десятки людей потеряли честь и десятки тысяч Ц жизн
ь! Нет, сродство душ обманчивее сродства тел. Но когда он смотрел в глаза К
рымову за три месяца до катастрофы, не казалось ли ему, что они Ц один чел
овек, один казак? Что нет нужды в словах и лучше уж пусть тот поступает, как
сочтет нужным. Не того ли он хотел и от нее? (Через пизду не научишь Ц посме
ялся бы Андрей Рогастов.)
Младший из шведских кавалеров Густав, бывший штейнерианец, любил повтор
ять, парафразируя начало «Коммунистического Манифеста», что «ветер кар
мы гуляет по Европе». Что ж, метафора как метафора Ц даже не банально. Мих
аил Иванович вспомнил, как в 1912-м в Москве безымянный офицер того же ордена
сказал, что в момент оргазма, как и в мгновение смерти, действие кармы при
останавливается, хотя и то, и другое кармически обусловлено.
Итак, он едет в Швецию, чтобы заработать немного денег. Появлялся ли он с т
ех пор на Ленсдаун-Род, я не знаю.

Глава 15
Выход из игры

Единственный выход... выпасть
из игры.
В.Набоков

Выход из игры Ц вечная тема европейского романа. Еще задолго до начала р
омана. С царя Эдипа. Эдип очень не хотел выходить из игры. Это сделала за не
го судьба. Или Аполлон. Но играл он сам и никто другой. Как ты и я. Потом обст
оятельства (или судьба?) могут нас заставить покинуть игру, или мы сами мож
ем передумать. Или, в конце концов, нас просто могут убить, но тогда это Ц н
е в счет. Ибо даже будучи вынужден покинуть игру, я должен это знать Ц то е
сть осознавать себя ее покидающим, что в случае смерти не всегда возможн
о. Вообще, дело тут не в неминуемости проигрыша Ц хотя и это может иметь н
емалое значение, Ц а в том, что герой романа перестает отождествлять себ
я с играющим эту игру.
Пять часов в поезде из Гетеборга в Стокгольм и десять минут в такси от Цен
трального вокзала до Гранд-Отеля принесли решение о выходе из игры. Точн
ее, не решение, а простое осознание факта. Для этого нужна прекрасная Скан
динавия. Самое чужое место на свете. Как пять лет назад, божественная пуст
ота наполнила его Ц опять короткая передышка. Полчаса в горячей ванне. С
токгольм Ц колыбель для иностранца, Ц сказал Линдси, философ из той сам
ой «фирмы», пытающийся связать пред-военное время с после-военным. Эта «с
вязь времен» была их, его и Линдси, игрой, которую он решил покинуть (вмест
е со спальней Элизабет) для новых удач и поражений.
Линдси и Брус были двумя полюсами весьма причудливого и в высшей степени
частного мира Ц мира «фирмы». Брус пожимал плечами Ц ну, мой дорогой Миш
ель, мы же с самого начала понимали, что для вас наша игра была Ц вашей. Ваш
е решение бросить ее или продолжать нас, собственно, ни к чему не обязывае
т. Как, впрочем, и вас, если не говорить о ваших обязательствах перед самим
собой. Наш договор остается неписанным точнее, неподписанным в отсутств
ии высоких договаривающихся сторон, так сказать. Ну, а если вам случится в
ернуться, то будет незачем вести себя так, как будто вы и не уходили (Брус б
ыл немного пьян). А если вы стали в тягость самому себе Ц я не буду входить
в интимные подробности, Ц то я бы отнес это скорее за счет вашего penchant к ари
стократическим шлюхам, нежели вашего разочарования в прежних, хм, идеала
х.
Линдси был идеально трезв, чуть-чуть грустен и безупречно четок. Нет ни ст
арого мира, ни нового. Не надо ставить диагнозы времени. Но когда прежнее м
олодое (воевавшее) поколение почти поголовно выбито, то оставшимся в жив
ых приходится брать на себя роль посредников между старыми кретинами и м
олодыми (невоевавшими) идиотами. Друг мой, политики Ц нет. Есть ваше физио
логическое отвращение к Германии, ваш абстрактный республиканизм, и глу
бокое недоверие к самому себе Ц чувства, которые я всецело разделяю, но н
е делаю из них никаких политических выводов. Вы абсолютный индивидуалис
т. То есть, у вас есть свой мир, и если весь мир ему не соответствует, то к чер
ту весь мир. Я Ц относительный индивидуалист. Честно говоря, у меня нет св
оего мира. Живя между двумя непонимающими друг друга мирами Ц миром мои
х юных подчиненных и миром моих престарелых начальников Ц я пытаюсь объ
яснить каждому из этих миров другой, не отождествляя себя ни с одним. Так м
не пока удается избежать шизофрении. Человеку со своим миром, как вы, это г
ораздо труднее.
То, что этот не первый его приезд в Стокгольм совпал с концом игры с ними, т
еперь казалось ему вполне натуральным. Ну еще бы! Где возьмешь другую так
ую страну, в которой неучастие в делах, обстоятельствах и чувствах остал
ьного мира стало этическим признаком (и эстетической формой) существова
ния. Где за отход от этого принципа человеку, семье, всей стране приходитс
я платить Ц и дорого. А чужеземцу, бросившему недоигранную партию в Лонд
оне и приехавшему мыкать свою грустьтоску в северную столицу, Ц что ему?
Знал ли он, что без давления мира другого Ц ведь все чужие Ц оставленный
ему его мир вылетит из его телесного мешка, как пузырек воздуха из аквари
ума?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26