В этом вопросе я скорее склоняю
сь к мнению Карла Шлесслера из Вены, который считает, что хотя, в принципе,
видеть чужого двойника (со стороны этого чужого, разумеется) может всяки
й, но что лишь очень немногие способны увидеть в нем двойника, а не того, чь
им двойником он является. Тот же Шлесслер считает, что, опять же в принципе
, никто не может видеть одновременно другого человека и его двойника и чт
о это более чем очевидно в случае самого человека, который, разумеется, са
м себя не видит, когда видит своего двойника.
Все это, однако, пришло мне в голову очень задним числом или, как говорят н
емцы, «на лестничной площадке», а пока я оставался на морозе Ц без встреч
и с Вадимом Сергеевичем, без разрешения загадки Михаила Ивановича, без д
вух тысяч и даже без двойника, так как последний внезапно исчез. И вообще
Ц сказал я себе Ц с 1911-го по 1917-й твой Михаил Иванович прожил себе довольно
на твои тридцать семь, думбановские восемьдесят и, кто знает на какие еще
и чьи года.
[Когда через двадцать лет Нина Николаевна Берберова из Принстона и Ричар
д Абрахам из Лондона вылили на меня по ушату ледяной воды в отношении мои
х поисков конкретного Михаила Ивановича, я только и мог вспомнить о том э
пизоде перед бывшим объединенным посольством (они давно разъединены и о
бретаются в разных местах). Покинув в Москве своих собственных современн
иков, я прибыл в «приемное отечество» Михаила Ивановича, где между ним и м
ною уже не оставалось ничего, кроме несуществующего времени. Кроме хроно
логического провала, который в Москве был заполнен Еленой Константинов
ной, Кириллом Эльвермелем, Думбаном, Вадимом Сергеевичем и другими живым
и и мертвыми. Они-то и были временем. Без них времени бы просто не было. В Ло
ндоне же нас с Михаилом Ивановичем не разделяло даже и пространство, ибо
жил я почти что рядом, если и не с настоящей его могилой, то с могилой его лю
бви, так сказать.]
Оборвавшиеся ниточки растрепанного сюжета, никак не завязывающиеся в н
еловких пальцах неумелого рассказчика! Сколь ни жалко мне было разочаро
вывать Шлепянова, ждавшего ловкой и кинематографически «верной» развя
зки с Вадимом Сергеевичем, у меня пока ничего не получалось. И я, неудачлив
ый разгадыватель невыдуманной тайны его жизни, не оказался ли сам не бол
ее чем выдуманным из нее случаем? Вадим Сергеевич прошел по другому краю
того же думбановского пустыря. Просто одна дама, молодая и прекрасная, см
енилась другой, и сигары, регулярно пересылаемые через секретных эмисса
ров Михаила Ивановича, после смерти последнего сменилась сигаретами. В т
ом же мире, куда ушла Елена Константиновна Нейбауэр, дядя Вадя будет обни
мать обеих своих возлюбленных и Ц да простится мне эта фривольность Ц
курить сигары и сигареты одновременно. Увы, но не прав ли был Мераб Мамард
ашвили, когда утверждал, что и наблюдать-то можно лишь тобою самим создан
ные объекты? Внутренних тайн не бывает. Тайна всегда Ц во внешнем действ
ии, закрытом взору случайного постороннего.

Глава 6
Вечер с Авербахом; успешная попытка движения

Очень важно, если у тебя нет ни
копейки и ты весь в долгах, купить безумно дорогой английский и обязател
ьно новый твидовый пиджак. Потому, что это Ц для будущего.
И. А. Авербах (резюмируя песенк
у Б. Окуджавы)

В тот еще не оконченный вечер у меня уже не оставалось сил на сомнения по п
оводу обоих разыскиваемых лиц, так же как и на надежды по своему собствен
ному поводу.
Однако в тот же вечер, уже весьма поздний, мне не пришлось остаться наедин
е и с чашкой кофе. С поздней рюмкой водки в руках я стоял перед Ильей Алекс
андровичем Авербахом, пытаясь (пока тщетно) его убедить если не в правдив
ости, то, по крайней мере, в вероятности моей версии о Вадиме Сергеевиче, М
ихаиле Ивановиче и вообще о смысле и духе десятых годов. Мне было божеств
енно жарко и хорошо: Илья сказал, что даст мне две тысячи на неопределенно
е время Ц вышлет, как только вернется в Ленинград. «Ты еще не нашел челове
ка, Ц возражал мне Илья, Ц а уже выводишь его мысль и характер из созданн
ой тобой же самим атмосферы». Ц «Да нет же, Ц отбивался я, Ц просто так п
олучается, что люди, творчески реагирующие на атмосферу своего времени и
тем сами ее сгущающие, за одно десятилетие непрерывного творчества полн
остью разучились думать». Ц «Но зато они купались в невообразимой куль
турной роскоши, настаивал Илья, Ц думанье просто все бы испортило. Даты н
а себя посмотри! Много ли ты думаешь, когда занимаешься своей наукой? А вот
когда чудная прихоть загнала тебя в живую историю, то тебе уже кажется, чт
о только один ты и думаешь».
Я, разумеется, должен был согласиться, что лезть в чужие дела и в особеннос
ти в историю, которая и есть одно большое чужое дело, сильно располагает з
алезшего туда к рефлексии Ц именно потому, что там все уже сделано теми, к
то не рефлексировал и вообще не думал, а делал. Что, однако, не исключает то
го, что в реальной истории случаются люди, выбравшие рефлексию и отказав
шиеся от творчества. Сам Поэт говорил о неизбежном, хотя и опасном (он его
очень опасался!) эзотеризме «высокого» искусства, его сознательной (он д
умал, что он сознает!) отделенности от «толпы», которая это искусство потр
ебляет. А рефлексирующий отделяет себя не только от толпы, но и от искусст
ва. Он эзотеричен в кубе! «Совершенно верно, Ц обрадовался Илья, Ц этим о
н одновременно избавляет себя от творческих мук и от необходимости объя
снять искусство и вообще культуру толпе, что тоже Ц мука. Хотя такие вот д
умающие Ц они при этом могут быть простодушны и наивны, как люди искусст
ва. Они могут даже страдать, как остальные. Только у их страдания должна бы
ть какая-то иная тональность, что ли. Я, как человек кинематографа, попыта
юсь сейчас вообразить твоего Михаила Ивановича на экране. Он, помоему, до
лжен был быть очень киногеничен. Кстати, даже на основании твоего расска
за я бы никогда не поверил, что неуловимый Вадим Сергеевич и Иван Семенов
ич Никитич Ц одно и то же лицо. Мне кажется, что здесь имела место иллюзия,
которую Никитич не пожелал разрушить, а ты, как всегда, поторопился с выво
дом и попал в свою же собственную ловушку».
Чтобы понять (и описывать) людей и обстоятельства той эпохи, ни в коем случ
ае не надо пытаться это делать на ее языке. Из такой попытки не выйдет ниче
го, кроме безвкусного архаизированного пересказа. Для этого следует упо
треблять язык твой собственный Ц и оттого вполне современный, даже если
он и отличается от языка других твоих современников (пусть даже и в худшу
ю сторону). Хотя при этом неизбежна угроза анахронизма. Но если ты стараеш
ься понять самого себя сейчас, то лучше это делать на языке заведомо не-тв
оем и несколько архаизированном Ц при том, что угроза анахронизма остае
тся. Из этого филологически весьма сомнительного принципа следует, что е
сли бы интересующие меня люди десятых годов любезно согласились удовле
творить мое нездоровое любопытство, то я бы, пожалуй, попросил Ц как уже в
еличайшую любезность с их стороны Ц сделать это на языке поколения, им п
редшествовавшего. Так, архаизируя настоящее, модернизируя прошлое и ана
хронизируя и то и другое, мы боремся с эфемерностью эпохи, в эфемерной же н
адежде «схватить» вневременное во временном.
«Забудь ты про своих действователей и наблюдателей, Ц увещевал меня Ил
ья. Ц Странный человек Ц вот кого ты на самом деле ищешь. И его странност
ь не только в странности восприятия его другими. Странный Ц это тот, кто д
елает с тобой что-то, не предусмотренное твоей жизнью, но входящее в твою
судьбу. Так, скажем, все вокруг идет ко всем чертям, а у странного Ц роман! И
то и другое странным образом включает в себя то, что происходит вокруг, но
само в это никак не включается. Но и это не все. Настоящий странный одним с
воим присутствием выключает других из эпохи и обстановки. И немногие, кт
о этого желают, сами ищут в странном своего «выключателя», так сказать».

«Послушай, уйди в свои дела, Ц советовал мне Илья, предостерегая от вмеша
тельства в слишком уж чужие. Главное Ц уметь забыть о мучающем. А забудеш
ь, оно само и устроится Ц как с твоими двумя тысячами. Ведь не будет же тво
й двойник появляться всякий раз, когда ничего не получается».
Сейчас, через много лет после этого разговора, мне совершенно ясно, что вр
емя вождей масс и вообще «крупнейших общественных фигур» проходит или у
же прошло. Так же как и время подпольных или полуподпольных таинственных
одиночек, извлекаемых на свет Божий после падения очередного диктатора
, властителя дум или пленителя чувств. Наступает время фигур, равно далек
их как от «всенародной» славы, так и от признания элитной верхушки. Эти фи
гуры могут быть известны двум-трем любопытным Ц каждая в своем городе, к
вартале или поселке. Появление таких личностей на публичной арене случа
йно и обычно вызывает недоумение немногих знающих и явное неодобрение о
стальных. Но даже будучи на виду, они все равно следуют призыву своего инт
имного, а не общего, которому они остаются чужды до конца жизни. Вообще я д
умаю, что когда они «выходят на публику», то делают это из-за слишком остр
ого чувства своей собственной несвоевременности и неуместности, пока э
то чувство не отрефлексировано ими же как вневременность и безместност
ь. Ибо когда наконец приходит их время, то они обычно остаются полностью в
своей частной жизни, а там Ц как выйдет.



Глава 7
Дачная сцена

Ценой добровольного прозаич
еского труда он оплачивал необходимость своих поэтических устремлений
.
Джозеф Конрад

Это была последняя подмосковная сцена в моей жизни. Беседуя с настоящим
Вадимом Сергеевичем, я не мог не чувствовать игры их (его и Михаила Иванов
ича) характеров Ц вот что, видимо, придавало такое очарование этой паре. И
так, постараюсь изложить услышанное почти протокольно и, как уже говорил
ось выше, своим языком. Михаил Иванович был всегда в делах. Точнее, уходил
в дела. Уходил Ц от чего?
Это случилось определенно до лета 1911-го, когда, следовательно, ему было око
ло двадцати пяти лет. Он пригласил Вадима Сергеевича и еще двух приятеле
й на ужин, но не в ресторан, а в частный дом, владелец которого был им неизве
стен и отсутствовал. Тихо и даже вроде робко он сообщил им, что полагает их
способными понять, а себя Ц объяснить примерно следующее.
Что верность идеалам, каковы бы они ни были, невозможна без явных, реальны
х вещей и действий. Что такой вещью и таким действием может служить предл
оженный им и его петербургскими друзьями особый, розенкрейцерский Риту
ал Ц он-то и будет залогом их верности идеалу. Что он не собирается их вер
бовать ни в какое тайное общество, но что, по его мнению, нынешние обстояте
льства таковы, что неизбежно и немедленно губят благородные порывы инди
вида, коль скоро эти порывы выносятся на публику, на суд общественности, т
ак сказать, даже Ц и тем более Ц если они общественностью принимаются. Ч
то, без сомнения, ошибки и тогда возможны, но, по крайней мере, тогда ты буде
шь связан клятвой с людьми тебе близкими и не считающими твои идеалы еру
ндой или сумасшествием. Розенкрейцерский Ритуал он полагал той «духовн
ой подставкой» для индивида, имея которую тот сможет свободнее думать о
событиях и ситуациях, и одновременно той сценой, на которой будут «разма
тываться» (его выражение) эти события и ситуации. События и ситуации, коне
чно, тебе чужие, но раз уж ты в них оказался, то приходится быть в них активн
ым. Иначе ты окажешься Ц если уже не оказался Ц их жертвой, что противно
самой идее свободы («свободный не может быть ничьей жертвой» Ц его слов
а). Ритуал поможет тебе Ц как то, что есть не-твое и ничье. Так ты можешь пол
учить шанс «пробить символическую стену не-свободы».
Дальше. «Символическое» не значит «несуществующее». Напротив, символ в э
том случае предполагает ту объективность дьявольского, серого, которой
противостоит Высшая Объективность Божественного, символом которой в э
том же случае является Роза и Крест розенкрейцерского Ритуала. «Не стран
но ли, Ц продолжал вспоминать Вадим Сергеевич, что из всей компании я был
единственный коренной москвич. Один из нас, Жорж Этлин, еврей-студент род
ом из Белгорода, раз спросил, а зачем вообще ввязываться в политику, когда
уже и так ясно, что все, что из этого может произойти, будет заведомо тольк
о хуже. Михаил Иванович Ц сейчас мне трудно вспомнить, что именно он сказ
ал, но что-то в том смысле, что страна ждет особых людей, которые могли бы за
ниматься политикой, в нее не ввязываясь, лично не ангажируясь, и что поэто
му лучше, пожалуй, не становиться членом ни одной из партий, но что при это
м что-то все-таки должно за тобой стоять Ц и это эзотерический обряд. Пот
ом Михаил Иванович говорил еще, что надо руководствоваться идеалом добр
а, а не идеалом борьбы со злом, даже если сейчас Ц или даже на долгое будущ
ее Ц преобладание зла совершенно очевидно».
Когда я спросил Вадима Сергеевича, означает ли последнее утверждение, чт
о в то именно время, то есть в 1911-м, в их кругах имела хождение идея или теори
я, что должно быть хуже, чтобы в конечном итоге стало лучше, то он ответил, ч
то эта идея действительно имела хождение и даже пользовалась известной
популярностью. Взять хотя бы такого знакомого Михаила Ивановича, как Але
ксей Максимович, Ц тоже человек из провинции, время от времени триумфал
ьно появлявшийся в Москве, Ц он так именно и считал. Михаила Ивановича бе
седы с ним, хотя и весьма редкие, всегда ввергали в тоску. После них он даже
напивался, к чему в общем не имел особой склонности. Сам Вадим Сергеевич н
и разу при этих беседах не присутствовал, но был убежден, что Алексей Макс
имович искренне считал, что ЧХТЛ (»чем хуже, тем лучше»).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26